ЧЕХОВ - ПИСАТЕЛЬ ВРАЧ

Чехов - великий писатель не только потому, что обладал огромным художественным изобразительным талантом, но также потому, что он со свойственным ему характером писательского таланта внес своими произведениями в историю отечественной литературы новое большое слово.

Он создал свой особый литературный жанр, особую форму маленького рассказа. Он своеобразен по приемам творчества, своеобразен по стилю, своеобразен по темам творчества. Он был чрезвычайно самобытен как писатель. Ни за кем из писателей он не следовал. За ним следовали и следуют писатели.

На Чехова в его своеобразии как художника оказало влияние полученное им медицинское образование. Об этом за пять лет до смерти он написал в автобиографии: «Занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность, они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как писателя, может понять только тот, кто сам врач... Знакомство с естественными науками, научным методом, всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, сообразоваться с научными данными, а где невозможно, не писать вовсе».

В том же замечательном документе, уже пройдя почти весь свой жизненный путь, уже писателем мирового значения, Чехов заявил, что он «не раскаивается, что пошел па медицинский факультет».

На медицинский факультет Московского университета Антон Павлович поступил 19-летним юношей в 1879 г.

О студенческих его годах имеется очень мало сведений. По свидетельству его университетского товарища д-ра Россолимо, он был совершенно незаметен среди товарищей «в силу своей чрезвычайной скромности». Медициной же он занимался с большим интересом, слушая лекции Бабухина, Захарьина, Клейна, Фохта, Снегирева, Остроумова, Кожевникова, Эрисмана, Склифосовского. Не прекращал Чехов-студент заниматься медициной и во время летнего отдыха и с 1881 года каждое лето работал в Чикинской земской лечебнице Звенигородского уезда Московской губернии у доктора П. А. Архангельского.

Окончив в 1884 г. Московский университет, Чехов вывесил на дверях своей квартиры дощечку - «Доктор А. П. Чехов» и стал принимать приходящих больных и посещать больных по вызовам.

А. П. Чехов. Незаконченный портрет маслом работы брата Николая (1883)

О своей городской практике Чехов писал 31 января 1885 г. дяде М. Г. Чехову: «Медицина у меня шагает понемногу. Лечу и лечу. Каждый день приходится тратить на извозчика более рубля. Знакомых у меня очень много, а стало быть, немало и больных. Полосину приходится лечить даром, другая же половина платит мне пяти- и трехрублевки».

В то же время Чехов усиленно подготовлялся к экзаменам на степень доктора медицины. Он задумал написать историю врачебного дела в России, намереваясь, вероятно, представить этот труд как докторскую диссертацию. Собранные материалы сохранились (в Центральном архиве) и помечены 1884 и 1885 годами (Обследованы и описаны Бельчаковым. См. его статью в сборнике «Чехов и его среда», стр. 105-133, Л., 1930). Они состоят из 46 рукописей Чехова, размерами в четверть листа с выписками из многочисленных источников за время вплоть до XVII века. Списки источников, которые Чехов намеревался проштудировать, включают в себе: один 73 названия, другой - 24, третий - 15. Среди сделанных Чеховым выписок попадаются и его замечания. Так, имеется интересное замечание о Лжедмитрии, относительно которого не был разрешен спор, являлся ли он самозванцем или же был настоящий царевич. Это замечание Чехов повторил потом в письме к Суворину от 17 марта 1890 г.: «У настоящего царевича Дмитрия была наследственная падучая, которая была бы и в старости, если бы он остался жив. Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем, так как падучей у него не было. Сию Америку открыл врач Чехов» (Письма, т. III, стр. 29-30).

По окончании Чеховым университета ему предлагали место врача в Звенигороде - «отказался», так сообщал он Лейкину в письме от 23 июля 1884 г., но в течение короткого времени, двух недель, во время отпуска постоянного врача, он все же состоял заведующим Звенигородской земской больницей и одновременно выполнял обязанности уездного врача, производя судебно-медицинские вскрытия и выступая на суде в качестве эксперта.

В письме Чехова от 27 июня 1884 г. находим художественное описание одного из произведенных им вскрытий: «Вскрывал вместе с уездным врачом на поле под зеленью молодого дуба. Покойник - "нетутошний", и мужики, на земле которых было найдено тело, Христом богом и слезами молили нас, чтобы не вскрывали в их деревне: "Бабы и ребята спать от страха не будут"». «Встревоженная деревушка, десятский с бляхой, баба-вдова, голосящая в 200 шагах от места вскрытия, и два мужика в роли Кустодиев около трупа». Около них «тухнет маленький костер»... «Труп в красной рубахе, в новых портках, прикрыт простыней. На простыне полотенце с образом». «Вскрытие дает в результате перелом 20 ребер, отек легкого и спиртной запах желудка. Смерть насильственная, происшедшая от задушения. Пьяного давили в грудь чем-то тяжелым, вероятно, хорошим мужицким коленом».

Относительно того, сколько времени практиковал Чехов в Москве, определенных указаний не найдено. Известно, что в 1886 и в 1887 гг. у него был постоянный прием больных, о чем в сентябре 1886 г. Чехов писал Трифолеву: «Принимаю я ежедневно от 12 до 3 часов, для литераторов же мои двери открыты настежь день и ночь. В 6 часов я всегда дома» («Чеховский сборник», М., стр. 137-140, 1929).

Городская частная практика Чехова не лишена была тревог. Однажды Антон Павлович вспомнил, что на рецепте, выданном им пациенту, он при указании дозировки поставил запятую не там, где следовало. Взволнованный, он нанял на последние деньги лихача и помчался к пациенту. Рецепт еще не был отнесен в аптеку, и Чехов благополучно исправил его. Другим случаем, взволновавшим молодого врача, была смерть старухи-пациентки, которая держала его за руку до последнего вздоха. После этого Чехов снял свою дощечку врача и больше ее не вывешивал (Библиографический очерк, Письма А. П. Чехова, т. I, 1912).

Летом, живя на даче под Москвой, а затем в течение двух лет близ города Сумы Харьковской губернии, Чехов принимал приходивших к нему больных, для которых привозил с собой «целый воз» медикаментов.

Из подмосковного села Бабакино Чехов писал 27 мая 1880 г.: «У меня много больных. Рахитические дети и старухи с сыпями. Есть старуха с рожей на руке. Боюсь, что придется иметь дело с рожистым воспалением клетчатки, будут абсцессы, а резать старуху страшно».

Собираясь ехать в Харьковскую губернию, он писал в мае 1888 г. В. Г. Короленко: «Мечтаю о гнойниках, отеках, фонарях, поносах, соринках в глазу и о прочей благодати. Летом обыкновенно полдня принимаю расслабленных, а моя сестра ассистирует мне, - это работа веселая».

В Харьковской губернии Чехов принимал иногда вместе с женщиной-врачом Липтваревой. Он играл руководящую роль в этих приемах, что видно из такого сообщения его в письме к Суворину от 30 мая 1888 г.: «Во время консилиумов мы всегда не соглашаемся - я являюсь благовестником там, где она видит смерть, и удваиваю те дозы [лекарств], которые она дает. Где же смерть очевидна и необходима, там моя докторша чувствует себя совсем не по-докторски»...

«Раз приняли молодую хохлушку с злокачественной опухолью желез на шее и на затылке. Поражение захватило так много места, что немыслимо никакое лечение. И вот от того, что баба теперь не чувствует боли, а через полгода умрет в страшных мучениях, докторша глядела на нее так глубоко виновато, как будто извинялась за свое здоровье и совестилась, что медицина бессильна».

Вскоре после окончания университета летом Чехов выставил свою кандидатуру на должность врача детской больницы. Назначение не состоялось, - о причине в биографических материалах о Чехове сведений мы не нашли.

В 1890 г. Чехов поехал на Сахалин. В обычной для него шутливой форме он писал, что обследованием, сахалинской каторги он хочет «хотя бы немножко заплатить» медицине (письмо к Суворину от 9 марта 1890 г.). По настоящей целью Чехова было возбудить своим описанием Сахалина интерес общества к нему как к «месту невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек».

На подготовку к поездке Чехов затратил много труда, собирая нужные ему сведения по этнографии, метеорологии, ботанике, геологии и экономике Сахалина. Он писал в это время: «Целый день сижу, читаю и делаю выписки. В голове и на бумаге нет ничего, кроме Сахалина. Умопомешательство, "mania sachalinosa"». «День-денской я читаю и пишу, читаю и пишу». «От присланных вами [Сувориным] книг у меня в мозгу завелись тараканы. Такая кропотливая анафемская работа, что я, кажется, околею от тоски прежде, чем попаду на Сахалин».

В начале апреля 1890 г. Чехов уехал из Москвы. Железной дороги через Сибирь тогда еще не было, и Чехов екал в кибитке до Амура, потом на пароходе по Амуру и по морю.

