ЯЛТИНСКИЙ ПЕРИОД [1959 Меве Е.Б. - Страницы из жизни А. П. Чехова]

5 мая 1898 года, после восьмимесячного пребывания заграницей, Чехов возвращается в Мелихово.

Катастрофа в "Эрмитаже" перевернула жизнь Чехова. В его письмах чувствуется растерянность: "Я не знаю, что с собой делать... Доколе я буду блуждать..." и т. д.

Жить бы ему в Мелихове, в привычной обстановке, в условиях замечательного подмосковного климата, в уютном сухом доме, в кругу любящих его близких!.. Уезжать из Москвы и Подмосковья Чехову ужасно не хотелось. "Мне кажется, - пишет он Л. А. Авиловой, что если бы эту зиму я провел в Москве... и жил бы в хорошей теплой квартире, то совсем бы выздоровел... зима заграницей отвратительна" (Из письма А. П. Чехова Л. А. Авиловой от 30 августа 1898 г.)

Однако Чехов все же принимает решение провести наступающую осень и зиму на южном берегу Крыма.

18 сентября 1898 года Чехов приезжает в Ялту. Здесь писателя угнетает то, что он выбит из колеи и почти не работает. "Вынужденная праздность и питание пo курортам" были, по его словам, "хуже всяких бацилл"11 Из письма А. П. Чехова П Ф. Иорданову от 21 сентября 1898 г..

Дом А. П. Чехова в Ялте. Начало 900-х годов

В Ялте Чехов встретился с местным врачом И. Н. Альтшуллером, который настоятельно рекомендовал писателю обосноваться в Крыму. Этот совет, а также смерть отца Чехова, без которого Мелихово опустело, заставляют Чехова серьезно задуматься об окончательном переезде в Ялту. Но денег на покупку или постройку дома у него нет. С сентября 1898 года по апрель 1899 года писатель живет в снятых на время, неустроенных ялтинских дачах.

Приятель Чехова, беллетрист А. И. Эртель по этому поводу писал: "Стоило этому крупному молодому писателю серьезно заболеть... и вдруг оказывается, что надо вести унизительные переговоры о займах, надо искать денег, потому что те самые произведения писателя, которые читаются всей Россией, не в состоянии окупить ему ни отдыха, ни поездки на юг, ни необходимой для больного человека обстановки..." (Н. И. Гитович. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М,, 1955, стр. 522)

Еще до выезда в Ялту Чехов сблизился с Московским Художественным театром и был восхищен талантом артистки этого театра - О. Л. Книппер. Живя в Ялте, он мыслями был в Москве, где Художественный театр на этот раз с огромным успехом ставил его "Чайку". Весной 1899 года он приезжает в Москву, затем едет в Мелихово, где строит школу, потом в Петербург и опять в Мелихово. Его тянет в Москву, он снимает тут на год квартиру и колеблется - продавать ли Мелихово. Но под Ялтой в Кучук-Кое уже куплен небольшой домик и строится дача в Ялте...

В августе 1899 года Мелихово продано, выстроен флигель в Ялте и туда переезжают мать и сестра Чехова.

Дом Чехова в Чеховском поселке теперь заслоняет от города густой сад, посаженный самим писателем. В 900-х годах усадьба находилась на пыльном пустыре. Мелиховский же дом окружал березовый лес, который Чехов очень любил.

Сад, который Чехов посадил на пустыре у своего ялтинского дома

Переезд в Ялту не радовал Марию Павловну и мать писателя, Евгению Яковлевну. Даже через несколько десятков лет после отъезда из Подмосковья Мария Павловна Чехова с грустью вспоминала Мелихово.

"Давно я не собирала грибов, - писала она 6 октября 1940 года автору этого очерка. - У нас в Мелихове и Антон Павлович любил собирать грибки, они появлялись у нас около самого дома под березами и все белые. Почему-то он собирал их не в корзинку, а в наволочку, вышитую и подаренную ему одной из его поклонниц... Мы высмеивали его по этому поводу..."

В Мелихове писателя часто навещали знакомые и друзья, которые были спутниками его писательской молодости. Встречи с ними доставляли Чехову большую радость. В Ялте этих близких ему людей почти не было.

Ялтинский период жизни писателя освещен наиболее полно. Освещена также его многообразная общественная деятельность в эти годы. Чехов, как это было свойственно его натуре, несмотря на продолжающееся недомогание, кровохарканья, сразу включился в общественную жизнь города; он был избран членом попечительского совета ялтинской гимназии, членом ялтинского комитета "Красного Креста", принимал участие в подготовке и проведении юбилейных пушкинских празднеств, организовывал сборы денег для голодающих детей Самарской губернии, постоянно и напряженно работал с начинающими писателями и активно участвовал в общественной жизни Москвы, Петербурга и своего родного города Таганрога.

В настоящем очерке мы остановимся преимущественно на отношении Чехова к людям, страдающим туберкулезом, на его заботе об устройстве и лечении студентов, учителей, писателей и других неимущих больных, на создании Чеховым первого в Ялте санатория для тяжелых туберкулезных больных. Этому делу Чехов посвящал в Ялте очень много времени и сил.

К М. П. Чеховой 19 ноября 1899 года в Москве обратился неизвестный студент с просьбой устроить ему свидание с Антоном Павловичем. Больному туберкулезом студенту врачи посоветовали ехать в Ялту, а денег у него не было. Покой тяжело больного брата был дорог Марии Павловне, но все же она не могла отказать студенту. В виде предлога для свидания с Чеховым она дала студенту стеклянный валик для марок и вместе с ним письмо... Просьба о помощи не осталась без ответа. 24 ноября 1899 год а Чехов пишет сестре: "Студент приехал и привез валик для марок. Студента устроим... я сдам его М-mе Бонье и думаю, что он будет жить хорошо...".

Этот стеклянный валик лежит на столе писателя в кабинете ялтинского дома...

