2. РАННЯЯ ЗРЕЛОСТЬ

Свой первый гонорар Антон Павлович получил совсем еще мальчишкой. Загримировавшись, он отправился к дядюшке Митрофану Егоровичу и, изображая нищего, попросил милостыню. Дядя не узнал племянника и сердобольно одарил его монеткой.

Просыпающаяся природная наблюдательность художника властно влекла Чехова к лицедейству. Он уморительно копировал своих знакомых, с помощью жестов и мимики стремился воспроизвести характерные примети людей, с которыми сталкивался в жизни или искусстве. Так возникали первые художественные образы, рождались веселые сценки, которые он разыгрывал с братьями. Поначалу миниатюры эти были, видимо, главным образом мимические. Так, он частенько веселил своих близких и знакомых, разыгрывая сценку в духе своей будущей "Хирургии". В качестве зубодера выступал сам Антон, пациентами были Александр или Николай. По воспоминаниям Михаила Павловича, с особенно большим удовольствием и успехом Чехов разыгрывал придуманную им сценку про градоначальника. "В гимназическом мундирчике, с старинной дедушкиной шашкой через плечо он представлял, как градоначальник стоит в табельный день в соборе и как затем, по окончании обедни, производит смотр казакам". Показывал он эту сценку, каждый раз импровизируя все новые смешные подробности.

Устраивали и настоящие домашние театральные представления. В этих спектаклях, рассказывал Михаил Павлович, Антоша-гимназист был главным воротилой. Будучи еще детьми, братья Чеховы разыгрывали даже "Ревизора", ставили пьесы на украинском языке. Позже у Дросси организовался настоящий любительский театр. В большой гостиной - - сцена и зрительный зал, в двух боковых комнатах, смежных с гостиной, - артистические помещения. Был яркий театральный занавес с наклеенными попугаями и жар-птицей. Еще в одной комнате - в буфетной, через которую входили в зрительный зал, в стенных шкафах хранился театральный реквизит. Публике выдавались нумерованные билеты. Все как в настоящем театре.

В день открытия был поставлен водевиль "Ямщики, или Шалость гусарского офицера". Чехов исполнял роль старухи старостихи. "Репетировали мы эту пьесу, - вспоминал А. Дросси, - - не менее десяти раз, и она у нас прешла без сучка, без задоринки. Нельзя себе представить того гомерического хохота, который раздавался в публике по появлении Антона Павловича, и нужно было отдать ему справедливость, - играл он мастерски". На этих же подмостках Чехов играл Несчастливцева в "Лесе" Островского.

Стал Чехов сочинять и такие сценки, где текст имел важное, а иногда и решающее значение. Так, по легенде, он читал нечто вроде комической лекции о сотворении мира из того первозданного хаоса, где "и коринку невозможно было отличить от изюма". А по воспоминаниям Михаила Павловича, "он изображал старика профессора, читавшего свои лекции, почти слово в слово составившие потом содержание его самого первого рассказа "Письмо к ученому соседу". По одной из версий, Чехову принадлежали также сценки из таганрогской жизни, в которых таганрожцы часто узнавали самих себя. Чехов якобы записывал эти пьесы в особые тетради, а после спектакля их уничтожал.

Что здесь достоверно? Что представляли собой эти первые драматические произведения писателя? Видимо" мы так никогда и не узнаем об этом. Не дошли до нас и другие ранние произведения Чехова. Прежде всего это рукописный юмористический журнал "Заика", который Антоша начал выпускать, видимо, летом 1875 года после отъезда в Москву Александра и Николая. Его читали таганрогские знакомые, а потом "Заика" отсылался в Москву. В сентябре 1875 года Александр, подтверждая получение "Заики", замечал, что "газета уже не так интересна, как прежде. Соли мало". Издание "Заики" продолжалось и позже. Весной 1876 года Александр пишет брату; "Два №№ Заики получены, и оба произвели эффект в магазине Гаврилова. Последний № даже самого Гаврилова Ивана Егоровича 1-й гильдии московского купца, так сказать, расшевелил, так что он, умилясь душою, потрепал меня по плечу и сказал: "Да-с, молодой человек". Гаври-лов был московский купчина, у которого старшим приказчиком служил двоюродный брат Чехова Михаил Михайлович. В 1877 году на службу к нему на постоянное место устроился наконец Павел Егорович.