Долгий и длинный путь в 11 000 верст был временами очень труден, в особенности в весеннюю распутицу. Не раз кибитка Чехова переворачивалась и его выбрасывало в лужи и грязь, после чего некоторое время ему приходилось ехать в мокрой одежде. Сапоги его были узки, и ему приходилось «вылезать из возка, садиться на сырую землю и снимать их, чтобы дать отдохнуть пяткам». Купил валенки, «ходил в них по грязи и воде», «пока они у меня не раскисли от сырости и грязи». «Знаете, - писал он, - что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня». Не раз спрыгивал в воду. «В валенках сыро, как в отхожем месте; хлюпает, чулки сморкаются» (Письмо к сестре М. П. Чеховой oт 14-17 апреля 1890 г).

Труден, но богат впечатлениями для писателя был этот путь, и свои впечатления Чехов изложил в письмах и в дорожных очерках, которые печатались в «Новом времени» (Собрание сочинений, т. XI, ст. «Из Сибири», стр. 255-279 1929).

В письмах Чехова находим некоторые сведения о постановке медицинского дела в местах, через которые он проезжал.

«Больниц и врачей нет. Лечат фельдшера. Кровопускания и кровососные банки в грандиозных, зверских размерах. Я по дороге осматривал одного еврея, больного раком печени. Еврей истощен, еле дышит, но это не помешало фельдшеру поставить 12 кровососных банок».

В письмах Чехова упоминается и об оказании им в пути медицинской помощи.

На Сахалин Чехов приехал 10 июдя, т. е. он пробыл в пути три месяца.

Чехов осмотрел сахалинские тюрьмы и помещения поселенцев, лазареты, обследовал быт тюремных и нетюремных обитателей острова, их занятия и взаимоотношения, исходил и изъездил весь остров.

Пробыл на острове Чехов три месяца, работая в этом каторжном «аду» напряженно, не щадя живота: «Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно, имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения, - в результате нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной». Все видел и обследовал на Сахалине Чехов, «только смертной казни не видел», писал он. Сообщая Супорпну в письме от 11 сентября 1890 г. о присутствии при наказании плетьми, он описывал, как молодой немец, чиновник-врач, определял, сколько ударов может вынести подлежавший наказанию плетьми человек. «Он знает, что я врач, но ему не стыдно было решать этот вопрос в моем присутствии, - вопрос, не разрешимый даже приблизительно». «Ночи три-четыре» после зрелища наказания снился Чехову палач и «отвратительная кобыла». Это зрелище было потом описано в его книге «Остров Сахалин» (Собрание сочинений, т. XI, стр. 227-230, 1929).

Книга «Остров Сахалин» имеет скромный подзаголовок «Из путевых записок». Но по существу она является серьезным научно-исследовательским трудом, который содержит огромный материал из опубликованных источников, ссылки на которые в изобилии имеются в примечаниях книги. Эта книга настолько всеобъемлюща, так богата цифровыми данными, так стройно построена, что можно удивляться, как мог написать ее молодой врач, не имевший опыта в подобного рода санитарно-статистических, экономических и естественно-исторических обследованиях.

Она представляет и художественную ценность отдельными картинами сахалинской жизни. Картины эти - жутки, и по ним можно получить представление о тяжелых переживаниях Чехова во время пребывания его среди сахалинских каторжан и поселенцев. «Мое короткое сахалинское прошлое, - писал Чехов известному юристу и писателю А. Ф. Кони, - представляется мне таким громадным, что когда я хочу говорить о нем, то не знаю, с чего начать, и мне всякий раз кажется, что я говорю не то, что нужно». Особенно тяжелое впечатление произвели на Чехова дети, которых в 1890 г. на острове было 2 122. В том же письме к Копи он писал: «Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок, пятнадцатилетних беременных».

Никакой организованной помощи детям - воспитанникам каторги - на острове не было. Сообщая Кони о своих впечатлениях, Чехов задавался вопросом об организации помощи детям. Каким путем следует итти в этом деле? В благотворительность он не верил. Необходима, писал он, какая-то организация государственная.

В медицинской части исследования описано посещение главного лечебного учреждения каторжного острова - Александровского лазарета - и амбулаторный прием Чехова в этом лазарете. Вот немногое из этого описания: «Кровати деревянные. На одной лежит каторжный из Дуэ с перерезанным горлом; рапа в пол-вершка длины, сухая, зияющая; слышно, как сипит воздух. Повязки на шее нет; рана предоставлена себе самой. Направо от этого больного, на расстоянии 3-4 аршин от пего-китаец с гангреной; налево - каторжный с рожей. В углу - другой с рожей. У хирургических больных повязки грязные, морской канат какой-то, подозрительный на вид, точно по нему ходили»... «Немного погодя, я принимаю амбулаторных больных... Стол, за которым сидит врач, огорожен деревянной решеткой, как в банкирской конторе, так что во время приема больной не подходит близко, и врач большей частью исследует его на расстоянии... Тут же в приемной у входной двери стоит надзиратель с револьвером, снуют какие-то мужики, бабы... Приводят мальчика с нарывом на шее. Надо резать. Я прошу скальпель. Фельдшер и два мужика срываются с места и убегают куда-то, немного погодя возвращаются и подают мне скальпель. Инструмент оказывается тупым... Опять фельдшер и мужики срываются с места и после двух-трехмииутного ожидания приносят еще один скальпель. Начинаю резать, и этот тоже оказывается тупым. Прошу карболовой кислоты в растворе - мне дают, но не скоро, - видно, что эта жидкость употребляется тоже не часто. Ни таза, ни шариков ваты, ни зондов, пи порядочных ножниц, ни даже воды в достаточном количестве»...

«Остров Сахалин» Чехов писал почти весь 1891 год. Первоначально это произведение печаталось в журнале «Русская мысль» в 1893 г. в виде статей, а в отдельном издании книга вышла в 1895 г. «Она носит печать чрезвычайной подготовки и беспощадной траты времени. В ней за строгой формой и деловитостью тонн, за множеством фактических цифровых данных чувствуется опечаленное и негодующее сердце писателя» - так отозвался о книге Чехова большой человек того времени А. Ф. Кони.

Сам Чехов, невидимому, остался доволен книгой. Он писал друзьям: «Медицина не может упрекать меня в измене. Я отдал должную дань учености».

Цель Чехова была достигнута книга его произвела огромное впечатление и у нас, и за границей; зашевелилось и тюремное ведомство, снарядившее экспедицию на Сахалин.

Чехов неоднократно говорил своему товарищу по университету д-ру Россолимо, что он мечтает о чтении студентам курса частной патологии и терапии. Он предполагал так описывать страдания больных, чтобы заставлять своих слушателей - будущих врачей - переживать эти страдания и вполне понимать их. Но для чтения курса в университете нужна была ученая степень, и Чехов сожалел, что ему не удалось своевременно написать и защитить диссертацию на степень доктора медицины. После поездки на Сахалин Чехов и Россолимо. предволожили, что как диссертация может быть представлена книга «Остров Сахалин».

Россолимо запрашивал декана медицинского факультета об «Острове Сахалин» как о возможной диссертации Чехова и о предоставлении Чехову права на чтение лекций студентам по курсу частной патологии и терапии. На оба вопроса декан ответил отрицательно.

Постепенно Чехов отходил от медицины, все больше становясь профессиональным писателем, и это он сознавал как какую-то измену медицине и в письмах называл себя «свиньей» перед ней.

Летом 1891 г. Чехов опять практиковал как врач, повидимому, во время дачного отдыха. В письме к Суворину от 18 августа этого года он дал такое описание медицинского случая: «Везла баба рожь и свалилась с воза вниз головой. Страшно разбилась: сотрясение мозга, вытяжение шейных позвонков, рвота, сильные боли и пр. Привезли ее ко мне. Она стонет, охает, просит у бога смерти, а сама глядит на мужика, который ее привез, и бормочет: «Ты, Кирилл, брось чечевицу, после отмолотишь, а теперь овес молоти», я ей говорю, что - после об овсе, есть поговорить о чем посерьезнее, а она мне; «Овес-то у него хороший». Хлопотливая завидущая баба! Таким легко помирать».

В девяностые годы литературный заработок давал возможность Чехову безбедно содержать себя и семью и он даже смог приобрести, с переводом на себя банковского долга продавца, небольшое поместье при селе Мелихово Серпуховского уезда Московской губернии, куда он и переселился с семьей в начале 1892 г.

С первых же дней потянулись к Чехову больные; уже с самого утра стояли они перед домом приходя и приезжая иногда даже из далеких деревень, и Чехов никого не отпускал без совета. Больные будили Чехова иногда и по ночам. Врачебная помощь и лекарства для больных были бесплатными.

Рассказывая об этой работе в первое время жизни Чехова в деревне, его брат Михаил в биографическом очерке к IV тому книги «Письма Л. П. Чехова» сообщает об отдельных случаях оказывавшейся Чеховым помощи. Так, один рач п ивезли человека с проткнутым вилами животом, и Чехов на полу у себя в кабинете возился с ним, очищая его раны и перевязывая их. Часто Чехов выезжал к больным. Таким образом, не будучи еще земским врачом формально, он стал им в действительности.