Трогает теплотой и вниманием отношение Чехова к мало известному поэту С. А. Епифанову, заболевшему тяжелой формой чахотки. Писатель предлагает включить его в члены Кассы взаимопомощи. "Я делал бы за него членские взносы",- пишет он в Москву одному из устроителей Литературного фонда, H. M. Ежову. "Что-нибудь надо сделать, - повторяет он через некоторое время. - Если он (С. А. Епифанов. - E. М.) в силах пускаться в дальний путь... то я устрою его... в Ялте". Чехов проявляет нежную заботливость по отношению к больному поэту; когда решился вопрос о переезде Епифанова в Ялту, Чехов заботится об удобствах поездки, оплачивает его проезд и все время помогает больному поэту материально.

Чехову было очень тяжело видеть больных, которые страдали от недуга и нищеты. "Тут много бедняков, у которых нет и 4 рублей, - пишет он сестре. - Вчера Марфуша докладывает мне: "Ергатический артист". Оказывается "драматический артист", пришел просить. Московский поэт Епифанов умирает здесь в приюте. Одним словом, от сих бед никуда не спрячешься и прятаться грех; приходится мириться с этим кошмаром и пускаться на разные фокусы...".

Отвратителен был в то время "Приют хронических больных благотворительного общества", где "высокими шефами" были' княгиня Барятинская и великая княгиня Милица Николаевна.

Заботиться о больных Чехову часто помогала ялтинская жительница С. Бонье. Чувствуя себя нездоровым, Чехов однажды зимой поручил ей навестить в приюте Епифанова.

"В мрачной казарменной палате благотворительного приюта Барятинской лежал невообразимо худой человек.

Только благодаря ему я жив... Теперь он платит за меня... газеты присылает... Мне бы доктора по горловым болезням... Не могу глотать, мне больно..." (С. Бонье. Из воспоминаний об А. П. Чехове. - "Ежемесячный журнал", 1914, № 7.)

Когда С. Бонье рассказала Чехову о больном, он разволновался: "Здесь часто так умирают одинокие приезжие больные". Чехов быстро ходил по кабинету, сильно сжимая свои руки. "Ах! Как здесь необходима санатория! Надо вырвать этих несчастных из рук этих людей, которые думают только о своих собственных дачах... Положение больных ужасно... Надо создать что-нибудь такое, что перед смертью их радовало бы. Что-нибудь очень хорошее... светлое, веселое. Чтобы был ласковый, добрый уход, не профессиональный... Плакать не надо, надо привыкать. Нужны силы. Много сил, - обратился Чехов к С. Бонье. - Ужасна участь этих больных здесь, весьма часто заброшенных и одиноких... Давайте, что-нибудь устроим. Только надо делать все самим. Деньги дадут. Но надо вырвать больных из рук этих людей... Надо все взять в свои руки..." (С. Бонье. Из воспоминаний об А. П. Чехове. - "Ежемесячный журнал", 1914, № 7.) Чехов говорил с силой, волнением и с какими-то особыми нотами в голосе... Об этих новых нотах в голосе Чехова пишет также ялтинский врач и общественный деятель С. Я. Елпатьевский. "И тон его был другой и манеры другие. Не было прежней мягкости и терпимости... неслыханные раньше реплики вырывались у него по адресу людей, к которым он так недавно относился с большой мягкостью".

На следующий день после разговора с Бонье Чехов поехал к Епифанову.

Бонье по телефону спросила Чехова о больном.

- Плох, - отвечал Чехов. - Я напрасно ездил. Ему очень трудно говорить.

Антон Павлович своего здоровья не жалел, вспоминала Бонье.

Чехов помогал десяткам больных людей, обращающихся лично к нему, но Чехова-гуманиста эта индивидуальная благотворительность не удовлетворяла. 25 ноября 1899 года в письме к А. М. Горькому он рассказывает о "чахоточных бедняках", о смерти поэта Епифанова. "Мы решили строить санаторию, - пишет он, - я сочинил воззвание; сочинил, ибо не нахожу другого средства". Свое воззвание о помощи нуждающимся туберкулезным больным Чехов четыре раза переделывал в наборе и взялся рассылать его лично. Эта рассылка продолжалась около двух лет.

"Положение легочных больных, проживающих в Ялте, бывает часто весьма тяжелым, - писал Чехов в этом воззвании. - В большинстве это люди... уже изнемогшие в тяжкой борьбе за существование, но все же еще полные душевных сил, жаждущие жить, работать и быть полезными своей родине..." Чехов знает, что ялтинская зима скверная, уже с осени начинает дуть пронизывающий северный ветер, а в дешевых нетопленных квартирах сыро, мрачно, согреться нечем, обеда нет, - и это, когда больного лихорадит, мучает кашель...

"Мы обращаемся к вам с просьбой пожертвовать в пользу неимущих больных... Борьба с туберкулезом, который вырывает из нашей среды столько близких, полезных, столько молодых, талантливых, есть общее дело всех истинно добрых русских людей...".

Воззвание было опубликовано в ряде столичных и провинциальных газет. А. М. Горький поместил этот призыв в "Нижегородском листке" 1 декабря 1899 года и привел эпизод с Епифановым из указанного выше письма Чехова.

"В дополнение к этой красноречивой просьбе о помощи, - писал Горький, - позволяем себе привести следующий трагически простой и глубоко трогательный факт из письма Антона Павловича:

"Третьего дня, - пишет он, - здесь, в приюте для хроников, в одиночестве, в забросе умер поэт "Развлечения" Епифанов, который за два дня до смерти попросил яблочной пастилы и, когда я принес ему, то он вдруг оживился и зашипел своим больным горлом, радостно: "Вот она самая! Она!" Точно землячку увидел..."

На призыв Чехова откликнулся трудящийся люд России, откликнулась интеллигенция. Стали поступать сотни писем и пожертвований от студентов, от учителей 2-го и 3-го училищ Борисоглебска, от служащих Полесских дорог, от врачей, от гимназиста Ростислава, от редакции "Нижегородского листка", где работал тогда А. М. Горький, и множества других.

На собранные деньги был устроен пансион "Яузлар" на 20 человек. Но этого было недостаточно: к Чехову продолжало обращаться за помощью множество неимущих больных.

Столик у кровати в спальне писателя

А. Я. Бесчинский, редактор ялтинской газеты "Крымский курьер" пишет: "Мне лично точно известно, каким путем Чехов подчас помогал больным "дешево устроиться". Он через меня оплачивал их квартиру или целиком вносил за них плату в приют хроников благотворительного общества, куда мне, по его поручению, случалось помещать больных". Иногда Чехов устраивал больных у себя.

