Когда в литературоведческих работах заходит речь об истоках чеховских пьес, не раз встречается уже известное противопоставление: «жизненных» источников - и источников «литературных», сооотнесенности с «действительностью» - и ориентированности на «литературу», задачи отразить эпоху, судьбу, событие - и задачи «чисто» литературной.
Л. Малюгин, споря с В. Ермиловым о жанре чеховских пьес (к предмету этого спора мы вернемся), прибегает к такому аргументу: Чехов «отражал реальную жизнь», а не «ставил перед собою чисто литературные, жанровые, полемические задачи...» (Малюгин Л. Театр начинается с литературы. М., 1967. С. 218) Хотя почему ради одних целей следует исключать другие, критик не объясняет. Другие исследователи, напротив, готовы, по словам Дж. Флудаса, свести все содержание пьес Чехова к «нудным литературным аналогиям», тогда как, по словам этого критика, чеховский театр является «самой убедительной иллюзией реальности, какую может воспроизвести современная сцена» (F1udas J. Chekhovian Comedy. A Review Study//Genre. 1973. N 3. P. 337).
Если изначально не впадать в ту или иную крайность (отрицание литературных связей как предмета исследования или, наоборот, сведение сути дела только к ним), каждый раз возникает вопрос о логике, цели и убедительности конкретных сопоставлений. Отыскание литературных связей не самоцель. Его оправдание отнюдь не только в академической полноте комментария. Соотнести произведение с его литературными предшественниками и современниками, близкими или далекими, очевидными или скрытыми, нужно для постижения его смысла. Но верно и обратное. Такое осмысление связей произведения прямо зависит от его интерпретации. То или иное смещение акцентов в истолковании - и выстраиваются совершенно иные цепи литературных ассоциаций, проливающие новый свет на знакомые образы и сцены.