В 1891/92 г. в приволжских губерниях был неурожай и голод. Отзывчивый на чужую беду, Чехов ездил помогать голодающим в Нижегородскую и Воронежскую губернии. Он скупал лошадей, по нужде сбывавшихся населением за бесценок, организовывал их прокорм до весенней пахоты и затем, когда наступало это время, раздавал их безлошадным крестьянам. Брат Чехова сообщал в своих биографических очерках, что один раз (это было в Нижегородской голодающей губернии) Чехов едва не погиб, сбившись во время сильной метели с пути.

В 1892 г. в России была холера. Эпидемия холеры распространилась по Поволжью среди ослабленного голодом населения. Из писем Чехова видно, что его очень беспокоила мысль о надвигавшейся с Волги холерной эпидемии. Врачей в Серпуховском уезде было очень мало, и население, жившее в плохих санитарных условиях, оказывалось беспомощным для борьбы со страшным врагом. Чехов добровольно, «из чувства долга», как писал об этом в своих воспоминаниях писатель Потапенко, взвалил па свои слабые плечи тяжелое бремя земского «холерного» врача (Нива, № 26-28, 1914)

В отчете о деятельности Серпуховского уездного санитарного совета значится: «Открыт новый врачебный пункт в с. Мелихове Бавыкинской волости благодаря любезному предложению местного землевладельца доктора Антона Павловича Чехова, выразившего Совету желание безвозмездно принять участие в борьбе с эпидемией» (Обзор деятельности ...за 1892-1893 г. изд. Серпуховского уездного земства, 1893).

Несмотря на развивавшийся у Чехова туберкулезный процесс, он работал в это время как подвижник. Амбулаторный прием он начинал в 5 часов утра. Иногда сплошь весь день во всякую погоду, не сходя с тарантаса, ездил ом по своему участку с 25 деревнями. Работа врача стала отнимать у него все время. «О литературе и подумать нельзя», - писал он в письмах Лейкипу и Мизиновой в июле 1892 г. Он жаловался в других своих письмах: «Приходится быть и врачом, и санитарным служителем в одно и то же время», «лошади и экипажи у меня паршивые, дорог я не знаю, по вечерам я ничего не вижу, денег у меня нет, утомляюсь я скоро, а главное, никак не могу забыть, что надо писать». «Бывают дни, когда мне приходится выезжать из дома раза четыре или пять; вернешься из Крюкова, а на дворе дожидается посланный из Васькова», писал он. Волновали Чехова и отдельные больные его врачебной практики. Так, в феврале 1893 г. к нему привезли трехлетнего мальчика чотооый сел в котел с кипящей водой. «Ужасное зрелище! - писал Чехов. - Больше всего досталось з....це и половым органам. Спина обварилась вся».

Земство обставило врачебный участок Чехова очень плохо. Все расходы по участку покрывал Чехов, «выпрашивая средства у местных фабрикантов и помещиков», расходы же земства выражались по его участку ничтожными суммами (Отчеты Чехова в приложении).

В воспоминаниях о Чехове, написанных доктором П. И. Куркиным, его товарищем по медицинской работе в Серпуховском уезде читаем:

...«Годы 1892-1893 были весьма трудными для земской медицины Московской губернии; на губернию надвигалась эпидемия азиатской холеры... Были мобилизованы все врачебные и санитарные силы... И вот в знаменитом писателе в эту трудную годину народной опасности тотчас же сказался врач-гражданин. Немедленно, с первого почти момента врачебной мобилизации 1892 года, в Московской губернии А. П. Чехов стал, так сказать, под ружье. Он образовал около с. Мелихова обширный земский медицинский участок в составе целых 26 селений, принял на себя надзор за здоровьем населения этой местности и нес обязанности мелиховского земского врача в течение 2 лет - 1892 и 1893, пока не миновала опасность... И поразительно вспомнить теперь, до какой степени серьезно и интимно вошел Антон Павлович в профессиональные интересы практического общественного работника, каким является у нас участковый врач. Как все было просто, свободно от лишней фразы, деловито, серьезно. Обязанности земского врача были приняты в полном объеме. Антон Павлович делается обязательным членом уездного санитарного совета и посещает с полною аккуратностью все его заседания в г. Серпухове и в земских лечебницах уезда. Он включается в состав всех комиссий по вопросам школьной и фабричной санитарии его района; осматривает школьные здания, фабричные помещения и т. д. В с. Мелихове он ведет у себя регулярный прием приходящих больных, выдает им лекарства; для подсобной работы имеет земского фельдшера. Ведет разъезды по селениям, расследует подозрительные случаи заболеваний; предусматривает места, где возможно было бы открыть лечебницы для холерных в случае появления эпидемии. Он ведет все статистические записи о наблюдаемых им заболеваниях и наравне с состоящими на службе земства врачами и по тем же формам составляет отчеты о своей работе и докладывает эти отчеты санитарному совету... За сухими и черствыми данными этих отчетов и докладов перед нами, свидетелями этих моментов жизни Антона Павловича, стоит, как живая, гуманная, глубокая, приветливая, полная тепла и ласки, хотя несколько и суровая па вид личность дорогого и незабвенного писателя, возложившего на свои плечи труд врача-гражданина. Таким же он оставался - ровным, спокойным, внимательным, когда выслушивал жалобы больного то в своей "аптеке", то на крыльце мелиховского дома. Таким он был и в санитарном совете, приветливый, ласковый, хотя и молчаливый в большой компании... («Общественный врач», № 4, стр. 66-69, 1911)».

А. П. Чехов. С фотоснимка в с. Мелихове

Холерная эпидемия не дошла до участка Чехова, и в октябре 1893 г. он перестал быть земским «холерным» врачом. Но не перестал лечить, так как к нему продолжали ходить больные, и приходилось ездить к больным на дом.

Отношения с населением установились у Чехова хорошие, несмотря iia то, что он был «помещиком». И он с удовлетворением писал Авиловой: «Главное, что устроило наши добрые отношения, - это медицина» (Письмо от 9 марта 1899 г).

Живя в Мелихове (1892-1897), Чехов был не только врачом и писателем, он вел большую общественную работу.

Был гласным Серпуховского земства по выбору 1895 г. и членом санитарного совета этого земства, был членом училищного совета и попечителем трех начальных школ. На свои средства он построил здания для этих школ, Строил с увлечением, сам - доставлял планы, сам покупал строительные материалы и сам следил за постройками, - строил их для того забитого и темного населения, которое изобразил в своих произведениях «В овраге» и «Мужики». Если бы позволили средства, Чехов выстроил бы множество школ - так комментировал свое сообщение о строительной деятельности Чехова его брат Михаил.

И еще Чехов провел шоссе от станции Лопасня до Мелихова, построил в Мелихове пожарный сарай и колокольню. Колокольню построил не потому, что был верующим человеком, - о своем неверии он неоднократно писал друзьям (Например, письмо к Суворину от 27 марта 1891 г), а потому, что об этом его просили мелиховские крестьяне.

Принимал участие Чехов также в первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 г. Он заведывал переписным участком и стоял во главе отряда из 16 счетчиков. «С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки и, как нарочно, голова трещит адски: и мигрень, и инфлуэнца», - так писал Чехов о своем участии в переписи.

Практическая медицина в деревенских условиях тяготила Чехова. Еще в 1891 г. в его письмах прорываются такие жалобы: «Ах, как мне надоели больные! Соседнего помещика трахнул первый удар, и меня таскают к нему на паршивой бричке-трясучке. Больше всего надоел,и бабы с младенцами и порошки, которые скучно развешивать» (Письмо к Суворину от 28 августа 1891 г). В 1892 г. Чехов писал о неприятностях, связанных с званием врача, и «об отвратительных днях и часах, которые бывают только у врачей». И дальше писал он: «Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?) ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам, читать только про холеру и ждать только холеру... Это, сударь, такая окрошка, от которой не поздоровится». И еще: «Нехорошо быть врачом. И страшно, и скучно, и противно. Молодой фабрикант женился и через неделю зовет меня: «Непременно, сию минуту, пожалуйста»... Девочка с червями в ухе, поносы, рвота, сифилис... Тьфу!» (письмо от 16 августа 1892г.). «Работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно уже заброшена, и я нищ и убог, так как нашел удобным для себя и своей самостоятельности отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи» (письмо от 1 августа 1892 г.).

О переутомлении тяжелой, не по силам, работой Чехов писал летом того же 1892 г. Суворину: «Я встаю с постели и ложусь с таким чувством, будто у меня иссяк интерес к жизни». В письме Лейкину от 13 июля читаем: «Уже к полудню начинаю чувствовать утомление и желание завалиться спать»; в письме Мизиновой от 16 июля: «Работы у меня больше чем по горло... Утомлен и раздражен я адски».

Но кончилась летняя страда лихорадочной работы по подготовке к встрече с холерой, и Чехов с удовлетворением писал: «Летом трудненько жилось, но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо, как это; мне нравилось и хотелось жить» (Письмо от 10 октября 1892 г).

Жизнь Чехова в деревне, соединенная после холеры 1892/93 г. с добровольной, сравнительно уже небольшой врачебной практикой и с частыми выездами в Москву, Петербург и за границу, продолжалась до 1897 г., когда он по настоянию лечивших его врачей решил прекратить медицинскую практику и переехать в Ялту. В Ялте только в первое время были отдельные случаи подачи им врачебной помощи. Вообще нужно считать, что в ялтинский период своей жизни Чехов совершенно и навсегда ушел от медицины, но, невидимому, все же никогда не забывал ее. Писательнице Авиловой он писал в июле 1898 г., что он «охотно бы занялся медициной, взял бы какое-нибудь [врачебное] место», но что для этого у него нехватает «физической гибкости».