Как-то, году в 900-м, - рассказывала Мария Павловна Чехова, - к нашему дому привезли очень истощенного молодого человека. Больной сказал, что он учитель из-под Таганрога. Глаза у него блестели... Он услышал у себя дома про чеховский санаторий и решил попытать счастья. Он шел пешком из Севастополя, но дошел только до Ай-Тодора. Там его подобрали и привезли. Устад он очень... Напомнил он Антону Павловичу нашего умершего брата... Оставили мы его у себя, а потом устроили у доктора Гофбаума. Не было в нашем маленьком "Яузларе" уже мест. Потом, - улыбалась Мария Павловна, - доктор обижался, что учитель пил по 11 стаканов молока... Нам часто приходилось, - вспоминала сестра писателя, - оставлять больных у себя...

В конце 1902 года Чехов написал второе воззвание. (Полный текст воззвания хранится в фондах "Дома-музея А. П. Чехова" в Ялте.) Это воззвание трогает своей искренностью, своим страстным призывом о помощи.

"С расширением деятельности Попечительства, - писал Чехов, - все более и более выяснялась самая острая и тяжкая, наиболее трудно удовлетворимая нужда приезжих больных - устройство тяжелых больных, лихорадящих, слабых, лежачих больных. Их не принимают в официальные санатории, их боятся другие больные, и потому избегают пускать их к себе содержатели гостиниц, пансионов и меблированных комнат".

"Официальных санаториев", упомянутых в воззвании, было только два, но пребывание в них было тоже платным и лежачих больных туда не принимали. Для них-то, - писал Чехов в воззвании, - и был организован небольшой пансион "Яузлар". Но это не удовлетворяет потребности. Необходим обширный дом, специально оборудованный и приспособленный для санатория. Для этого нужны деньги, а денег нет... И Чехов обращается к российской общественности: "Не нам, маленькой кучке ялтинских людей, удовлетворить огромную нужду едущих к нам со всех концов России больных людей... А между тем строить нужно, необходимо. Тяжело больные все едут к нам, едут со всех концов России, из Архангельска, из глухих мест Сибири, они затрачивают последние крохи, им собирают на дорогу товарищи, друзья, субсидируют учебные заведения и учреждения, где они учатся или служат, они приезжают в Ялту, как в последнюю инстанцию, где решается для них вопрос о жизни и смерти, - приезжают жалкие, одинокие, измученные... Нам могут сказать, - предупреждает он, - зачем посылают таких больных, зачем едут они? Стоит ли тратить деньги на мертвых людей и не производительнее ли оказывать поддержку живым, способным жить, тем, подающим надежду на выздоровление, которых принимают в официальные санатории?"

Уголок в столовой. На стене картина работы Н. П. Чехова

"Подающий надежду на выздоровление!.. - восклицает Чехов. - Как трудно это определить. Приехавший с невысокой температурой, с небольшими изменениями в легких, случается, сгорает в 3 - 4 месяца, с другой стороны, лежачий туберкулезный больной с высокой температурой и большим поражением легких не значит безнадежный больной. Ялтинское благотворительное общество имеет в своем числе много членов, приехавши в Ялту в тяжелом положении, а теперь деятельных работников в Обществе и Попечительстве. Устроители "Яузлара", - пишет далее Чехов, - с чувством гордости и радости могут указать немало больных, поступивших в него, по мнению врачей, почти безнадежными, а теперь поправившихся и сделавшихся работоспособными".

Врачи в то время не обладали средствами лечить тяжелый туберкулез, как это делают сейчас. Но Чехов не хотел и тогда, чтобы тяжелых больных называли безнадежными. Он требовал, чтобы их лечили!

Чехов первый открыл двери санатория для тех, кого мы в настоящее время называем больными открытым туберкулезом легких. Он призывал российскую общественность помочь ему устроить "пансион, санаторию, убежище, - назовите как хотите, - где могли бы находить приют, хорошее помещение, постоянный медицинский надзор, правильно организованный уход туберкулезные больные, подающие большие и малые надежды на выздоровление"...

И Чехов звал на помощь "всех, кто понимает ужас одиночества и заброшенности на чужой стороне больного человека, кто желает и может помочь приютить и устроить в Ялте близкого, - больного, одинокого, измученного..."

Горячий призыв Чехова "На помощь умирающим!" облетел всю Россию. Один из журналистов по этому поводу писал:

"Кажется, ни одно воззвание не имело такого успеха, как воззвание Чехова. Пожертвования посыпались со всех сторон." (Сиг. Около жизни. - "Одесские новости", 1904, № 6355.)

Когда было собрано около 40000 рублей, Чехов добавил свои 5000 и купил дом на окраине Ялты, который при его жизни начали перестраивать под санаторий.

Из окон чеховского дома и сейчас виден гортанно-туберкулезный санаторий им. Чехова, бывший "Яузлар". А вокруг Большой Ялты - много других "хороших... светлых, веселых" санаториев, которые выстроены людьми, осуществившими мечту Чехова. В этих санаториях советские люди успешно лечатся от болезни, так преждевременно приведшей к смерти самого Чехова.

Галерея-веранда в ялтинском доме пимателя

Осенние и зимние месяцы 1899 года и весна 1900 года проведены Чеховым в Ялте. Весной 1900 года Ялта готовилась к встрече Художественного театра. Чехов с огромным нетерпеньем ждал приезда "художников", которые должны были показать ему "Чайку" и "Дядю Ваню", он ждал также приезда своей будущей жены, Ольги Леонардовны Книппер.

В связи с приездом театра у Чехова появилось много новых забот, но он не забывает и о больных, нуждавшихся в его помощи. В письме к артисту Художественного театра А. Л. Вишневскому Чехов пишет: "Вчера княгиня Барятинская взяла адрес Владимира Ивановича (Немировича-Данченко, - E, M.), хочет просить его и Алексеева (Станиславского, - E. M.) сыграть в пользу ее санатории. Если решите играть в чью-нибудь пользу, то играйте в пользу "Попечительства о приезжих больных", которое страшно нуждается в деньгах. У Барятинской много денег, ей помогают и правительство, и аристократы, у Попечительства же пока нет ничего и никого, кроме меня и еще двух-трех человечков". Художественный театр выполнил просьбу писателя.

