44. Л. А. СУЛЕРЖИЦКИЙ - О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

28 декабря 1902.

Новоконстантинов

С Новым годом!

Милая, хорошая, славная Ольга Леонардовна, как я был обрадован и тронут Вашим теплым письмецом - передать не могу! Для меня - живущего воспоминаниями лишь о дорогих сердцу друзьях, Ваше письмо было настоящим праздником (Л. А. Сулержнцкнй был всю жизнь душевно расположен к Ольге Леонардовне. 19 - 20 октября 1902 г. он писал Чехову: «...Кланяйтесь ей низенько, низенько и скажите, что так же с-л крепко уважаю и люблю, как и Вас - об одном только и жалею в Москве, - о друзьях, которых бог знает когда и как увижу»).

Последнее время по рал закрадывается грусть в мои воспоминания, и горько подумываю, что забудут меня все; и такое жестокое одиночество переживаешь тогда, какого не испытывал никогда раньше. Спасибо, большое спасибо, хороший, родной человек.

А перед Вашим письмом дня за два я прочел в «Русском слове» о том, как прошло «На дне», о том, как вас всех принимали, как все вы отправились в «Эрмитаж», и от волнения слезы душили меня, от радости за всех вас, за театр, за Максимыча, за вечную идею добра, любви к людям, которая вспыхнула во всех людях, бывших в театре, благодаря вам, благодаря Максимычу (22 декабря 1902 г. Ольга Леонардовна послала письмо Сулержицкому, отбывавшему ссылку в Новоконстантинове:

«...Когда он [Чехов] уехал, началась нервная работа над «Дном». Готовились здорово к этому спектаклю, ждали, и вот дождались. Все счастливы - и автор, и артисты, и весь театр, и вся публика. Это было удивительно. Таких оваций и такого торжества мы даже не ждали. Максимыч выходил на двух спектаклях после каждого акта много раз, и если бы Вы видели это море голов, аплодирующих рук! Прямо что-то стихийное. Автор, конечно, довольно курьезно кланялся, ежился, убегал при открытом занавесе, мы его держали и не пускали. Он доволен был спектаклем. Сам присутствовал на репетициях, делал указания, нервился очень, волновался». («Леопольд Антонович Сулержицкий», стр. 419 - 420.)).

Ну как же не праздник! Камни заговорили! Все озлобленные, живущие борьбой за существование люди, мертвые, вдруг ожили, и вместо злобы - любовь к «человеку»! Ведь, собственно, за это чудо оживления омертвевших в жизненной сутолоке сердец, за это воскрешение человеческих чувств п благодарили вас все бывшие в театре; и нам, далеким от этого великого торжества правды, тепло и светло стало. Покуда будет такой автор, такой театр, покуда будут такие восторженные овации «На дне», можно быть уверенным, что добро живо в людях, как бы дурно, безнравственно и подло они ни жили в настоящем. После таких оваций можно быть счастливым надолго. Пробудили людей! Из этого видно, что все же людям дороже всего правда, и все скептические улыбки и рассуждения путаные, спорные о ней исчезают в такие минуты в счастливых, сияющих лицах, хоть на миг увидавших ее. Звериные рыла исчезли, люди счастливы созерцанием любви и правды.

Это может сделать только настоящее, высокое искусство, и довольно одного такого вечера, чтобы Художественный театр остался в человеческой истории на веки веков.

Я послал Вам тогда телеграмму - получили ли Вы ее? Посылал на имя Станиславского, всему театру. Мне очень хотелось быть со всеми вами, хоть мгновение. Голубушка, милая, еще раз огромное Вам спасибо за карточки «На дне», присланные Вамп («Новости дня»). Как все хороши! Не знаешь, кем любоваться больше. И откуда вы все это узнали, где научились?

Да и славно же вам было, должно быть, после спектакля!

Поклонитесь от меня сердечно всем, всем Вашим товарищам.

Экая досада - вы в новом театре, и я не могу себе представить, как бы там вертелся у вас за кулисами. Все в старом театре еще живу. Хороши ли у вас уборные теперь? Нет ли такой сутолоки за сценой, как в старом театре? Напишите хоть в двух-трех словах.

А за карточки, что собираетесь мне прислать, и за афишу заранее сердечно Вас благодарю. Вы еще спрашиваете, будет ли это мне приятно! Только и мечтал всю зиму об этом.

Но мне бы очень хотелось иметь Вашу без грима и Антона Павловича карточку. Так давно я Вас не видал! А карточки у меня Вашей никогда и не было. Антона Павловича тоже. Спасибо ему. Он один писал мне и заботился, высылал то газету, то афишу, то вырезку какую из газет.

Я ведь тоже давно собирался писать Вам, да ведь нечего мне написать. Настоящего нет. Прошлое знаете, о будущем не знаю, что думать. Сижу точно иод стеклянным колпаком - глаз видит, да зуб пеймет. Живу скверно, тяжело, точно жернова какие в душе ворочаются. Прислали и мне и жене на днях из жандармского управления арестованные при обыске вещи, и не поймешь - что это значит. Высылают ли потому, что уж в Москву больше не пустят, или потому, что дело в жандармском закончено, передано в министерство юстиции, а вещи за ненадобностью высылают до окончания дела. А нам ничего оттуда не пишут. Приезжает только еженедельно жандарм удостовериться, что мы живы, урядник присматривает за нами - не нашалили бы, да приезжал раз жандармский полковник записать мои приметы, родинки да измерил ухо, нос при помощи доктора и, получив немало насмешек от меня, уехал, и опять тихо. Доколе, доколе, о господи, будем мы изображать из себя консервы!

Ольга Леонардовна, читал я Ваше письмо, как провожали Вы Антона Павловича («Ах ты жизнь, жизнь! Так вот и живешь все урывочками. Тоскливо и пусто мне без Антона Павловича. ...А как полна была жизнь, когда он был здесь! У него было все время такое хорошее настроение, и не хворал он, и острил без конца». (Там же, стр. 420.)), и вспомнил Смоленский вокзал, громогласного Вишневского, и как мы грустные возвращались на санях в теплом влажном тумане но мокрому снегу. И захотелось мне опять побыть с Вами, поболтать, развлечь малость.

Но ведь теперь Вам не так должно быть тяжело. Антон Павлович здоров, не хандрит, долго был с Вами, а ведь скоро и опять увидитесь. Я страшно рад был узнать и за него и за Вас, что он так долго мог прожить в Москве с Вами.

То-то будет радость, если удастся Вам осуществить Ваш проект относительно подмосковного дома.

Ольга Леонардовна, не оставила ли болезнь Ваша следов? Я очень этого боялся. Напишите мне, совсем ли Вы теперь здоровы?

Жена моя благодарит Вас за привет и со своей стороны благодарит Вас за письмо и желает всего, чего Вы сами себе пожелали бы. Она о Вас много знает из моих рассказов.

Какая Вы отличная в «Дне»! Мы оба любовались. Если увидите Пешковых, передайте им мой привет.

Напишите, как и что с Антоном Павловичем? Вы ведь каждый день пишете друг другу - я это понимаю. Не правда ли, так сживаешься, что трудно провести линию между двумя людьми. Как будто один человек, одно существо.

Дай бог вам обоим здоровья, здоровья и здоровья, а вы оба такие славные, что счастье всегда с вами.

Крепко жму ваши руки и остаюсь верный по «гроп».

Л.