Из писем Александра выясняется, что уже в 1877 году Антон пытается через посредство брата опубликовать свои произведения. "Анекдоты твои, - пишет 23 ноября 1877 года Александр в Таганрог, - пойдут. Сегодня я отправлю в Будильник по почте две твоих остроты: "какой пол преимущественно красится" и "бог дал" (детей). Остальные слабы. Присылай поболее коротеньких и острых. Длинные бесцветны". Вряд ли Чехов мог пренебречь предложением брата. Скорее всего он и впредь слал ему свои "мелочишки". Какова их судьба? К сожалению, мы все еще не знаем об этом.

А между тем произведения начинающего писателя, видимо, уже в это время попадали в печать. Чехов позже называл различные даты начала своей литературной работы. В конце девяностых годов он однажды указал даже 1881 год - дату явно ошибочную, так как нам известна публикация начала 1880 года. Характерна, однако, оговорка, которую при этом делает писатель: "Право, не помню. Кажется, в 1881". Эта оговорка заставляет внимательно отнестись к его более ранним свидетельствам, когда он мог лучше помнить обстоятельства, при которых пришел в литературу. А в 1891 году, направляя свои биографические данные переводчику Августину Врзалю, Чехов сообщает, что литературой стал заниматься в 1879 году. Ту же дату называет в 1889 году. В октябре 1889 года пишет: "24 декабря я праздную 10-летний юбилей своей литературной деятельности". И тут же шутит: "Нельзя ли получить камергера?" А вот еще более раннее свидетельство. В письме Лейкипу от 22 января 1884 года читаем: "Работаю я недавно (5 лет)..." Поскольку письмо написано в начале 1884 года, можно понять его и как указание на 1878 год.

В научной литературе есть попытки обосновать эту дату. Так, например, в 1967 году М. П. Громов обратил внимание на юмористическую миниатюру "Кому платить (снимок)", опубликованную в 1878 году в журнале "Стрекоза" (№ 45). Действующими лицами миниатюры являются братья Саша и Коля, молодые люди, которые хотя и находятся в стесненных обстоятельствах, но любят покутить и пофрантить. Все это очень похоже на быт братьев Чехова, живших в это время в Москве. Подписана миниатюра "Юный старец". Этим же псевдонимом подписаны два небольших стихотворения, помещенные в "Стрекозе" в том же году (№ 29 и № 37). Исследователь считает, что этот псевдоним очень близок домашним прозвищам гимназиста Чехова.

В воспоминаниях Михаила Павловича упоминается, что в годы своей одинокой жизни в Таганроге Чехов написал драму "Безотцовщина" и водевиль "Недаром курица пела". Это сообщение подтверждается письмом Александра Павловича от 14 октября 1878 года. Правда, частично. Как явствует из этого письма, драма "Безотцовщина" существовала и была послана на отзыв Александру. Послал Чехов и комедию, но называлась она по-ипому - "Нашла коса на камень". Что это - другое название упомянутой Михаилом Павловичем комедии или еще одна пьеса? И этого мы не знаем.

Александр не спешил с оценкой пьес своего брата. "Ты напоминаешь о "безотцовщине", - пишет Александр Павлович. -- Я умышленно молчал. Я знаю по себе, как дорого автору его детище, а потому... В безотцовщине две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Невинная потому, что истекает из незамутненной глубины внутреннего миросозерцания. Что твоя драма ложь - ты это сам чувствовал, хотя и слабо и безотчетно, а между прочим ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь. Обработка и драматический талант достойны (у тебя собственно) более крупной деятельности, и более широких рамок. Если ты захочешь, я когда-нибудь напишу тебе о твоей драме посерьезнее и подельнее, а теперь только попрошу у тебя извинения за резкость всего только что сказанного. Я знаю, что это тебе неприятно - но делать нечего - ты спросил, а я ответил, а написать что-либо другое я не смог бы, потому что не смог бы обманывать тебя, если дело идет о лучших порывах твоей души. "Нашла коса на камень" написана превосходным языком и очень характерным дли каждого там выведенного лица, но сюжет у тебя очень мелок. Это последнее писание твое я, выдавая для удобства за свое, читал товарищам, людям со вкусом и между прочим С. Соловьеву, автору "Жених из ножевой линии". Во всех случаях ответ был таков: "Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало и житейского опыта нет. Со временем, qui salt? (1 Кто знает? (франц.)). сможет выйти дельный писатель".