Приезд в Крым Художественного театра в апреле 1900 года очень обрадовал Антона Павловича. Театр приехал сначала в Севастополь, где должен был состояться первый в присутствии писателя спектакль - "Дядя Ваня". Чехов прибыл в Севастополь пароходом. Артисты, встречавшие его на пристани, увидели своего любимого писателя значительно похудевшим.

"У него были, - пишет К. С. Станиславский, - грустные, больные глаза... По общей бестактности, посыпались вопросы о его здоровье.

- Прекрасно. Я же совсем здоров, - отвечал, как всегда, Антон Павлович.

Несмотря на резкий холод, - вспоминает К. С. Станиславский, - он был в легоньком пальто. Об этом много говорили, но он опять отвечал коротко:

В театре была стужа, так как он был весь в щелях и без отопления..." (К. С. Станиславский, А. П. Чехов в Московском Художественном театре. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 360-361.)

В Ялте в связи с приездом Художественного театра было много торжественных выступлений, банкетов, встреч, дружеских вечеров и т. д.

Все это дало себя чувствовать - 4ехов перенес обострение туберкулеза и, еще не оправившись от него, в начале мая последовал за театром в Москву, где пробыл около двух недель.

Ольге Леонардовне Книппер он, вернувшись в Ялту, пишет: "У меня в Москве уже сильно болела голова, был жар - это я скрывал от Вас грешным делом, теперь ничего..."

Лето 1900 года Чехов проводит в Ялте, а 21 октября выезжает в Москву. Характерно, что и здесь, несмотря на большую занятость, он продолжает заботиться о туберкулезных больных. "Вот адрес больного, - сообщает он в Ялту С. Бонье, - которому напишите, пожалуйста... он хочет устроиться как-нибудь в Ялте".

В другом письме Чехов пишет: "Подателю сего... посоветуйте, как ему устроиться в Ялте на зиму..."

В Ницце писатель, как и в прошлые годы, продолжает заниматься различными творческими и общественными делами. Он пытается устроить в Москве за счет одной жертвовательницы лечебницу для накожных больных, окончательно отрабатывает свою новую пьесу "Три сестры", которую готовит Художественный театр, переписывается с издателями. Он, как и прежде, мечтает о поездке в Африку, но и в этот раз мечта не осуществилась. 27 января 1901 года Чехов уезжает в Италию, а в середине февраля того же года возвращается в Ялту. "Я бежал из Ниццы в Италию, - пишет он, - - был во Флоренции и в Риме, но отовсюду пришлось бежать, так как всюду неистовый холод, снег и - нет печей". В Рим Чехов ехал в одном поезде с M. M. Ковалевским. Вспоминая этот переезд из Ниццы в Рим, Ковалевский приводит слова Чехова, сказанные им ночью. Чехов говорил, что он не может задаться мыслью о какой-нибудь продолжительной работе, потому что, как врач, понимает, что жизнь его будет коротка. (Н. И. Гитович. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., 1955, стр. 651.)

Когда изучаешь жизнь Чехова, то постоянно возвращаешься к мысли о том, что жизнь писателя могла быть продлена, если бы он оставался в своем Мелихове и не метался между Москвой и Ялтой, Ялтой и Ниццей, Флоренцией и Римом...

Остаток зимы Чехов провел в Ялте, а в мае 1901 года он выехал в Москву, чтобы обвенчаться с О. Л. Книппер. Писатель предполагал отправиться с женой в путешествие по Волге из Ярославля или Рыбинска в Астрахань или по Северной Двине в Архангельск, на Соловки; 25 мая состоялось венчание Чехова с 0. Л. Книппер но путешествию не суждено было осуществиться.

По приезде в Москву Чехов обратился к известному московскому терапевту В. А. Щуровскому, который нашел у него ухудшение ("притупление и слева и справа, справа большой кусок под лопаткой") и велел немедленно ехать на кумыс в Уфимскую губернию.

25 мая 1901 года Чехов вместе с женой уехал в Аксенове, Уфимской губернии, в санаторий.

Вряд ли можно считать целесообразной эту поездку. Кроме сомнительности медицинских показаний, следовало подумать о трудной дороге с несколькими пересадками.

Чехов нуждался в покое, только в покое, моральном и физическом, а ему пришлось проделать настолько трудное путешествие, что он сравнивал его с поездкой на Сахалин: "...это ужасно, - писал он со станции Пьяный Бор, - это похоже на мое путешествие по Сибири..."

Санаторий был скверный, примитивно устроенный. Писателю было там очень скучно, неинтересно. Когда-то Чехов писал, что жить в санатории, где-нибудь в степи, может здоровый, жизнерадостный человек. А на больного пустынный пейзаж и монотонная обстановка влияют отрицательно.

- У Антона Павловича, - рассказывала нам О. Л. Книппер-Чехова, - была очень сложная психология. Санаторий казался ему могилой. Он не мог долго находиться в одном месте... Тем более в таком... "Такая пустыня невероятная", - часто повторял он.

- Пожалуйста, - сказал как-то в шутку Антон Павлович, - найди пистолет и застрели меня и себя... Он при этом улыбался, но я понимала, что в этом санатории ему мучительно. Потому мы и уехали, не окончив курс лечения.

Чехов в санатории немного прибавился в весе, "только, - писал он известному судебному деятелю А. Ф. Кони, - не знаю от чего, от кумыса или от женитьбы..."

9 июля Чехов возвращается в Ялту. Ему снова становится хуже и, по-видимому, настолько, что он пишет свое по-чеховски простое и человечное завещание-письмо, адресованное М. П. Чеховой:

"Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте... После твоей смерти и смерти матери все, что окажется, кроме дохода с пьес, поступает в распоряжение Таганрогского городского управления на нужды народного образования... Я обещал крестьянам села Мелихова сто рублей - на уплату за шоссе; обещал также Гавриилу Алексеевичу Харченко... платить за его старшую дочь в гимназию до тех пор, пека ее не освободят от платы за учение. Помогай бедным.. Береги мать. Живите мирно.

