Милый мой! Я просто не знаю, что писать тебе. Знаю, что ты нездоров, что я для тебя ровно ноль, который приедет, поживет с тобой и уедет. Такая ужасная фальшь в моей жизни, что я не знаю, как мне жить. Как раз когда ты нездоров, когда я нужна тебе - меня нет. И здесь хожу бесприютная. Бичую себя, обвиняю со всех сторон, чувствую себя кругом виноватой. С чем-то я не могу совладать в жизни. Прости мне, что я плачусь, но я никак не могу писать и разговаривать весело, когда у меня черт знает что на душе.
Ну, не обращай внимания на то, что я пишу.
В Москву, конечно, не приезжай совсем. Надо слушаться кого-нибудь одного, доверяй тогда Альтшуллеру, если ты ему веришь и считаешь его за такого отличного доктора.
Умоляю тебя не приезжать. А то ведь все обрушивается на меня, что я гублю тебя, что я настаиваю на том, чтоб ты жил здесь. Этого не может быть, и я никогда не буду настаивать, если нельзя. Я не настолько своевольный и капризный человек.
А конечно, я, как жена, слишком беспокойна и безалаберна для тебя.
Вчера играла первый раз - не игралось. Было полно. Горький был, но публика не знала. Днем было собрание всей труппы.
После театра Сулержпцкий пил у меня чай, рассказывал про то, как он сидел (См. письмо 29, прим. 1. Сулержицкпй вернулся в Москву из ссылки осенью 1903 г).
Ну, до свиданья, целую тебя, будь здоров, дорогой мой.