Надо думать, Антону Павловичу нелегко было читать этот вежливый, но по существу своему убийственный отзыв. В какой мере он был справедлив? К сожалению, и на этот вопрос мы не имеем возможности дать ответ. Во всяком случае - уверенный ответ.

Дело в том, что в отношении "Безотцовщины" мы так и не можем с твердой уверенностью сказать - известно нам это произведение или нет.

В 1923 году Н. Ф. Бельчиковым была впервые опубликована неизвестная пьеса, которую, как показали исследования, Чехов написал не позднее 1881 года. Не позднее.

А что, если раньше? А что, если это и есть сурово раскритикованная Александром Павловичем пьеса? Такое предположение высказывалось, и неоднократно. Наиболее обстоятельно оно обосновывалось в 1963 году М. П. Громовым. Однако не следует забывать - предположение, хотя и обоснованное, остается предположением. И все же кое-что можно считать несомненным. Письмо Александра Павловича брату не оставляет сомнений, что "Безотцовщина" в отличие от другой пьесы ("Нашла коса на камень") была им воспринята как произведение серьезное. Только так можно объяснить его убеждение, что автор потратил на эту пьесу "столько сил, энергии, любви и муки", что написать другой уже не сможет. Судя по этому письму, перед ним было произведение большое и содержательное и в то же время наивное, свидетельствующее о глубоких душевных волнениях и раздумьях молодого драматурга и вместе с тем о его житейской и литературной неискушенности.

Основная тема драмы без названия - рассказ о молодом поколении, которое отвергло идеалы, убеждения и образ жизни своих отцов. И крепостнические устои уходящего в прошлое, разоряющегося дворянства, и нравы процветающих дельцов новейшей формации, прибирающих к рукам дворянские поместья, и жалкие воздыхания либералов-идеалистов поколения сороковых годов. Отвергли, не имея, однако, за душой ничего своего, почему и оказались в состоянии полной растерянности перед лицом жизни. Жалкие и беспомощные, они, по мысли автора, в такой же мере заслуживают сочувствия, как и осуждения, так как даже лучшие из них в конечном счете оказываются способны лишь на такие поступки, которые, по их собственным убеждениям, являются мерзкими. Это и есть новая генерация лишних людей. Наиболее приметная и противоречивая фигура среди них - Платонов. Он учился в университете, но не окончил курс, принимал какое-то участие в студенческом движении, пытался помогать павшим и обездоленным, но утратил силы и веру. Теперь же пребывает в состоянии душевного паралича, за что и казнит себя, называет негодяем, смешным необыкновенным негодяем. И не без основания, так как его похождения, его отношение к людям - к жене, к любящим его женщинам, к друзьям оказывается за гранью дозволенного для порядочного человека.

Нетрудно видеть, что пьеса затрагивает серьезные и важные проблемы. И вместе с тем облечено все это в литературную форму, действительно предельно наивную. Глубина психологического анализа часто подменяется выспренностью и мелодраматическим нагнетанием страстей, обилие действующих лиц, тем и проблем порождает нескончаемую вереницу громоздящихся эпизодов, и пьеса разрастается до размеров, невозможных для драматического произведения.

Естественно, что Чехов никогда позже не думал об издании или постановке этого своего юношеского детища. Вместе с тем оно стало удивительной кладовой тем, проблем и конфликтов, которые писатель будет разрабатывать практически на протяжении всего своего творческого пути.

В самом деле, "Иванов" - это непосредственное продолжение и развитие основной темы юношеской пьесы. Но и "Вишневый сад" завершал разработку некоторых тем пьесы без названия. Давно отмечено воскрешение и развитие в последующем творчестве Чехова образа конокрада Мерика - мятущегося, не находящего применения своим силам человека из народа - одного из действующих лиц той же пьесы. И множество других реминисценций, например в "Дяде Ване", "Трех сестрах", "Рассказе неизвестного человека".

Не правда ли, феноменальное явление? Конечно, трудно предположить, что Чехов позже непосредственно обращался к тексту своей первой большой пьесы, хотя, возможно, бывало и так. Главное, видимо, состояло в том, что юному автору удалось напасть на темы такой важности и значимости, что на разработку их потребовались годы его творческой жизни. Случай, пожалуй, беспрецедентный в истории мировой литературы.