Живя в Ялте, Чехов много душевных сил затрачивал на заботы о приезжавших туда чахоточных больных. Об этом он писал в 1899 г. несколько раз брату М. П. Чехову: «Меня одолевают больные, которых присылают сюда со всех сторон, - с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром, пускаться на разные фокусы».

Тараховскому: «Одолевают приезжие чахоточные. Обращаются ко мне. Я теряюсь, не знаю, что делать.

Если бы вы знали, как живут здесь эти чахоточные бедняки, которых выбрасывает сюда Россия, чтобы отделаться от них. Если бы вы знали - это один ужас»...

Горькому: «Одолевают чахоточные бедняки. Видеть их лица, когда они просят, и видеть их жалкие одеяла, когда они умирают, - это тяжело».

И Чехов был деятельным членом Ялтинского попечительства о приезжих больных, помогал и устраивал чахоточных бедняков, собирал пожертвования на постройку в Ялте санатория, строил санаторий,но выстроенный санаторий быстро наполнился, а чахоточные все ехали в Ялту и опять некуда было их девать. И опять Чехов хлопотал, устраивал и писал воззвания о пожертвованиях.

По эта деятельность Чехова была больше благотворительностью чуткого к чужому горю человека, чем работой врача. А как врач он не переставал возмущаться тем, как неосмотрительно врачи направляют в Ялту больных, и не раз писал об этом своим друзьям: «Ваши северные врачи посылают сюда туберкулезных больных, потому что незнакомы с местными условиями. Если процесс только начинается, то есть смысл присылать сюда больного осенью или зимой. Но присылать сюда неизлечимого больного да еще на летние месяцы, когда здесь бывает жарко и душно, как в пекле, а в России бывает так хорошо, - это, но моему, совсем не по-медицински».

Во все периоды своей недолгой жизни Чехов и тогда, когда был врачом по преимуществу, и тогда, когда перестал заниматься медициной, живо чувствовал свою профессиональную принадлежность к врачебному миру, всегда интересовался вопросами врачебного быта, хлопотал о врачах и устраивал врачебные литературные предприятия. Известно, как он «спасал» гибнувшие от недостатка средств журналы, сначала «Хирургическую летопись», а затем «Хирургию». В 1895 г. он принимал участие в съезде московских земских врачей, собравшихся в земской психиатрической лечебнице при селе Покровском. Как видно из его писем, в 1899 г. он состоял членом кассы взаимопомощи врачей, а в 1900 г. записался в члены Пироговских съездов врачей и уплатил членский взнос (Письмо к д-ру Куркину от 18 января 1900 г)

Чехов высоко ставил общественное мнение врачебной среды. Когда в конце 1902 г. члены Пироговского съезда врачей, собравшиеся в Москву со всей страны, послали Чехову телеграммы с приветствиями и изъявлением благодарности врачей за его литературную деятельность, то эти телеграммы доставили ему большую радость. В письмах к д-ру Куркпну и д-ру Членову Чехов писал, что, получив телеграммы, он «почувствовал себя принцем» и поднятым «па высоту, о какой никогда и не мечтал».

О Чехове написано очень много книг и статей. Много воспоминаний родных, друзей и знакомых опубликовано о нем за несколько десятков лет, минувших после его смерти.

Но не всему можно верить из того, что написано о Чехове. И литература о нем ждет, чтобы ее очистили от неточностей п прямой неправды, чтобы восстановлена была истинная биография писателя.

Наиболее грубая неправда о Чехове появилась вскоре после его смерти в корреспонденции из Вены в «Одесских новостях» (1904, № 6371). Подписана она Як. Сосновым. В ней сообщалось, что Чехов был в Веие «в начале 80-х годов» и «работал» в венских клиниках Бпльрота и Капози. Но известно, что в указанные годы Чехов был студентом первых курсов медицинского факультета Московского университета и поэтому не мог работать в венских клиниках. Известно также, что Чехов был в Вене только в 1891 и 1894 гг., оба раза проездом во Францию и Италию, т. е. оба раза был в ней очень недолго. Следовательно, «работать» в венских клиниках он и в эти годы не мог. Да и в письмах Чехова из Вены нет ни слова о венских клиниках.

В той же корреспонденции из Вены приведены и другие сообщения о Чехове: и о том, что он разочаровался в медицине (это в начале 80-х годов! - В. X.); и о том, что он решил предоставить медицинское поле деятельности тем, кто чувствует к медицине большее призвание и кто менее требователен, чем он; и мнение его о том, что врач не должен принимать более чем «пару» (! - В. Х.)-другую больных в день.

Что это такое? Просто выдумка о нашем великом писателе-враче или же правда, которую автор корреспонденции из Вены слышал про какого-то другого врача Чехова, однофамильца писателя, и которую он по своему невежеству приписал писатель-врачу Чехову?

Так или иначе, несомненно, что Яков Соснов пустил в литературный оборот явную небылицу о Чехове, и обиднее всего то, что небылицу эту никто в течение 40 лет не опроверг и ее стали повторять в литературе.

Так, в работе А. Измайлова «Чехов. 1860-1904. Биографический набросок. М., 1916 г.» повторена эта небылица (как факт, требующий проверки), причем Измайлов произвольно изменил годы, указанные в корреспонденции «Одесских новостей», переправив без всяких пояснений «начало 80-х годов» на «начало 90-х годов».

Совершенно непозволительна для биографа Чехова эта «поправка». Измайлов не просмотрел даже писем Чехова, прежде чем «поправлять». А из них видно, что в 1891 г. Чехов прибыл в Вену в 4 часа пополудни 19 марта (письмо к М. П. Чеховой от 20 марта), а в Венецию - 22 марта (письмо к И. П. Чехову от 24 марта), т. е. пробыл Чехов в Вене один или, быть может, два дня. Таким образом, совершенно бесспорно, что Чехов не мог работать в венских клиниках Б 1891 г. Относительно 1894 г. точных данных, опровергающих «поправку» Измайлова, нет, но повторяем, что и в этом году Чехов был в Вене только проездом.

Повторена небылица без комментариев и в библиографическом указателе «Чеховиана» Масанова: в его аннотации к описанию одесской корреспонденции сказано лишь «работа в венских клиниках». Такое же указание без критики имеется в работе Казанцева «А. П. Чехов как медик», напечатанной в «Клинической медицине» (№ 22, 1929 г.), и у Фридекса в его библиографической работе «Описание мемуаров» (М., 1930) (На наш вопрос Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой, были ли какие-либо основания для утверждения корреспондента «Одесских новостей» о том, что Антон Павлович работал в венских клиниках, Ольга Леонардовна категорически заявила, что такое утверждение - сплошная небылица и что Антон Павлович не работал и не мог работать в клиниках Вены).

Неправду о Чехове-враче, менее грубую, конечно, чем у Якова Соснова, можно найти также в воспоминаниях друзей и знакомых Чехова.

Куприн в очерке «Памяти Чехова», напечатанном впервые в 1905 г., писал, что врачи, приглашавшие Чехова на консилиум к своим пациентам, отзывались о нем (где и когда? - В. X.) как о вдумчивом наблюдателе и проницательном диагносте; написано это по воспоминаниям об ялтинском периоде жизни Чехова. Но ялтинский врач Альтшулер, постоянно общавшийся с Чеховым и лечивший его в Ялте, сообщал в своих «Отрывках из воспоминаний» («Русские ведомости», 1914, № 151), что только в первый год пребывания в Ялте были у Чехова отдельные случаи медицинской практики и что один раз он принимал участие в консилиуме у постели больного.

Московский врач Членов писал в «Русских ведомостях» («Русские ведомости», 1906, № 169), что Чехов до конца жизни сохранил интерес к медицине и следил за ней, выписывая всегда медицинские журналы. А врач Альтшулер свидетельствовал и своих «Отрывках», что в Ялте Чехов медицинских книг не читал и что в получавшемся им «Враче», который посылала ему, по другому свидетельству, редакции «Русской мысли», он прочитывал только отдел хроники и мелких известии.

Артисты Художественного театра, писавшие о Чехове, уделяли внимание в своих воспоминаниях теме «Чехов-врач».

Суллержицкий передавал слова Станиславского о том, что Чехов «страшно любил лечить». Станиславский в своей книге «Моя жизнь в искусстве» писал, что Чехов «гордился своими медицинскими знаниями гораздо больше, чем литературным талантом». Вишневский в «Клочках воспоминаний» говорит, будто Чехов очень сердился, когда отрицательно относились к его врачебным знаниям.

Василий Иванович Немирович-Данченко в «Памятке о А. П. Чехове» писал, что Чехов «терпеть не мог» похвал его таланту как писателя и в то же время «близко принимал к сердцу» сомнения в его врачебных достоинствах.