17 сентября 1901 года Чехов приезжает в Москву и на следующий день просит профессора Щуровского принять его. "Мне хочется рассказать Вам кое-что о кумысе...".

Почему-то Щуровский не ответил на записку, а 25 сентября Чехов вновь пишет профессору: "...мне нужно... десять минут, не больше".

В этот приезд Чехов, по-видимому, обеспокоен своим состоянием. Для того, чтобы только "рассказать о кумысе", он не стал бы добиваться приема у Щуровского.

Прожив полтора месяца в Москве, Чехов возвратился в осеннюю хмурую Ялту, в неприспособленный для зимы холодный дом.

Чехову трудно жить в Ялте. В письмах к жене он пишет: "Я очень скучаю, так скучаю, что совсем не могу работать... Будущую зиму я буду жить в Москве во что бы то ни стало, что бы там ни говорили доктора. Или под Москвой, где-нибудь на даче... Одни доктора говорят, что мне можно в Москву, другие говорят, что совсем нельзя, а оставаться здесь я не могу. Не могу, не могу!.." (Из писем А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 30 ноября и 4 декабря 1901 г.)

"Когда же мы опять будем вместе?.. Когда я тебя увижу?.." - Эти слова повторяются во множестве писем Чехова к жене.

Постоянная тоска не может не отразиться на состоянии его здоровья.

10 декабря 1901 года у Чехова возобновилось кровохарканье, которое надолго уложило его в постель.

В это время в Москве происходил VIII Пироговский съезд врачей. Участникам съезда Художественный театр показал "Дядю Ваню". Врачи, встретившие спектакль овациями, послали Чехову теплые телеграммы: "Врачи товарищи, члены VIII Пироговского съезда русских врачей, присутствующие сегодня в Художественном театре на представлении "Дяди Вани", шлют горячо любимому автору, своему дорогому товарищу, выражение глубокого уважения и пожелания здоровья".

"Земские врачи глухих углов России, видевшие в исполнении художников произведение врача-художника, приветствуют товарища и навсегда сохранят память об 11 января".

Чехову прислал также телеграмму один из старейших русских врачей, активный деятель русской медицины, руководитель Пироговского общества врачей Е. А. Осипов.

"Присоединяюсь к товарищам, от всей души желаю доброго здоровья Вам, глубокоуважаемый Антон Павлович, и долгого процветания Вашему чудному таланту. Не был в, театре одиннадцатого по болезни. Евграф Осипов. (Н. И. Гитович. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., 1956, стр. 694.)Чехова в Ялте посещали врачи С. Я. Елпатьевский, И. Н. Альтшуллер, Л. В. Средин, Н. А. Зевакин и др.

Нам довелось встретиться с Николаем Андреевичем Зевакиным в 1938 году. Он был консультантом одного из подмосковных туберкулезных санаториев и сам был болен туберкулезом. Я попросил Н. А. Зевакина рассказать о жизни Чехова в Ялте.

- Антон Павлович очень не любил лечиться... Он тосковал по Москве... и вообще тосковал, - вспоминал старый врач. - К сожалению, в Ялте я его видел не в лучший период его жизни. Он редко улыбался. Мне кажется, что, даже когда он улыбался, он делал это через силу!..

У Зевакина через плечо на ремешке висела в кожаном футляре синяя фляжка с никелированной крышечкой. С такой же фляжкой не расставался последние годы своей жизни и Антон Павлович. В разговоре с Зевакиным я обратил на это внимание.

- Да, действительно, у Антона Павловича была такая же принадлежность... И у меня она очень много лет... Кашляю вот, а живу, хоть пришлось уехать из Ялты... А Антона Павловича нет... Следовало бы наоборот, - грустно улыбнулся Зевакин.

25 мая 1902 года Чехов приехал в Москву. В Москве его ожидала новая беда - тяжело заболела Ольга Леонардовна. В середине июня ей стало лучше и, чтобы немного отвлечься, Чехов поехал с фабрикантом Саввой Морозовым на Всеволодо-Вильвенский завод - уральские владения миллионера.

В это время в имении при заводе работал будущий писатель А. Серебров (Тихонов), тогда еще студент. 23 июня 1902 года он встретил Чехова, прибывшего с хозяином завода.

"Следом за Морозовым, - пишет А. Серебров, - с подножки коляски осторожно ступил на землю высокий, сутулый человек, в кепке, узком черном пиджаке, с измятым галстуком бабочкой. Его лицо в седеющей клином бородке было серым от усталости и пыли. У левого бедра на ремне через плечо висела в кожаном футляре квадратная фляжка, какую носят охотники. Помятые, брюки просторно болтались на длинных, сходящихся коленями ногах.

В нескольких шагах от нас он вдруг тихо и надолго закашлялся. Потом отвинтил от фляжки никелированную крышку и, отвернувшись конфузливо в сторону, сплюнул в отверстие фляжки красноватую вязкую мокроту. Молча подал мне влажную руку. Поправил пенснэ... Прищурившись... провел взглядом по изгибам полусонной речки и сказал низким хрипловатым от кашля голосом:

- А должно быть, здесь щуки водятся?!...". (А. Серебров (Тихонов). О. Чехове. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 555.)

Чехов ознакомился с заводом. Условия труда произвели на него тяжелое впечатление. Он уговорил Морозова ввести на заводе восьмичасовой рабочий день. Рабочие долго вспоминали с благодарностью посещение писателя.

А. Серебров, рассказывая о приезде писателя на завод, описывает Чехова в таком состоянии, в каком его никто и никогда не видел.

"Я беспокоился о Чехове. Сквозь тонкую перегородку мне был явственно слышен его кашель, раздававшийся эхом в пустом темном доме. Так длительно к напряженно он никогда еще не кашлял... И вдруг я уловил протяжный... стон... Я распахнул дверь и шопотом окликнул Чехова: - Антон Павлович!..

На тумбочке у кровати догорала оплывшая свеча... Чехов лежал на боку, среди сбитых простынь, судорожно скорчившись и вытянув за край кровати... шею. Все его тело содрогалось от кашля... И от каждого толчка из его широко открытого рта в синюю эмалированную плевательницу, как жидкость из опрокинутой вертикально бутыли, выхаркивалась кровь... Я еще раз назвал его по имени. Чехов отвалился навзничь на подушки и, обтирая платком окровавленные усы и бороду, медленно, в темноте, нащупывал меня взглядом.