Когда же сложилась эта удивительная пьеса? Несомненно одно - она не могла явиться результатом внезапной импровизации. Когда бы она ни была написана - в Таганроге или в Москве, - она явилась итогом долгих духовных и творческих исканий молодого писателя и, следовательно, в первую очередь итогом таганрогского периода его жизни и творчества.

Для того чтобы лучше понять эту пьесу, ее особенности, ее сильные и слабые стороны, следует обратить внимание на уже приводившееся выше письмо Антона Павловича к его брату Михаилу от апреля 1879 года, где содержится перечень книг, которые Чехов советует прочесть своим братьям. В первую очередь названы "Дон-Кихот" Сервантеса и "Дон-Кихот и Гамлет" Тургенева. Любопытно, что, рекомендуя Сервантеса, Чехов упоминает о том, что его ставят "чуть ли не на одну доску с Шекспиром". Кто ставит? А тот же Тургенев, в той самой статье "Дон-Кихот и Гамлет", которая, судя по всему, произвела особое впечатление на Антона Павловича.

В работе Тургенева "Дон-Кихот и Гамлет", опубликованной впервые в 1860 году, была дана оригинальная трактовка как Гамлета, так и Дон-Кихота. Эти величайшие образы мировой литературы истолковывались Тургеневым как воплощение двух коренных противоположных особенностей человеческой натуры. Характеризуя в этой связи Гамлета, Тургенев писал, что это "анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье... Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя, постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя - и в то же время, можно сказать, живет, питается этим презрением. Он не верит в себя - и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, - и привязан к жизни...". Вместе с тем Гамлет имеет право на симпатию и сочувствие. Да, он воплощенное отрицание и поэтому бесплоден, но отрицает он зло, и если и сомневается в добре, то лишь потому, что не верит в его истинность, нападает на него, как па поддельное добро, маскирующее зло и ложь.

Вдумываясь во все это, а потом перечитывая пьесу Чехова без названия, невольно приходишь к убеждению, что главный герой этой пьесы Платонов, воплощающий, по мысли автора, неопределенность современного общества, есть в то же время наглядная иллюстрация к тургеневской характеристике Гамлета.

Дон-Кихот, по Тургеневу, тип человека, которого отличает прежде всего самоотверженность и вера в идеал. Он является воплощением этой веры, веры "в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, нелегко ему дающуюся, требующую служения и жертв - но доступную постоянству служения и силе жертвы... Дон-Кихот энтузиаст, служитель идеи и потому обвеян ее сияньем".

В современных условиях молодой драматург не видит Дон-Кихотов - Дон-Кихотов в тургеневском смысле. Подобных ему героев в пьесе нет. Однако это не значит, что Чехов входил в мир как скептик, как тургеневский Гамлет. В том ведь, по мысли автора, и беда общества, которое он рисует, что оно безгероично, идейно аморфно и неопределенно, что лицо его определяют именно Гамлеты.

Итак, Тургенев и через него Шекспир у самих истоков творчества Чехова. Как это получилось? Потому ли возник интерес у молодого драматурга к статье Тургенева, что здесь он нашел объяснение тому, что наблюдал в жизни? Или, напротив, статья помогла ему осмыслить и оформить свои наблюдения и размышления? Правдоподобней все же второе предположение. Молодого драматурга, видимо, увлекла задача создать обобщенный образ, являющийся современной, конкретно-исторической модификацией обозначенного Тургеневым типа. Отсюда и проистекал оттенок литературности, вторичности, которая предопределила творческую неудачу молодого драматурга. Но отсюда же и сила этого уникального произведения - широта обобщений, постановка действительно важных проблем общественной жизни России на грани восьмидесятых годов.

Рационалистическая схема, видимо, пока что подавляла и обесценивала в глазах самого автора его непосредственные жизненные наблюдения, живые краски, которыми, как покажет ближайшее будущее, он был переполнен. В это время общие идеи и неисчерпаемый запас наблюдений жили в нем, почти не соприкасаясь друг с другом. Нужно было время, надо было, чтобы глубже и яснее стали мысли Чехова о современной действительности, и по мере того как это происходило, его общие наблюдения обретали живую образную плоть и кровь, а его конкретные наблюдения наполнялись все более глубоким содержанием. Это и был путь к творческой зрелости, медленный и трудный путь к воплощению тех замыслов, за которые так по-юношески смело и нерасчетливо он взялся в своей первой большой пьесе.