И, наконец, артист Ге, сообщивший о случайной помощи, оказанной Чеховым в Художественном театре солдату-статисту, раненному на сцене, дал огромный заголовок этому сообщению: «Чехов - театральный доктор».

Цитированные только что воспоминания однородны и не противоречивы. Но они противоречат другим воспоминаниям. И, конечно, это были шутки Чехова, характерные для него в его разговорах и письмах, а принимали их всерьез и Василий Немирович-Данченко, и артисты Художественного театра. Ведь их воспоминания относились к последнему периоду жизни Чехова, когда он, уже очень крупный писатель, отдававший все свое время художественному творчеству, конечно, не мог относиться к себе серьезно как к врачу.

Такое предположение подтвердила автору и Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Она рассказала об обычном характере приятельских собеседований Антона Павловича с артистами Художественного театра в свободное от деловых разговоров время. Это были шутливые подтрунивания друг над другом, шутки, которые любил и большим мастером которых был Антон Павлович. Подтрунивание над Антоном Павловичем и его отшучивания и были, очевидно, изложенные артистами разговоры о врачебных достоинствах Антона Павловича.

Достаточно вчитаться в указанное выше сообщение писателя Немировича-Данченко, чтобы увидеть в нем шутку Чехова. Вот это сообщение.

После одного врачебного совета Чехова, данного им в шутливой форме, Немирович-Данченко засмеялся.

«И вдруг обидчивое: «Да вы, что же, не верите мне? Плохой я врач, по-вашему?»

Потемнел и потом долго спустя: «Когда-нибудь убедятся, что я, ей-богу, хороший медик»...

Как licentia poetica со стороны Немировича-Данченко звучит это «потемнел».

Сергеенко, товарищ Чехова еще с таганрогской школьной скамьи, писал, что у Чехова вообще не было призвания к медицине и что медициной Чехов «никогда серьезно не занимался» («О Чехове» в сборнике «Воспоминания и статьи», 1910). Потапенко тоже опровергал сообщения о том, оудто Чехов любил лечить («Несколько лет с А. П. Чеховым», Нива, 1914, № 26-28).

Два брата Антона Павловича свидетельствовали о том же, что Сергеенко и Потапенко. Брат Михаил писал, что Чехов не питал никакой привязанности к врачебной практике, что она ему не нравилась (Сборник «Памяти Чехова», 1906). Брат Александр писал о 90-х годах, что Чехов даже в это время занимался одной литературой («Русское богатство», № 3, 1911).

Биографические материалы о Чехове и богатая его переписка, очень существенно добавляющая, а иногда дающая возможность исправить то многое, что было написано о Чехове, позволяют сделать такое заключение о Чехове как практическом враче.

Чехов не имел достаточной клинической подготовки, необходимой для всякого практикующего врача. Небольшая его врачебная практика после окончания уни-верситета не могла дать ему сколько-нибудь значительного опыта. Его непродолжительная, но напряженная работа в качестве земского врача Серпуховского уезда протекала в наихудших для врача условиях. У Чехова не было даже небольшой больнички. Не было и необходимых помощников для того, чтобы развить хирургическую деятельность .и организовать медицинские исследования, Не было микроскопа. Только амбулаторные приемы и разъезды по медицинскому участку с 26 деревнями, 7 фабриками и 1 монастырем сводили этот участок до уровня обычного фельдшерского участка. В этих условиях Чехов не мог расти как врач. Он не мог расти как врач и потому, что, кроме неоплачиваемой врачебной работы, он должен был отдавать свое время также работе литературной. Даже в год самой напряженной врачебной работы, в 1892 г., он написал такие значительные произведения, как «Палата № 6» и «Рассказ неизвестного человека».

Это дает основание полагать, что Чехов не был и не мог быть сколько-нибудь крупной величиной как практический врач. Но его личные свойства делали его «желанным» врачом для населения.

Чрезвычайно привлекательный образ Чехова выступает из воспоминаний о нем, которых было опубликовано очень много. Всегда отзывчивый на горе и страдания людей, всегда готовый помочь чем только мог, мягкий и ласковый в обращении с людьми, Чехов-врач привлекал к себе сердца пациентов.

Брат Михаил Павлович писал в биографических очерках, приложенных к шеститомному изданию писем А. П. Чехова: «Антон Павлович любил помогать... за кого-нибудь хлопотать, заступаться; помочь материально было его любимым делом». Чехов был врач-гуманист в лучшем смысле этого слова. К тому же, как показала в особенности его поездка на Сахалин, он был в необходимых случаях настойчив и решителен. Все это должно было внушать его больным веру в него и уверенность в спасительность его врачебных советов и его лекарств. А вера во врача является, как известно, существенным условием успешности лечения этого врача.

Имеются три свидетельства пациентов о Чехове как о враче. Все они относятся ко времени его мелиховской практики.

У Щепкиной-Куперник в ее воспоминаниях записан отзыв о Чехове бывшей ее кормилицы, жившей невдалеке от Мелихова: «Не бойся, родимая! Дохтур у нас такой, что и в Москве не найдешь, - верст за десять живет Антон Павлович; уж такой желанный, он и лекарство мне дает».

Другое свидетельство - бывшего сельского учителя, который лечился у Чехова в 1892 г.; судя по советам, данных ему Чеховым, он был болен, повидимому, туберкулезом легких. В своих недавно опубликованных воспоминаниях он говорит, что Чехов, отказавшийся от предложенного ему врачебного гонорара, не ограничился одними врачебными советами, а хлопотал об отправке своего пациента в Крым и, очевидно для того, чтобы он дышал побольше воздухом полей, лугов и лесов, достал ему, начинающему охотнику, хорошее ружье, а затем и охотничью собаку. В 1944 г. этот пациент так подытожил впечатления от своего знаменитого врача: «Трудно сказать, кто был в Чехове выше: человек или художник. Его свойства личности представляли из себя одно гармоничное целое, в котором нельзя было отделить человека от художника и художника от врача» (М. Плотов, Большое сердце, «Комсомольская правда», № 164, 1944).

Третье свидетельство мы нашли в книге воспоминаний писателя Телешева. Старик, случайно встретившийся с Телешевым в вагоне, дал такой отзыв о Чехове: «Чудак-человек. Бестолковый»... «Кто бестолковый?» «Да Антон Павлыч! Ну, скажи, хорошо ли: жену мою, старуху, ездил-ездил лечить - вылечил. Потом я захворал - и меня лечил. Даю ему денег, а он не берет. Говорю, Антон Павлыч, милый, что же ты делаешь? Человек ты не глупый, дело свое понимаешь, а денег не берешь - чем так жить-то?..» (Н. Телешев, Записки писателя, М., Огиз, 1943, стр. 161).

Несомненно, Чехов был мыслящий врач и не удовлетворялся одной эмпирикой или, как он выражался, «частностями», приобретенными из личного опыта и опыта, накопленного другими, а восходил до «общего», до теории медицины. Это видно из письма его к Суворину от 18 октября 1888 г.: «Кто не умеет мыслить по-медицински, а судит по частностям, тот отрицает медицину. Боткин же, Захарьин, Вирхов и Пирогов, несомненно, умные и даровитые люди, веруют в медицину, как в бога, потому что они выросли до понятия «медицина».

Только несколько отдельных высказываний из области теории медицины можно найти в его письмах, но они отрывочны и не развиты. Так, в письме к Суворину от 2 мая 1889 г. он писал о «поразительном сходстве психических явлений с физическими». В других письмах он объяснял по Петтенкоферу связь между засухой и возникновением эпидемий, вскользь писал о значении носа в патогенезе инфекционных болезней, о сущности рака, грудной жабы и т. п.

В приведенных ниже выдержках из писем Чехова (См. Библиографические записи) можно найти много врачебных советов, данных им адресатам. Для Чехова как практического врача характерно то, что он не ограничивался советами, а объяснял больному сущность его болезни и ее причину, а также описывал процессы в его организме, которые вызывали ощущавшиеся больным проявления болезни. Таким образом, теория сопровождала практику у Чехова, практического врача.

В письмах к друзьям Чехов неоднократно высказывал свое мнение о двух наиболее авторитетных врачах своего времени - Боткине и Захарьине.

В 1889 г., когда Боткин тяжело заболел, Чехов писал Суворину (письмо от 15 октября): «Что с Боткиным? Известие о его болезни мне не понравилось. В русской медицине он то же, что Тургенев в литературе, по таланту». Захарьина как врача Чехов в таких словах рекомендовал Суворину, жаловавшемуся на головные боли: «Не пожелаете ли вы посоветоваться в Москве с Захарьиным? Он возьмет с Вас сто рублей, но принесет вам пользы минимум на тысячу. Советы его драгоценны. Если головы не вылечит, то побочно даст столько хороших советов и указаний, что вы проживете лишние 20-30 лет» (письмо от 27 ноября 1889 г.). К Захарьину как к человеку Чехов относился иронически: «Тип», писал он в том же письме Суворину. В письме от 29 марта 1890 г. Чехов ограничил компетенцию Захарьина, говоря, что он лечит хорошо только катарры, ревматизм, вообще болезни, поддающиеся объективному исследованию. «Предпочитаю из писателей Толстого, из врачей - Захарьина», так писал он Тихонову в 1892 г. (Боткина в это время уже не было в живых).

