XXI

Думаю, что, если бы Чехов девяностых годов - Чехов "Архиерея", "Дамы с собачкой", "Крыжовника" - встретился с Антошей Чехонте, автором "Дуры, или капитана в отставке", он сурово осудил бы его стиль.

Впрочем, зачем говорить об этом, как о гипотетически-предполагаемом случае, если нам досконально известно, что встреча Антона Чехова с Антошей Чехонте состоялась в действительности.

Время этой встречи - конец девяностых годов, и у нас есть полная возможность, на основе бесспорных свидетельств, удостовериться в том, с какой враждебностью во время этой знаменательной встречи отнесся Чехов к своему молодому предшественнику.

Я говорю о тех месяцах, когда писателю, уже создавшему ныне всемирно известные рассказы и пьесы, пришлось, по воле случая, вновь перечесть в самое короткое время все свои ранние произведения, написанные им в ту недавнюю - но для него очень давнюю - пору, когда он был Антошей Чехонте.

Произошло это в начале 1899 года. Издатель "Нивы" А. Ф. Маркс навязал Чехову дикий и злой договор, по которому писателю пришлось предоставить издателю не только те свои произведения, которые были предназначены им для печати, но также и те, перепечатку которых он, автор, считал нежелательной. Эти рассказы сам Чехов называл дребеденью. Они были неприятны его тогдашнему зрелому вкусу. Ему было больно перечитывать их.

И все же его принудили извлечь их из старых журналов и послать в Петербург издателю.

"Что хуже всего, - писал он Авиловой 5 февраля 1899 года, - я должен опять читать их, редактировать их и, как говорит Пушкин, "с отвращением читать жизнь мою" (18, 66).

Эти ранние вещи можно назвать античеховскими. Недаром он так безжалостно расправился с ними:

"Редактируя все то, что я до сих пор написал, я выбросил 200 рассказов", - сообщал он М. Н. Меньшикову 4 июня 1899 года (18, 169).

А еще раньше в письме к Авиловой он разбил эти забракованные им рассказы на четыре категории: 1) "мало-мальски порядочные", 2) "плохие", 3) "очень плохие", 4) "отвратительные" (18, 93).

На каждом из этих "плохих", "очень плохих" и "отвратительных" рассказов он делал недвусмысленную надпись, запрещавшую издательству их публикацию: "исключить", "не печатать". У него была наивная уверенность, что таким образом он ограждает собрание своих сочинений от вторжения враждебного стиля. Мог ли он предвидеть, что тотчас же после его смерти хищные заправилы издательства нарушат его авторскую волю и напечатают большим тиражом все, что было забраковано им?

Те немногие из его ранних рассказов, в которых он видел хоть проблеск достоинств, он коренным образом переработал, перестроил по-новому, согласно требованиям своей позднейшей эстетики, чтобы вытеснить торжествовавшие в них некогда обывательские вкусы "Стрекозы" и "Будильника".

Переработка естественно не могла не коснуться заглавий.

Разухабистое заглавие "Ваня, мамаша, теща и секретарь" заменилось сдержанным и деловым: "Случай с классиком". От другого заглавия был отсечен тот кусок, в котором насмешливо выражены мнимые эмоции автора: "Брак по расчету, или за человека страшно" стал коротким "Браком по расчету". От заглавия "Битая знаменитость, или средство от запоя" остались лишь последние три слова.

Это изменение заглавий отразило в себе перемену, произошедшую в стилистике Чехова.

С самими рассказами он поступил еще более круто. Сравнив окончательный текст его рассказа "Приданое" с первоначальным текстом того же "Приданого", напечатанным в "Будильнике" 1883 года, редакция "Полного собрания сочинений А. П. Чехова" сообщает в своих комментариях:

"При сокращении текста отпали многие детали в описаниях и диалогах... Устранена подробность о (!) цели первого посещения домика... Исключены и дальнейшие фразы... Опущены детали о шитье... Устранен прием (?) описания комнат домика в форме (?) описания впечатлений посетителя... При переделке отдельных фраз изменены некоторые черты в характеристике образов..." (1, 533).

И дальше:

"По первоначальному тексту было (так-то). Это изменено в том смысле, что..."

И дальше о том же рассказе:

"Заменено... заменяется... изменяется... уточняется..." (1, 534).

Эти неуклюжие заметки говорят об упорной борьбе Чехова со стилевыми приемами юного Антоши Чехонте. В каждом абзаце великий художник, вооруженный многолетним опытом и безукоризненным вкусом, оттесняет своего молодого противника и заменяет его стилевые приемы своими.

То же случилось с рассказом "Злой мальчик", первоначально напечатанным тогда же, в 1883 году.