Последние годы жизни в Таганроге были для Чехова серьезнейшим испытанием его стойкости и мужества. Как мы видели, он с честью выдержал этот суровый экзамен. И выдержал по-своему, по-чеховски. Внезапно навалившаяся угроза подлинной нищеты не испугала юношу и не вызвала у него ни озлобленности, ни замкнутости, ни пессимистического настроения. В воспоминаниях Михаила Павловича есть рассказ о любопытном эпизоде.

Было это после бегства Павла Егоровича в Москву, но еще до отъезда Евгении Яковлевны с младшими детьми, следовательно, где-то в июне 1876 года. Лето выдалось настолько жарким, что ребята спали во дворе в шалашах. "Вставали в этих шалашах, - пишет Михаил Павлович, - очень рано, и, взяв с собой меня, Антон шел на базар покупать на целый день харчи. Однажды он купил живую утку и, пока шли домой, всю дорогу теребил ее, чтобы она как можно больше кричала.

- Пускай все знают, - говорил он, - что и мы тоже кушаем уток".

В этом эпизоде весь Чехов трудной поры развала родного дома - неунывающий и заботливый, озорной и хозяйственный, - старший. Не по возрасту, а по праву.

Антон Павлович имел все основания с благодарностью думать о породивших его крепостных мужиках - они наградили его не только талантом, но и абсолютно здоровой психикой.

Главой семьи Чехова признают сразу же после его приезда в Москву. Но произойдет это так безоговорочно и быстро потому, видимо, что репутация старшего стала незаметно утверждаться за ним еще в Таганроге.

Нет сомнения, в основе этой репутации был нравственный авторитет. Вспоминая о приезде брата в Москву, Мария Павловна пишет: "Его положительность, рассудительность, несмотря на его обычную склонность к юмору и шуткам, заставили всех членов семьи прислушиваться к его мнениям и подчиняться его голосу. Заходивший к нам отец тоже стал понимать новое положение Антоши в семье и постепенно утратил свое прежнее влияние. А со временем, когда мы снова стали жить все вместе, отец молчаливо признал в Антоне Павловиче хозяина дома и уже не пытался руководить семейной жизнью".

Прислушиваться и подчиняться... Чему же? Как свидетельствуют воспоминания Михаила Павловича, новым нравственным началам, которые Антон Павлович принес в семью. "Воля Антона, - пишет он, - сделалась доминирующей. В нашей семье появились вдруг неизвестные мне дотоле резкие отрывочные замечания: "Это неправда", "Нужно быть справедливым", "Не надо лгать" и так далее".

Воздействие на семью новых нравственных принципов началось еще во время пребывания Антона в Таганроге.

Об этом можно судить даже по тем очень немногим письмам, которые все же дошли до нас.

"Не нравится мне одно, - пишет Антон Павлович в 1879 году младшему брату, своему будущему биографу, - зачем ты величаешь особу свою "ничтожным и не-заметным братишкой". Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, перед умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство".

Видимо, это нравственное влияние было достаточно сильным. Косвенно об этом свидетельствует начало переписки с Антоном Павловичем его двоюродного брата Михаила Михайловича, того самого, что служил у купца Гаврилова старшим приказчиком. "Поразительный красавец, - - пишет о нем Михаил Павлович, - очень порядочный человек, добрый и великолепный семьянин, Михаил Михайлович, наслышавшись от нас об Антоне и еще не будучи с ним знакомым, несмотря на значительную разницу лет (ему было тогда около тридцати лет), первый написал Антону в Таганрог письмо, в котором предлагал ему свою дружбу". Видите, наслышавшись об Антоне!

Тогда же, еще в таганрогские годы, началось и расхождение между Антоном и Александром.