Чехов-врач и Чехов-писатель не отделимы один от другого. «Палату № 6», «Черного монаха», «Припадок» мог написать только врач; яркие образы чеховских неврастеников и такие же образы врачей и фельдшеров последних десятилетий прошлого века мог создать только врач.

Свое отношение к медицине, с одной стороны, и к художественному творчеству - с другой, Чехов выразил в такой шутливой фразе, характерной для него: «Медицина - моя законная жена, а литература - любовница. Когда надоедает одна, ночую у другой».

Повидимому, Чехов считал, что эта фраза хорошо определяет взаимоотношения между врачебной его сущностью и писательской, судя по тому, что в своих письмах он приводил ее в различных вариантах четыре раза в течение первого десятилетия своей небольшой медицинской практики (Письма от 23 января 1887 г., от 11 сентября 1888 г., от 11 февраля 1893 г. и от 15 марта 1896 г).

Писать и печататься Чехов начал очень рано. Еще в 1880 г. появился в «Стрекозе» его маленький рассказ, а в 1886 г. вышел сборник его рассказов под названием «Пестрые рассказы». Среди них - те, которые отражали впечатления Чехова, полученные во время его студенческой практики в Звенигородском уезде и затем врачом.

Сначала, в юности, внимание писателя привлекало к себе, главным образом, смешное в жизни. Свои смешные рассказики и рассказы, часто на медицинские темы, он печатал в юмористических журналах за подписью

«А. Чехонте», «Ан. Че», «Человек без селезенки», «Врач без пациентов», «Рувер» и др. Потом произведения Чехова становятся все более и более серьезными и все шире и глубже затрагивалась в них жизнь и освещались общественные проблемы времени. Подписывал их Чехов уже полной своей фамилией.

В воспоминаниях о Чехове Горький писал: «Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни; никто до него не умел так беспощадно и правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины. Его врагом была пошлость; он всю жизнь боролся с нею, ее он осмеивал и ее изображал бесстрастным острым пером, умея найти плесень пошлости даже там, где с первого взгляда казалось все устроенным хорошо, удобно, даже с блеском» («М. Горький и А. Чехов», 1937, стр. 46 и 146).

Как практический врач писатель Чехов имел широкое поле наблюдения над жизнью во всем разнообразии людских типов и положений. Вращаясь в разных слоях населения, сначала в Москве, затем в московской и харьковской деревнях, посещая бедняков и богачей, эксплоатируемых и эксплоататоров - крестьян, рабочих, помещиков, фабрикантов, он черпал обильный материал для художественного творчества во время посещения больных в их домашней обстановке. И много людского горя и страданий, обид и несправедливости постоянно видел Чехов-врач и отражал их в своих произведениях.

«Подходил ли когда-нибудь человек так близко к сложной сущности страдания? Проникал ли кто-нибудь так глубоко в человеческие сердца, ибо страдания есть мерило для человека? Не обладай Чехов опытом врача - мог ли бы он это сделать?» - Такими вопросами с подразумевавшимися отрицательными ответами на них задавался француз, доктор медицины Дюкло в своей книге о Чехове (Duс1оs Henri Bernard, Antone Tchehov, «Le medecin et l'ecrivain», Paris, 1927).

Отметил Дюкло еще, что в произведениях Чехова «при исключительном богатстве образов» поражает огромная пропорция среди них врачей и больных (Цитаты из книги Дюкло приведены по статье Гуревича в книге «Чеховский сборник», М., 1929, стр. 240-250).

Как хороший врач подходит к больному, тщательно и всесторонне исследуя и изучая его, так подходил «медицински мысливший» писатель Чехов к людям своей «сумеречной», больной эпохи. С замечательным даром проникновения в глубины жизни и в глубины человеческого духа он изображал хмурых, морально разложившихся и искалеченных людей, прозябавших в «сонной одури» своей некрасивой и скучной жизни.

«Ни на грош воли нет у них», писал Чехов об интеллигентах-бездельниках и нытиках его времени и старался, чтобы эти люди, как в зеркале, увидели себя в его произведениях и познали в них себя.

В художественных произведениях Чехова изображена эпоха 80-х и 90-х годов прошлого столетия с ее больницами и амбулаториями, с ее врачами, фельдшерами и акушерками, со всеми условиями, в которых работали медицинские работники и жили, болели, выздоравливали и умирали больные. Этими произведениями Чехов вписал новую, блестящую по форме и чрезвычайно богатую содержанием главу в историю отечественной медицины, и ни один историк не должен пройти мимо нее.

Чехов всегда тяготел к психиатрии.

Писатель Иероним Ясинский в своих воспоминаниях («Роман моей жизни», 1926, стр. 268) передал слова Чехова о том, что его «крайне интересуют всякие уклоны так называемой души» и о том, что он стал бы психиатром, если бы не сделался писателем.

Из всех отраслей медицины психиатрия больше всего получила от Чехова как писателя. Ряд образов неуравновешенных людей, неврастеников и душевнобольных дал в своих произведениях Чехов, множество психопатических состояний изображено в них. Общая картина эпохи, которая плодила неуравновешенных людей, неврастеников и душевнобольных, была нарисована Чеховым.

В своей работе «Чехов как изобразитель больной души» психиатр М. П. Никитин имел полное основание сказать: «Психиатры должны считать Чехова своим союзником в деле обнажения тех язв, борьба с которыми составляет призвание и задачу психиатров».

Образов врачей своей эпохи Чехов, создал много. В значительной части они отрицательного порядка. Но значит ли, что ими Чехов характеризовал врачебную среду вообще? Конечно, нет. Он любовно относился к врачам, особенно к земским, зная, что они в огромном большинстве не похожи на его врачей в «Ионыче», «Палате № 6», «Дуэли», «Интригах» и пр.

Прочтя роман Золя «Доктор Паскаль», Чехов писал Суворину, что Золя «ничего не понимает и все выдумывает. Пусть бы он посмотрел, как работают наши земские врачи и что они делают для народа!»

Чеховские отрицательные образы врачей - это типы городских врачей, это порождение нездоровой и пошлой среды чиновничества и мелкой буржуазии, это результат развращавшего врачей влияния стихии «частной практики» с неизбежной при ней погоне врачей за гонорарами, конкуренцией среди них, склоками и интригами между ними.

В небольшом, всего на трех страничках, рассказе «Интриги» (1887) Чехов очень много сказал об этой стихии.

Целую галлерею врачей опустившихся, невежественных, погрязших в пошлости окружающей их среды, показал в своих рассказах Чехов («Ионыч», «Палата № 6» и многие другие).

Чехов клеймил равнодушие таких врачей к человеку и его страданиям («Гусев», «Палата № б», «Интриги»).

Наряду с многими отрицательными образами врачей обрисованы Чеховым несколько положительных (Астров в «Дяде Ване», Соболь в «Жене», Дымов в «Попрыгунье», Королев в «Случае ит практики», врач в «Рассказе старшего садовника»).

В нескольких рассказах Чехов показал фельдшеров своего времени («Суд», «Эскулапы», «Хирургия», «Горе», «Воры», «Скрипка Ротшильда»). Эти рассказы отразили в себе одно из неблагополучий медицинского дела времени Чехова: фельдшерские места не только при врачах, но и на самостоятельных фельдшерских пунктах земство замещало так называемыми «ротными» фельдшерами, т. е. фельдшерами очень низкой медицинской и общей культуры. Их Чехов обычно изображал в смешном виде, как круглых невежд, грубых, с огромным самомнением людей, напускавших на себя вид ученых.

Чехов был защитником врачей, не умевших и не желавших устраиваться. Он рисовал картину за картиной тяжелого правового положения врачей и их унизительной зависимости от земских заправил и от местных богатых помещиков и фабрикантов («Неприятность», «Зеркало», «Враги», «Княгиня»).

Он описывал тяжелую работу земских врачей, полную треволнений («Дядя Ваня», «Жена»), их жалкое материальное положение («Кошмар»): «Иной раз табачку купить не на что», - жалуется самоотверженно работающий земский врач Соболь («Жена»).

Своими рассказами Чехов призывал врачей тепло и сердечно относиться к больным («Беглец», «Случай из практики», «Рассказ старшего садовника»).

Такие требования он предъявлял и к писателям, создающим художественные образы больных людей. Писательнице Шавровой в письме от 28 февраля 1893 г. он говорил: «Не дело художника бичевать людей за то, что они больны... Если есть виновные, то касается это санитарной полиции, а не художников. S [сифилис] не есть порок, не продукт злой воли, а болезнь, и больные также нуждаются в теплом сердечном уходе... Автор должен быть гуманен до кончиков ногтей».

Кроме художественных произведений Чехова, очень интересна переписка его с друзьями.

Она огромна. В шести томах, изданных М. П. Чеховой, собрано 1815 писем, а всего до настоящего времени опубликовано в разных изданиях до 2200 чеховских писем.

Некоторые письма имеют художественное значение, в них описаны отдельные эпизоды из врачебной практики Чехова. Другие письма дают важный материал для характеристики Чехова как врача и как писателя.