В комментариях к этому рассказу читаем:

"При подготовке к Собранию сочинений рассказ подвергался значительной переделке и стилистической правке. Сильно сокращены и изменены многие места, причем некоторые эпизоды отпали... Сокращен и заново переработан конец рассказа, выброшена (такая-то) сцена..."

Конец рассказа не "переработан", а написан Чеховым заново. И. А. Бунин, наблюдавший его во время работы над этой юношеской беллетристикой, сообщает в своих воспоминаниях о нем:

"Я часто видел, как он перемарывал рассказ, чуть не заново его писал"^*.

^* (И. А. Бунин. Чехов. В сб. "А. П. Чехов в воспоминаниях временников", М., 1960. (Курсив мой. - К. Ч.))

В письме к А. С. Суворину от 17 февраля 1899 года Чехов и сам говорит:

"Многие рассказы переделываю заново" (18, 22).

И конечно, скажу мимоходом, было бы гораздо резоннее, если бы редакторы Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова определили даты каждого из этих рассказов двумя цифрами: 1883-1899, ибо вторая из них потребовала от автора не меньшей затраты усилий, чем первая. Недаром работу по обновлению своих старых вещей он в одном из писем назвал "каторгой" (18, 265).

Перерабатывая, например, для собрания своих сочинений рассказ "Пари", Чехов придал ему такую идею, которая прямо противоположна идее первоначального текста.

А рассказ "Володя" после авторской правки приобрел новую фабулу и стал чуть не вдвое длиннее.

Многие из старых вещей, введенных Чеховым в прижизненное издание его сочинений, переработаны так, что первоначальные тексты можно считать черновыми набросками тех, какие мы читаем сейчас.

Спешу тут же заявить для полной ясности, что, когда я говорю о многотрудной борьбе, которую незадолго до смерти вел Чехов со своим прежним писательским обликом, я имею в виду не все произведения Антоши Чехонте, а лишь самые ранние - те, что он писал в первые годы литературной работы (1881-1884). Да и в эти первые годы он вскоре перестал именоваться "Антошей" и подписывался "А. Чехонте".

Начиная с 1884 года Чехонте все меньше подчиняется вульгарным требованиям летучих листков и все явственнее преображается в Чехова.

Поучительно следить, как из месяца в месяц, из недели в неделю все больше расширяется круг его тем, все больше изощряется его эстетический вкус, все глубже делается его моральное и художническое восприятие жизни. Уже с середины восьмидесятых годов он из таланта становится гением и шагает семимильными шагами к созданию таких монументальных вещей, как "Степь", "Скучная история", "Палата № 6".

Тем-то и замечательна творческая биография Чехова, что, изучая ее, можно видеть, как безостановочно, неуклонно, планомерно, последовательно растет его духовная личность, как из литературного карлика, меньше которого, кажется, и быть невозможно, он вырастает во всемирного классика.

Пишущие о Чехове любят цитировать его знаменитые строки о том, как он по капле выдавливал из себя раба, но вряд ли кто применил эти строки к его литературному стилю. В первые годы работы Антоша Чехонте, неугомонный остряк, развлекатель мещанской толпы, был подневольным поденщиком той мелкой бульварной прессы, для которой он без устали трудился, спасая от голода себя и семью. Угождение обывательским вкусам было его рабьей повинностью. Но в то переходное время, когда он перестал называться Антошей и все еще не назвал себя Чеховым, он в тех же пошлых бульварных листках начинает все чаще и чаще выступать против обывательской пошлости. Сохраняя обличье развлекателя мещанской толпы, он все чаще становится ее обличителем. Уже к середине восьмидесятых годов Чехов окончательно сбрасывает с себя рабье ярмо и путем самовоспитания, путем неустанной борьбы с инстинктами, мыслями, чувствами, внушенными ему темной средой с самого раннего детства, облагораживает и себя и свой стиль.

Здесь он снова встает перед нами, как героически-волевой человек, направлявший все силы души на усовершенствование своей нравственной личности. Здесь можно воочию видеть действие извечного закона, которому подвластно искусство: чтобы облагородить свой стиль, нужно облагородить себя.

Оттого-то такая феноменальная разница между первыми его вещами и последними. Нам понятна та душевная боль, с которой он перечитывал свои первые вещи: в них он, как в зеркале, увидел себя тем неказистым поденщиком, каким он был, когда начинал свой писательский путь, когда даже правильная русская речь была еще не вполне освоена им.

Чем яснее для нас вся мизерность его первоначальной литературной работы, тем выше мы ценим тот нравственный подвиг его труженической, творческой жизни, благодаря которому он в течение такого краткого времени очистился от писательских приемов и навыков, усвоенных им в ранние годы. Здесь с особой наглядностью становятся очевидны для каждого красота и величие упорного самовоспитания человеческой личности, жаждущей моральной чистоты.