В свое время известный советский литературовед Ю. Соболев высказал мысль, что на рубеже восьмидесятых годов старший брат Александр имел сильное влияние на Антона. Думается, что это более чем сомнительная версия. В 1886 году, 17 января, Александр Павлович, поздравляя брата с днем рождения, пустился в воспоминания об их детстве и юности, о том, как складывались их отношения. "Я... припоминаю тебя, - писал Александр, - в приготовительном классе... Тут впервые проявился твой самостоятельный характер, мое влияние, как старшего по принципу, начало исчезать. Как ни был я глуп тогда, но я начинал это чувствовать. По логике тогдашнего возраста я, для того, чтобы снова покорить тебя себе, огрел тебя жестянкою по голове. Ты. вероятно, помнишь это. Ты ушел из лавки и отправился к отцу, Я ждал сильной порки, но через несколько часов ты величественно... прошел мимо дверей моей лавки о каким-то поручением фатера и умышленно не взглянул на меня.

Я долго смотрел тебе вслед, когда ты удалялся, и, сам не знаю почему, заплакал...

Потом я помню твой первый приезд в Москву... Помню, как мы вместе шли, кажется по Знаменке... Я был в цилиндре и старался как можно более, будучи студентом, выиграть в твоих глазах. Для меня было по тогдашнему возрасту важно ознаменовать себя чем-нибудь перед тобою. Я рыгнул какой-то старухе прямо в лицо. Но это не произвело на тебя того впечатления, какого я ждал. Этот поступок покоробил тебя. Ты с сдержанным упреком сказал мне: "Ты все еще такой же ашара, как и был".

Так утверждали свою личность - каждый по-своему - два брата. Александр рано начал понимать безусловное нравственное превосходство своего младшего брата. Однако это понимание ничего не меняло в его облике.

Александру не нравилась обстановка в семье, и он отдалялся от семьи все больше и больше. Уже в Таганроге в старших классах он живет отдельно. В Москве он с братом Николаем так же живет самостоятельно. Объясняясь на эту тему с Антоном, Александр писал ему о невозможной обстановке в семье, а когда вынужден был па какой-то период времени поселиться с родными, его письма в Таганрог стали полны описанием всяческих дрязг. И вновь он делал это, понимая, что брат не одобрит ни его поведения, ни его жалоб. В одном из писем, выплеснув на своих родных очередной ушат помоев, Александр тут же пишет: "Однако будет об этом. Я сознаю, что, пересказывая тебе эти дрязги, я сам проигрываю в твоих глазах, но что же делать, я думаю мне, нравственному уроду, это простительно".

И в то же время Александр пытался наставлять Антона, давать ему советы и рекомендации. Так, видимо отвечая на вопрос брата, как ему лучше завязать переписку с Михаилом Михайловичем, он пишет, что Антон первым должен написать письмо, и тут же разъясняет, каким оно должно быть. "Чем меньше вежливости и формальностей будет в твоем письме, тем лучше, - пишет он, - чем более в нем будет развязности, бесцеремонности, тем лучшее впечатление произведет на него письмо, особенно если в нем (т. е. в письме) будет проглядывать ирония". Получилось, однако, как мы видели, по-другому. Михаил Михайлович первый послал письмо.

До пас дошел ответ Антона Павловича. И это ответное письмо и последующие письма Михаилу Михайловичу по своему тону и содержанию диаметрально противоположны советам Александра.

К великому сожалению, письма Чехова к брату Александру из Таганрога утрачены. Но о характере их споров можно судить по его последующим письмам к брату. Теперь у Александра была своя семья, но... опять поток жалоб, вечные стенания, не проходящая раздраженность. Вновь Александр с головой в семейных дрязгах. Антон Павлович, с грустью глядя на эту неприглядную картину, все делает, чтобы помочь брату, чтобы пробудить в нем чувство собственного достоинства и справедливости. Эта тема достигает своей кульминации в конца восьмидесятых годов.

Антон Павлович говорит о невообразимых порядках, которые установил в своем доме Александр. "Постоянные ругательства самого низменного сорта, - пишет Антон Павлович, - возвышение голоса, попреки, капризы за завтраком и обедом, вечные жалобы на жизнь каторжную и труд анафемский - разве все это не есть выражение грубого деспотизма?.. Тяжелое положение, дурной характер женщин, с которыми тебе приходится жить, идиотство кухарок, труд каторжный, жизнь анафемская и проч. служить оправданием твоего деспотизма пе могут. Лучше быть жертвой, чем палачом".