Среди адресатов писем Чехова много врачей: Г. И. Россолимо, П. И. Куркин, М. А. Членов, сестры Е. М. и Н. М. Линтваревы, Н. П. Коробов, Н. П. Оболонский, А. И. Смагин, Л. В. Средин, П. Р. Розанов, Л. Б. Бертенсон.

Одно из писем к санитарному врачу и известному статистику д-ру Куркину имеет литературоведческое значение, показывающее требовательность Чехова к языку писателей.

Замечательный стилист Чехов, о котором Горький писал, что он вместе с Пушкиным и Тургеневым создал русский литературный язык, а Толстой говорил, что он «Пушкин в прозе», писал д-ру Куркину о названии статьи Куркина «Очерки санитарной статистики». Название это не понравилось Чехову потому, что в нем из трех слов два иностранных и, кроме того, «оно немножко длинно и немножко неблагозвучно, так как содержит много «с» и много «т».

Этой фразой Чехов как бы зовет пас, пишущих врачей, беречь великолепный русский язык и не засорять его ненужными иностранными словами.

В нескольких письмах Чехов выражал свое негодование на Л. Н. Толстого за его отношение к медицине и врачам и за нелепые его высказывания по медицинским вопросам.

В письме к Плещееву от 15 февраля 1890 г. Чехов возмущался тем, что Толстой в течение своей долгой жизни «не потрудился прочесть две-три медицинские книжки, написанные специалистами». 18 октября 1892 г. Чехов писал: «Толстой, вот, величает нас, врачей, мерзавцами, а я положительно убежден, что без нашего брата пришлось бы круто».

Вместе с тем Чехов очень любил великого писателя земли русской и как писателя и как человека. Во время болезни Толстого он писал Меньшикову в январе 1900 г. «Болезнь его напугала меня и держала в напряжении. Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место... Я ни одного человека не люблю так, как его».

И Чехов говорил о Толстом: это - не человек, а человечище. В молодости Чехов находился под влиянием учения Л. Н. Толстого с его идеей непротивления злу. Толстовская мораль «перестала трогать» Чехова в начале 90-х годов. В это время он всецело проникся сознанием необходимости всяческого противления злу и активной борьбы с ним.

Новое сознание Чехова явилось, повидимому, результатом его поездки на Сахалин и тех сильных впечатлений, которые он получил в течение трех месяцев пребывания в этом «каторжном аду». О своем изменившемся настроении Чехов писал Суворину: «После сахалинских трудов и тропиков моя жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться».

Толстой очень высоко ставил Чехова как писателя. Но, по свидетельству Горького, он сказал как-то такую курьезную для нас фразу о Чехове, которого «ласково и нежно любил»: «Ему мешает медицина; не будь он врачом, писал бы еще лучше» (М. Горьки и, «А. Чехов», М., 1937, стр. 168).

Один раз, сообщил Горький, Л. Н. Толстой, оценивая в присутствии Чехова отечественную литературу как литературу, по существу своему не русскую, сказал, ласково обратившись к Чехову: «А вот Вы - русский, очень, очень русский».

И этот русский писатель-врач был патриотом и любил родину. Любил родные ему русские степи, которые он живо описал в рассказе «Степь», любил красоту лесов родины, о хищническом истреблении которых скорбели персонажи его произведений («Дядя Ваня», «Леший»), любил талантливый русский народ. «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!», воскликнул он в письме к сестре М. П. Чеховой с «Великого сибирского пути» в 1890 г. (14-17 мая).

А об историческом всегдашнем враге России - Германии - он отзывался с отвращением. В одном из его писем читаем: «У немцев есть несколько гениев и миллионы идиотов». В другом письме (из Германии), сравнивая немецкую жизнь с русской, Чехов писал, что в немецкой жизни «не чувствуется ни одной капли таланта ни в чем, ни одной капли вкуса». «Наша русская жизнь гораздо талантливее».

Патриотизм Чехова был действенным. Чехов не мог сидеть сложа руки, когда над его родиной разражалась какая-либо беда, - он всегда рвался принять участие в борьбе с ней. Своими замечательными произведениями он звал современников-интеллигентов, прозябавших в «сонной одури», к бодрости, активности и творческому труду. Горький писал о Чехове в воспоминаниях о нем: «Я не видел такого человека, который чувствовал значение труда как основание культуры так глубоко и всесторонне, как Антон Павлович» (М. Горький, «А. Чехов», М., 1937, стр. 1-19 ).

В тех же воспоминаниях Горького приведены слова Чехова в его последние годы о русских интеллигентах: «Чтобы хорошо жить, по-человечески, надо же работать, работать с любовью, верить в свое дело, а у нас не умеют этого... Доктор, если он имеет практику, перестает следить за наукой; ничего, кроме «Новостей терапии», не читает и в сорок лет серьезно убежден, что все болезни простудного происхождения».

В конце жизни Чехов, ранее не веривший в русскую революцию (об этом он писал Суворину в письме в 1892 г.), говорил: «Главное - перевернуть жизнь». И умер он с надеждой на это «перевернуть».

«Гудит, как улей, Россия. Вот вы посмотрите, что будет года через два-три: другая, лучшая жизнь... Я ее не увижу, но я знаю, что она будет совсем иная, не похожая на ту, что есть»...

Всегдашняя готовность Чехова принять участие в борьбе с общественной бедой должна иметь тем большую моральную ценность в наших глазах, что ее проявлял человек, постоянно больной, которого в течение всей трудовой его жизни мучили и туберкулезный кашель, и геморрой, и расстройство кишечника.

Туберкулезом легких Чехов заболел в 1884 г. (первое замеченное им кровохаркание).

Не любил Чехов разговоров об его болезни и не хотел, чтобы окружающие замечали на носовом платке кровь, появлявшуюся у него при отхаркивании. Но все же в письмах время от времени он сообщал о состоянии своего здоровья и об обострениях болезни.

И удивительно, что врач Чехов долгое время, многие годы, не признавал у себя чахотки, которая протекала у него в хронической форме, разрушая его организм медленно, но верно.

О кровохаркании, бывшем у него в декабре 1884 г., он писал, что оно было, «невидимому, не туберкулезное». В апреле 1886 г. он сообщал: «Я болен, кровохаркание и слаб». В апреле 1887 г.: «У меня несколько болей, весьма беспокойных и буквально отравляющих мое существование: 1) геморрой, 2) катарище кишок, ничем не побеждаемый, 3) бронхит с кашлем и, наконец, 4) воспаление вены на левой ноге». О геморрое он писал: «болезнь глупая, подлая... боль, зуд, напряжение, ни сидеть, ни ходить, а во всем теле такое раздражение, что хоть в петлю полезай...» В письме от 14 октября 1888 г. он подробно писал о кровохаркании: «Впервые я заметил его у себя 3 года тому назад в окружном суде (где Чехов был в качестве репортера. - В. X.), продолжалось оно дня 3-4... оно было обильно. Кровь текла из правого легкого. После этого я раза два в году замечал у себя кровь, то обильно текущую, т. е. густо красящую каждый плевок, то не обильно; каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой день я кашляю. Но все это пугает меня только тогда, когда я вижу кровь: в крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве. Когда же нет крови, я не волнуюсь и не угрожаю литературе «еще одной потерей». Дело в том, что чахотка или иное серьезное легочное страдание узнается только по совокупности признаков, а у меня-то именно и нет этой совокупности. Само по себе кровотечение из легких не серьезно; кровь льется иногда из легких целый день... а кончается тем, что больной не кончается - и это чаще всего... Если бы то кровотечение, какое у меня случилось в окружном суде, было симптомом начинающейся чахотки; то я давно уже был бы на том свете - вот моя логика».

Логика плохая, скажет, конечно, всякий современный врач.

С пути на Сахалин Чехов писал сестре в апреле 1900 года: «От напряжения, от частой возни с чемоданами и пр., а быть может, и от прощальных попоек в Москве у меня по утрам было кровохаркание, которое наводило на меня нечто вроде уныния, возбуждало мрачные мысли».

Для Чехова характерно, что он много лет не признавал у себя чахотки и не понимал, в чем дело. Так, в декабре 1890 г. он писал: . «Я кашляю, перебои сердца, не понимаю, в чем дело». О перебоях он упоминает и в другом письме от 24 декабря 1890 г.: «Голова побаливает, лень во всем теле, скорая утомляемость, равнодушие, а главное - перебои сердца. Каждую минуту сердце останавливается на несколько секунд и не стучит». В том же декабре Чехов писал: «Кашель, жарко по вечерам, голова болит». И почему-то Чехов не хотел лечиться, повидимому, не давал в эти годы себя исследовать врачам, о чем писал Суворину в письме от 18 ноября 1891 г.: «Я продолжаю тупеть, дуреть, равнодушеть, чахнуть и кашлять и уже начинаю подумывать, что мое здоровье не вернется к своему прежнему состоянию»... «Лечение и заботы о своем физическом существовании внушают мне что-то близкое к отвращению. Лечиться я не буду. Воды и хину принимать буду, но выслушивать себя не позволю».