И тут я - в желтом, стеариновом свете огарка - впервые увидел его глаза без пенснэ. Они были большие и беспомощные, как у ребенка, с желтоватыми от желчи белками, подернутые влагой слез... Он тихо, с трудом проговорил:

- Я мешаю... вам спать... простите... голубчик... Вскоре Савва Морозов увез больного Чехова в Пермь.

А из Перми Чехов в письмах к А. М. Горькому и матери пишет: "Все благополучно. Я здоров".

Ни слова об ужасной ночи, описанной Серебровым. 4 июля 1902 года из Москвы Антон Павлович сообщает Л. В. Средину: "Я уезжал на Волгу и Каму, был в Перми, в Усолье. Путешествие мое было ничего себе.,, и если бы не жара в Пермской губ., то все было бы великолепно".

Умирающий от чахотки Саша в последнем рассказе Чехова "Невеста" говорит о своем здоровье так же, как всегда говорил Чехов о себе.

Когда к Саше обращались: "А ведь вы больны", - он обычно отвечал:

После приезда из Перми Чехов провел 5 недель на даче К. С. Станиславского в Любимовке под Москвой.

Весьма ценны воспоминания академика А. И. Абрикосова, который познакомился с Чеховым в Любимовке летом 1902 года. Приводим эти воспоминания по записи А. Лесс: (А. Лесс. Журнал "Здоровье", 1959, № 6, стр. 22.) - Часто бывает так, - вспоминал А. И. Абрикосов, - услышит человек смолоду хорошее слово и становится оно его спутником на всю жизнь... Я прожил жизнь с таким хорошим словом, услышанным из уст Чехова.

А. И. Абрикосов был в то время молодым врачом. Он дружил с братом К. С. Станиславского и бывал в Любимовке. Как-то вечером зашел разговор о профессиях, о будущем молодежи.

Один из гостей Станиславского, молодой человек, типичный хлыщ, лениво развалившись, обратился к Чехову:

- Антон Павлович, вы такой большой знаток человеческой души. Посоветуйте, куда мне идти учиться?.. Право, не знаю куда... Может быть, в медицину?..

Чехов посмотрел в упор на молодого человека холодными глазами и ответил неожиданно резко:

-Профессия врача, медицина, как и литература - подвиг. Она требует самоотвержения, чистоты души и чистоты помыслов. Не всякий способен на это. Таким, как вы, там не место...

Камин с этюдом И. И. Ливитана

Отдых в Любимовке заметно помог писателю. В сентябрьском письме Чехова из Ялты мы читаем:

"Вчера был у меня Альтшуллер, смотрел меня в первый раз за эту осень... Он нашел, что здравие мое значительно поправилось... Он даже разрешил мне ехать в Москву - так стало хорошо!.. Он говорит, что это помог мне креозот и то, что я зиму провел в Ялте, а я говорю, что помог мне - это отдых в Любимовке. Не знаю, кто прав". (Из письма А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 22 сентября 1902 г.)

12 октября 1902 года Чехов уезжает в Москву. "Здоровье мое, - пишет он из Москвы журналисту В. С. Миролюбову, - очень поправилось, чувствую я себя прекрасно и потому бежал из теплых краев".

Во второй половине ноября писатель возвращается в Ялту и... опять тоска по Москве... и снова обострение процесса. Так кончился нелегкий для писателя 1902 год. 1903 год начался острым правосторонним плевритом, уложившим его надолго в постель. Только к концу января, "после долгого заточения", писатель вышел на ялтинскую набережную. Но ходить ему уже было трудно. "Теперь с каждым годом я устаю все больше и больше. Пишу рассказ ("Невеста", - E. M.), но медленно, через час по столовой ложке".(Из письма А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 30 января 1903 г.)

Книжный шкаф в кабинете А. П. Чехова (на 4 и 5 полке преимущественно медицинские книги).

В кабинете писателя холодно и неуютно. Температура воздуха не выше 11 -12°.

Уголок письменного стола (стетоскоп, перкуссионный молоточек, плессиметр и врачебная печать А. П. Чехова).

Чехова в это время особенно мучил туберкулез кишечника, который он до конца своей жизни называл катаром кишок. Знал ли он о том, что у него кишечный туберкулез, - сказать трудно. Следует помнить, что в то время туберкулез кишечника вел неминуемо к гибели. Об этом зловещем осложнении Чехову не говорил никто из лечивших его врачей. Об этом он сам не писал ни в одном из своих писем.

Зима 1903 года была очень печальной. Чехов старался прятать свою тоску, но не всегда это ему удавалось. "Время идет быстро, очень быстро! Борода у меня стала совсем седая и ничего мне не хочется. Чувствую, - пишет он жене, - что жизнь приятна, а временами неприятна - и на сем я остановился и не иду дальше. Твоя свинка с тремя поросятами на спине стоит у меня перед глазами, стоят слоны черные и белые - и так каждый день".(Из письма А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 7 февраля 1903 г.)

'Чувствую, что жизнь приятна, а временами не приятна - и на сем я останавился... У меня перед глазами стоят слоны черные и белые - и так каждый день.' (Из письма А. П. Чехова от 7 февраля 1903 г.)

Сколько скрытой боли в этих строках! Тяжело больной и одинокий человек сидит за своим письменным столом, а перед ним одно и то же: слоны - черные и белые... черные и белые... и так каждый день...

Наступила ялтинская весна. Все цветет. Чехов начинает выходить в город, но зима оставила свой след. Одышка стала сильнее, он очень исхудал.

"Вероятно, я очень изменился за зиму, - пишет он 14 марта жене, - потому что все встречные поглядывают сочувственно и говорят разные слова..."

Чехов собирается в Москву, а это в его вынужденной ялтинской "ссылке" всегда было большой радостью. Перед отъездом к нему пришел проститься В. В. Вересаев. Чехов радостно укладывался, говорил о предстоящей встрече с женой и о милой ему Москве. "О Москве, - вспоминает Вересаев, - он говорил, как школьник о родном городе, куда едет на каникулы; а на лбу лежала темная тень обреченности. Как врач, он понимал, что дела его очень плохи".(В. В. Веpесаев. А. П. Чехов. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 527.)