В этом же письме неожиданное и убийственное для Александра напоминание о деспотизме отца, который так яростно, так язвительно любил обличать Александр, напоминание о том, что именно деспотизм и ложь сгубили молодость их матери, исковеркали их детство "до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни, -пишет Антон Павлович, - те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого".

Е. Я. Чехова

Нет, Чехов, как видим, не хуже брата помнил о тяжелых сторонах своего детства, о деспотизме отца. Но... когда в конце семидесятых годов Александр слал в Таганрог письма, полные возмущения, негодования и издевок над родителями, Антон в первом же своем письме Михаилу Михайловичу, том самом, которое по совету Александра должно было бы быть возможно более развязным, обращался к своему двоюродному брату с просьбой оказать поддержку матери. "Будь так добр, - пишет Чехов, - продолжай утешать мою мать, которая разбита физически и нравственно... У моей матери характер такого сорта, что на нее сильно и благотворно действует всякая нравственная поддержка со стороны другого... Для нас дороже матери ничего не существует в сем разъехид-ственном мире, а посему премного обяжешь твоего покорного слугу, утешая его полуживую мать". И через два месяца, в новом письме, опять о своих родителях: "Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дело их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни..."

Так уже в Таганроге определялось нравственное кредо Чехова. Его нравственные убеждения будут позже совершенствоваться и углубляться, но в основе своей они останутся неизменными.

Нет, это была не всепрощающая доброта. Вовсе нет. Он никогда не простил отцу его деспотизма, никогда не забыл о том, что в детстве его секли. Не простил, не забыл потому, что ненавидел деспотизм и не принимал его в любой форме. Но он не только отрицал деспотизм и ложь. Он противопоставлял им справедливость. Требовательную справедливость, которая не могла мириться и не мирилась со всем, что ей противоречило. Отсюда деятельная забота о справедливых отношениях в семье, резкие отрывочные замечания, о которых вспоминает Михаил Павлович: "Это неправда", "Нужно быть справедливым", "Не надо лгать" и т. д.

Никто из братьев не бунтовал против деспотических порядков в доме Павла Егоровича так яростно, как Александр. Ирония судьбы, однако, состояла в том, что он же и воскрешал эти порядки, только теперь уже в своем доме, причем в форме еще более неприглядной, еще боле безобразной.

Александр остервенело бился за свою личную независимость, но не для того, чтобы раз и навсегда покончить с мещанскими нравами, а для того лишь, чтобы привести их в соответствие со своей разросшейся амбициозностью. Отец его свято верил в заповеди мещанской философии, что же касается его просвещенного сына, то ему, "университетскому человеку", конечно же, было неловко их открыто отстаивать, тем более поэтизировать. Чувствовал он себя поэтому достаточно конфузно. И, судя по его же воспоминаниям, ощущать это чувство неловкости и своей вины начал давно, еще тогда, когда физической силой пытался утверждать свое мальчишеское право на старшинство. Конфузно чувствовал он себя и теперь, когда помыкал своими домашними, изводил их попреками и жалобами. Конфузился, но оставался тем же мещанином, до мозга костей. Вот это и сгубило его талант.

Необычность, непривычность резких замечаний Антона Павловича понятны. Нравственное начало, которое он вносил в свою семью, означало решительную, бескомпромиссную, последовательную борьбу с мещанскими нравами и мещанской философией.

Антон Павлович продолжил доставшуюся ему по наследству от предков борьбу за личную свободу и независимость. Продолжил, освободив ее от противоестественных мещанских наслоений и искажений, решительно отбросил двуединую формулу своего отца - формулу подчинения и господства. Вместе с тем было отброшено представление и о незыблемости существующих порядков, укоренившихся нравов, принятых формул.

Помните, - в письме Павла Егоровича Михаилу Павловичу, - "вырастешь, будешь совершен человек словом и делом, тогда и тебе самому придется властвовать пад другими, иначе быть не может, от этого зависит общий порядок всех живущих на земле". "Иначе быть не может" - вот на эту-то формулу и обрушится в первую очередь молодой писатель, на нее и на все то, что она пыталась оправдать и увековечить.

В свое время А. Роскин показал, что первое известное нам печатное произведение Чехова - "Письмо к ученому соседу" во многом пародировало стиль писем Павла Егоровича. Роскин склонялся даже к мысли об общности духовного склада героя "Письма к ученому соседу" и Павла Егоровича. Вряд ли можно с этим согласиться. Несомненно, однако, что основное убеждение Василия Семи-Булатова - "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда" - пародировало образ мыслей, свойственный и Павлу Егоровичу.