А. П. Чехов. С акварели художника В. Серова (1902)

По свидетельству д-ра Россолимо туберкулезный процесс в легких обострился у Чехова после поездки его на остров Сахалин (Личные воспоминания о Чехове, «Русский врач», № 51, 1904, стр. 1732-1733).

В письме Суворину от 18 августа 1893 г. Чехов сообщал: «Весной я находился в таком настроении, что мне было все равно. Безразличие и безвольное состояние держали меня иногда по целым месяцам».

В октябре 1893 г. Чехов писал: «Кашель, катарр кишок, перебои сердца, мигрени», а в письме от 11 ноября 1893 г.: «Кашель против прежнего стал сильнее, но думаю, что до чахотки еще далеко».

Биограф Чехова его брат Михаил сообщал, что в 1893 г. Чехов сильно страдал от кашля, что его до-н-имали перебои сердца и что по ночам «страшные сны видел он, после которых в ужасе пробуждался». В феврале 1894 г. Чехов писал: «Кашель одолевает, особенно на рассвете; серьезного пока нет ничего». В апреле 1894 г.: «Кашель, перебои сердца, геморрой. Как-то перебои сердца продолжались у меня 6 дней непрерывно и ощущение все время было отвратительное». В сентябре 1896 г. он отмечает в письме: «Началось кровохаркание». В марте 1897 г. обильно пошла кровь горлом, была близка катастрофа, доктор Оболенский перевез его в клинику проф. Остроумова. «Доктора определили верхушечный процесс и предложили переменить образ жизни». Пришлось, наконец, Чехову признать серьезность своего положения и чахотку. По свидетельству брата Михаила (Письма Л. П. Чехова, т. V, стр. VIII, «Биографические очерки»), он высказывал удивление: «Как это я мог прозевать у себя притупление!» И писал доктору Средину: «Я каждый март понемногу плевал кровью, в этом же году кровохаркание затянулось и пришлось лечь в клинику.

Здесь эскулапы вывели меня из блаженного неведения, нашли у меня в обеих верхушках хрипы, выдох и притупление в одном правом. Лежал в клинике 15 дней, кровь шла около 10 дней».

Относительно следующего, 1898, года есть сообщение от конца ноября, когда Чехов писал Суворину: «У меня пять дней было кровохаркание. Но это между нами, не говорите никому... Я стараюсь кровохаркать тайно от своих».

Туберкулез продолжал делать свое дело. В марте 1900 г. Чехов писал: «Доктор Щуровский нашел у меня большое ухудшение - прежде всего было притупление верхушек легких, теперь оно спереди ниже ключицы, а сзади захватывает половину лопатки».

В письме Чехова к жене от 22 апреля 1901 г. читаем: «Мой кашель отнимает у меня всякую энергию, я вяло думаю о будущем и пишу совсем без охоты».

В письме от мая 1901 г. Чехов сообщал о результатах нового обследования, произведенного доктором Щуровским: он «нашел у меня притупление слева и справа. Справа большой кусок под лопаткой, и велел немедленно ехать на кумыс». После кумысолечения в санатории Аксенове Уфимской губерн.ии Чехов писал 10 сентября 1901 г. доктору Члепову: «Я все кашляю. Как приехал в Ялту, так и стал булдыхать с мокротой и без оной». А в письме от декабря того же 1901 г. к Кондакову читаем, что письмо Кондакова было получено как раз в то время, когда Чехов «лежал на спине по случаю кровохаркания», и дальше: «Как приехал в Ялту, так и пошло писать - то кашель, то кишечное расстройство, и это почти каждый день». Через два месяца в письме от 6 февраля

1902 г. имеем такое же сообщение: «Всю зиму я покашливал да изредка поплевывал кровью», а в письме от 1 сентября того же года Чехов писал: «Приехав в Ялту, я заболел, стал неистово кашлять, ничего не ел, и этак - с месяц». В письме Суворину от 14 января 1903 г.: «Я нездоров, у меня плеврит, температура 38°, и это почти все праздники».

В начале июня 1903 г. Чехов писал, что был у проф. Остроумова. «Он нашел у меня эмфизему, дурное правое легкое, остатки плеврита и пр. и пр., обругал меня:, Ты, говорит, калека"». В сентябре 1903 г.: «Я заболел, стал кашлять, ослабел». В октябре того же года: «У меня кашель, ослабел малость». «Понос уже больше месяца».

Терпеливо снося болезнь, Чехов знал, что умрет преждевременно. В воспоминаниях Горького записано об ялтинском периоде ж.изни Чехова: «Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: "Жить для того, чтобы умереть, вообще незабавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, - уже совсем глупо"».

Доктор Альтшулер, лечивший Чехова в Ялте, сообщал о том же времени: «Все реже возвращалось хорошее настроение [Чехова] и все чаще заставал его одиноко сидящим в кресле и в полулежачем положении с закрытыми глазами без обычной книжки в руках».

В письмах, посланных Чеховым в год его смерти, были такие сообщения о состоянии его здоровья. Соболевскому от 20 апреля он писал: «У меня расстройство кишечника и кашель, и это тянется уже несколько недель». В мае 1904 г. Чехов писал: «Болен со второго мая, не одевался ни разу с той поры». «Не встаю с постели, - у меня катарр кишок, плеврит, при этом высокая температура».

Сестре М. П. Чеховой от июня из Берлина: «Началась у меня ломота в ногах. Я не спал ночи, сильно похудел, впрыскивал морфий, принимал тысячи лекарств»... «Выехал за границу очень худой, с очень худыми тощими ногами».

Иордапову от 12 июня: «Не дает мне хорошо двигаться эмфизема. Но спасибо немцам, они научили-меня, как надо есть и что есть. Ведь у меня ежедневно с 20 лет расстройство кишечника».

Россолимо от 28 июня: «У меня все дни была повышена температура»... «Одышка тяжелая, просто хоть караул кричи, даже минутами падаю духом. Потерял всего 15 ф. весу».

Сестре М. П. Чеховой от 28 июня: «Желудок мой испорчен безнадежно; исправить его едва ли возможно чем-нибудь, кроме поста, т. е. не есть ничего и баста». Последний год жизни Чехова был омрачен известиями о несчастной для России войне с Японией: Чехов пристально следил за ними. Они были неизменно тревожными и чрезвычайно волновали его.

Несмотря на свое крайне тяжелое состояние, Чехов стремился принять участие в войне. Нельзя без волнения читать его два маленькие письма, каждое в несколько строк, почти одинакового содержания, посланные писателям Амфитеатрову и Лазаревскому; оба письма с одинаковой датой-13 апреля 1904 г. Трагически звучат они для нас. В них Чехов, за три месяца до смерти, извещал, что он, если здоровье позволит, поедет в июле или в августе на Дальний Восток и качестве военного врача.

По поводу этих писем, в которых Антон Павлович высказывал намерения, явно по состоянию его здоровья не осуществимые, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова сообщила нам такие важные биографические сведения об Антоне Павловиче.

Одним из свойств Антона Павловича было то, что он всегда собирался куда-нибудь ехать. И перед смертью в Баденвейлере он, задыхавшийся от эмфиземы, сидел в кресле, окруженный путеводителями и справочниками. Он намеревался вскоре ехать в Россию, но не путем, наиболее легким для него, тяжело больного, а непременно через Италию. Была ли у него мысль о близкой смерти? Да, была, но, повидимому, такая мысль не владела им постоянно, и он до последних своих часов вел себя как человек, уверенный «в завтрашнем дне». С одной стороны, за три дня до смерти он сказал о необходимости перевести на имя Ольги Леонардовны деньги, помещенные им в местный банк, т. е. как бы предвидел свой близкий конец, а с другой стороны - он настойчиво просил Ольгу Леонардовну поехать в ближайший город и купить ему там белый летний костюм, т. е. рассчитывал еще пажить. Все время русско-японской войны его очень мучили мысли о том, что происходило тогда на войне. И они вызвали у него желание ехать военным врачом на фронт, о чем он и писал весной того года, когда умер.

Рецепт, прописанный А. П. Чеховым

Умер А. П. Чехов на немецком курорте Баденвейлере. О последних его днях корреспондент «Русских ведомостей» Иолос писал со слов лечившего Чехова доктора Шверера: «Во вторник состояние сердца еще не внушало больших опасений. Только в ночь с четверга на пятницу, когда после первого камфорного шприца пульс не поправлялся, стало очевидным, что катастрофа приближается. Проснувшись в первом часу ночи, Антон Павлович стал бредить, говорил о каком-то матросе, спрашивал о японцах, но затем пришел в себя и с грустной улыбкой сказал жене, которая клала ему на грудь мешок со льдом: «На пустое сердце льда не кладут».

Смерть свою 15 июля 1904 г. Чехов встретил спокойно и мужественно. Его последние минуты были описаны О. Л. Книппер-Чеховой в таких скорбных строках:

«В начале ночи Антон Павлович проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором... Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно громко сказал доктору uo-немецкн: "Ich sterbe". Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: "Давно я не пил шампанского", покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда» (О. Книппер-Чехова, Несколько слов об А. П. Чехове, в книге «Письма Антона Павловича Чехова к О. Л. Книппер-Чеховой», изд. «Слово», Берлин, 1924).