В Москве снята новая квартира. "Есть своя комната, - радовался писатель, - это очень важно... Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь".

24 апреля 1903 года Чехов приехал в Москву. На следующий день он писал А. С. Суворину: "Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня это подвиг великомученический".

Выше мы указывали, что профессор Остроумов впервые осмотрел Чехова в 1903 году. "Сегодня был, - пишет Чехов сестре 24 мая, - у профессора Остроумова, он долго выслушивал меня, выстукивал, ощупывал, и, в конце концов, оказалось, что правое легкое у меня весьма неважное, что у меня расширение легких (эмфизема) и катарр кишек и проч. и проч. Он прописал мне пять рецептов, а главное - запретил жить зимою в Ялте, находя, что ялтинская зима вообще скверна, и приказал мне проводить зиму где-нибудь поблизости Москвы, на даче. Вот тут и разберись!"

Писатель нередко спорил с врачами, утверждавшими, что Москва и Подмосковье для него вредны.

С. Я. Елпатьевский писал, что он не встречал человека так влюбленного в родные места, как был влюблен в Москву Антон Павлович. "Он, умный человек, - удивлялся Елпатьевский, - мог говорить удивительно несообразные слова, когда разговор шел о Москве". Этими "несообразными словами" Елпатьевский считал утверждение Чехова, "что именно московский воздух в особенности хорош и живителен для... туберкулезных легких... Нечего и говорить о Московской губернии и об окрестностях Москвы..."

Мысли Чехова получили подтверждение в запоздалом заключении А. А. Остроумова... Но тогда у Чехова возник недоуменный вопрос:

"Зачем я жил четыре зимы в Ялте?..." (Из письма А. П. Чехова Л. В. Средину от 4 июня 1903 г.)

И печаль, и удивление, и растерянность слышатся в этом вопросе.

В Ялте всегда были своего рода "фанатики" ялтинского климата, которые считали, что этот климат живителен для всех туберкулезных больных. К таким врачам относился и лечивший Чехова И. Н. Альтшуллер. Он и продолжал настаивать на пребывании Чехова в Ялте.

"Несмотря на то, что Чехов сам был врач, или может быть именно поэтому, - - писал Альтшуллер, -- только на свое собственное здоровье он долго обращал мало внимания. А между тем больше 20 лет тянувшийся легочный процесс, понемногу все распространявшийся, подтачивал его организм.

В Ялте Чехов стал лечиться довольно аккуратно, но было уже поздно, - заявил Альтшуллер. - Последние годы он чаще прежнего стал наведываться в Москву, - не всегда в благоприятное для него время, - и почти за каждую такую поездку расплачивался обострением болезни".

Это была точка зрения Альтшуллера. Точка зрения Остроумова была прямо противоположной.

Следует напомнить, что именно Альтшуллер настоял на окончательном переезде Чехова из Подмосковья в Ялту, так как считал, что основным лечением для Чехова было его пребывание в Крыму.

В одном из писем Чехов замечает: "Альтшуллер... весьма неодобрительно отзывался об Остроумове, который позволил мне жить зимой в Москве. Он умолял меня в Москву не ездить, в Москве не жить. Говорил, что Остроумов, вероятно, был выпивши".(Из письма А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 2 октября 1903 г.) Если бы в отношении великого русского писателя не было допущено печальной врачебной ошибки, не было бы и тягостной для него необходимости быть в постоянной разлуке с женой.

Ольгу Леонардовну печалило создавшееся положение. Чехов же успокаивал жену: "Я ведь знал, - писал он ей, - что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве..." Но разлука оставалась разлукой, и душевную боль из-за нее писатель испытывал постоянно. "То она больна, то я в отъезде, - пишет с грустью Чехов В. Ф. Комиссаржевской, - и так у нас ничего не выходит по-настоящему..."

О. Л. Книппер-Чехова очень любила театр, но необходимость постоянно быть вдали от мужа заставляла ее задумываться над тем, чтобы оставить сцену.

"...Я стала сильно подумывать,- вспоминает Книппер-Чехова, - не бросить ли сцену. Но... нужна ли Антону Павловичу просто жена, оторванная от живого дела? Я чуяла в нем человека-одиночку, который, может быть, тяготился бы ломкой жизни своей и чужой".(О. Книппер-Чехова. О А. П. Чехове. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 608.)

О желании Ольги Леонардовны бросить сцену сообщает также брат писателя И. П. Чехов. "Ольга Леонардовна хотела бросить сцену, - рассказывает он, - но Антон Павлович не допустил, говоря, что жить без дела, без работы нельзя".(Н. И. Гитович Летопись жизни и творчества А, П. Чехова. М., 1955, стр. 691.)

Артистка в своих воспоминаниях приводит письмо Чехова, написанное им в марте 1895 года А. С. Суворину. Чехов писал: "Счастья... которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, я не выдержу... дайте Мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день".

Уголок ниши позади письменного стола в кабинете писателя. На стене картина И. И. Левитана 'Река Истра'

Возможно, что для творческого процесса писателю необходимо было временами оставаться одному. Жена, которая постоянно была бы рядом, может быть и мешала бы ему. Но следует учесть, что письмо было написано в 1895 году. В тот период "условия" семейной жизни, изложенные писателем, очевидно, в шутливой форме ("жена должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить"), были, возможно, и оправданы. В начале же 900-х годов болезнь писателя зашла далеко, ему были необходимы физический и моральный покой и забота близкого человека.

Чехов обычно возражал против того, чтобы за ним ухаживали, как за больным, он боялся показать своим близким, что ему нужна их помощь. Но ведь в последние годы он был тяжело болен и в некоторых письмах чувствуется трогательная беспомощность одинокого человека:

"Надо было, чтобы кто-нибудь другой растирал, - ну и ничего не вышло..."

В ряде своих произведений писатель показал, что в развитии туберкулеза моральным переживаниям принадлежит решающая роль. Такую же роль моральные переживания сыграли и в развитии его болезни. В результате врачебной ошибки Чехов был оторван от привычной ему московской почвы. "Я... не живу полной жизнью,- писал Чехов после переезда в Ялту,- я люблю шум и не слышу его... я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему, или начать сохнуть?" Чехов чувствовал, что в Ялте он уходит "куда-то без остановки, бесповоротно, как воздушный шар..."(Из письма А. П. Чехова В. Ф. Комиссаржевской от 25 августа 1900 г.)