К концу пребывания в Таганроге Чехов имел не только определенные убеждения. К этому времени сформировались существенные стороны и его характера, его натуры.

Ему явно импонировал тургеневский Дон-Кихот - человек идеи, человек бескомпромиссный и деятельный, непоколебимый в отстаивании своих взглядов и убеждений.

Симпатия к неподкупному рыцарю добрых идей очень важна для понимания писателя. Однако не менее важно знать, что далеко не все в облике этого героя было близко Чехову.

По мнению Тургенева, сила Дон-Кихота в отличие от Гамлета в наивности героя, в его слепой одержимости. Дон-Кихот знает мало, но ему и не надо знать много. "Что нужды, - пишет Тургенев, - что первая же его попытка освобождения невинности от притеснителя рушится двойной бедою на голову самой невинности... что нужды, что, думая иметь дело с вредными великанами, Дон-Кихот нападает на полезные ветряные мельницы... Кто, жертвуя собою, вздумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование... главное дело в искренности и силе самого убежденья... а результат - в руке судеб. Они одни могут показать нам, с призраками ли мы боролись, с действительными ли врагами, и каким оружием покрыли мы наши головы..."

Надо понять Тургенева, эта своеобразная философия рождалась в процессе мучительного осмысления уроков крушения буржуазной революции 1848 года, в обстановке зреющих в России бурных событий шестидесятых годов. И все же несомненно, что она отражала не только чувство преклонения перед людьми, дерзавшими брать на себя задачу "исправлять зло и защищать притесненных на всем земном шаре", но и изрядную долю скептицизма в отношении тех идей, которые их вдохновляли на подвиг, скептицизма и фатализма.

Как отнесся Чехов к этой философии? Думается, что достаточно холодно. Очень это было непохоже на его натуру, натуру не только самоотверженную, но и очень трезвую.

Уже в юности Чехов неопровержимо доказал, что умеет следовать своим нравственным принципам последовательно и самоотверженно, умеет отстаивать их смело и непреклонно. Вместе с тем была присуща ему деловая расчетливость и практичность трудового человека, твердая вера в силу человеческого разума и воли.

Пожалуй, можно сказать еще более определенно. Чехов потому и проявляет такую последовательность и самоотверженность в отстаивании своего идеала, что верит в разум и волю человека, непоколебимо верит даже тогда, когда терпит поражение, когда убеждается в своем бессилии, например, в тщетности своих стараний спасти безвольного, губящего свой талант брата Николая.

Не нужно, однако, понимать сказанное в том смысле, что к концу семидесятых годов Чехов обладал уже сложившимся мировоззрением. Нет, конечно. Да, в это время отчетливо проявляются существенные особенности взглядов писателя, которые многое предопределяют в его последующем творческом пути. Но на рубеже восьмидесятых годов было в его взглядах немало и противоречий, немало юношески наивного и незрелого.

В 1889 году в письме к Суворину с глубокой горечью Чехов говорил о том, что разночинцы ценою молодости покупают то, что писатели-дворяне брали у природы даром. И предлагал Суворину написать рассказ о том, "как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая".

Надо очень осторожно подходить к этим строкам. Конечно же, Чехов говорит здесь не только о себе, о своей жизни, но и о том, что характеризовало всю окружавшую среду. И все же в первую очередь это сказано о своем пути в большую литературу, столь непохожем на путь писателей-дворян.

Когда же был тот день, что принес писателю ощущение обновления, когда почувствовал он, что в жилах его течет не рабская, а человеческая кровь? Мы видели, процесс духовного становления Чехова начался уже в Таганроге, откуда он и повел борьбу за новые нравственные принципы в своей семье. Да, в Таганроге, но вот и через десять с лишним лет после этого, в конце восьмидесятых годов, писатель не считает его законченным, находит, что "чувство личной свободы" стало разгораться в нем лишь недавно.

Как ни много было достигнуто в Таганроге, впереди было самое главное, самое трудное - путь неустанных исканий и труда, путь великих свершений и горьких разочарований, путь к невиданным высотам русской и мировой художественной культуры.