Доктор Тарасенков в своих записках "О болезни Гоголя" высказал предположение, что в такой "тонкосложной художественной натуре", какая была у Гоголя, душевные страдания являлись первопричиной недуга, а не наоборот. Эту мысль можно всецело отнести и к Чехову. "Кто скажет, - писал о Чехове В. Г. Короленко, - какую роль в физической болезни играла та глубокая разъедающая грусть, на фоне которой совершались у Чехова все душевные, а значит, и физические процессы..."(В. Г. Короленко Собр. соч., т. 8, стр. 93.)

Когда Чехов переехал в Ялту, он не оставлял впечатления больного человека. Об этом пишут И. А. Бунин, А. И. Куприн и другие его современники.

У А. И. Куприна сохранился в памяти тот Чехов, каким он его увидел в середине февраля 1901 года и одесской гостинице "Лондон". В этой гостинице А. П. Чехов остановился во время возвращения из Ниццы в Ялту. "Показался он мне тогда почти высокого роста, худощавым, но широким в костях, несколько суровым на вид. Следов болезни в нем тогда не было заметно, если не считать его походки - слабой и точно на немного согнутых коленях..."

В тот период собеседникам писателя еще удавалось видеть его жизнерадостным и веселым. В эти минуты, - вспоминает А. И. Куприн, - "Чехов, быстрым движением руки, сбрасывая пенснэ и покачиваясь взад и вперед на кресле, разражался милым, искренним и глубоким смехом. Тогда глаза его становились полукруглыми и лучистыми, с добрыми морщинками у наружных углов, и весь он тогда напоминал тот юношеский известный портрет, где он изображен почти безбородым, с улыбающимся, близоруким и наивным взглядом несколько исподлобья."(А. И. Куприн. Памяти Чехова. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 503-504.)

М. А. Членов (профессор Московского университета, знакомый писателя) вспоминал, что Чехов значительно изменился только в последние 2 - 3 года жизни. Изучение иконографии Чехова последних лет показывает, что с каждым годом вид писателя резко менялся. Все это объясняется тем, что в Ялте его болезнь значительно прогрессировала. Климатические преимущества Крыма не могли возместить глубоко отрицательного влияния тех переживаний, которые были связаны с неоправданной необходимостью жить в Ялте. Чехов черпал свои силы в общественной и творческой деятельности, в близости к прогрессивному московскому обществу, к научным кругам, к театрам, т. е. во всем том, чего он был лишен в Ялте. Вскоре после прибытия писателя в Крым это поняли его приятели-врачи П. И. Куркин и Н. И. Коробов. Это установили В. А. Щуровский и позже А. А. Остроумов. Не понимал этого только И. Н. Альтшуллер, с мнением которого Чехов считался.

Следует подчеркнуть, что Чехов строго выполнял требование И. Н. Альтшуллера, касающееся пребывания в Ялте. С сентября 1898 года по май 1904 года Чехов провел здесь в общей сложности 48 месяцев. Осенние, зимние и весенние месяцы (за исключением 1900 года, когда он 2 месяца провел заграницей) Чехов безотлучно жил в Крыму. Выше мы приводили предположение Альтшуллера, что ухудшение здоровья писателя в Ялте связано с его частыми выездами в Москву. Перемены климата, возможно, и могли отразиться на его состоянии, но, если проследить жизнь Чехова на протяжении ялтинского периода, то окажется, что выезжал из Крыма он не чаще двух раз в год, причем, как правило, не в зимние месяцы.

Таким образом, нужно полагать, что основная причина ухудшения здоровья Чехова в последние годы заключалась не столько в выездах в Москву, сколько в отрыве от Москвы. Нельзя игнорировать также и тот факт, что зимние месяцы, в которые Чехова заставляли жить в Крыму, являются самыми неблагоприятными в климатическом отношении.

Вся трагедия последних лет жизни писателя заключается в том, что вынужденный выезд из Подмосковья и разлука с женой, принесшие писателю так много душевного страдания, были не нужны.

По заключению А. А. Остроумова, у Чехова была выраженная эмфизема, а следовательно и выраженные рубцевые изменения. После многочисленных кровохарканий у Чехова, по всем данным, ни разу не было туберкулезного воспаления легких. Его частые плевриты достаточно быстро рассасывались. Все это говорит о большой сопротивляемости его организма. Однако сердечная мышца, столь переутомленная и столь долго отравлявшаяся туберкулезным ядом, была поражена и нуждалась не только в покое, но и в лекарственной поддержке.

К сожалению, на сердце писателя было обращено внимание только в самый последний период его жизни.

В одном из своих писем, относящихся к 1888 году, Чехов рассуждал так: "Если бы то кровотеченье, какое у меня случилось в Окружном суде, было симптомом начинающейся чахотки, то я давно уже был бы на том свете, - вот моя логика..."

Логика в этом утверждении была, так как еще долго после смерти Чехова продолжали считать, что средний срок жизни больного с легочной каверной - 3 года. Столько же прожил с момента заболевания брат писателя - Николай. Чехов же после первого легочного кровотечения, которое, очевидно, было симптомом образовавшейся каверны, прожил около 20 лет. Все эти годы жизнь писателя была заполнена непрерывным и тяжелым трудом. Современники не помогали Чехову в его труде. Сахалинские генералы и не пытались облегчить исключительно трудные условия работы на острове; во время борьбы с голодом писатель ездил в пургу по глухим деревням, а его спутник по поездке - А, С. Суворин сидел в губернском городе и проводил время на банкетах и приемах. В период борьбы с холерой Чехову был выделен весьма большой участок в 25 деревень и не было дано ни одного помощника; к больным в Мелиховском врачебном участке он выезжал и в осеннюю распутицу и в зимнюю метель. Во время переписи населения земский начальник притворился больным, а писатель, измученный вспышкой туберкулезного процесса и работой, ходил из избы в избу как рядовой переписчик... Чехов совершенно себя не щадил. И только огромная воля писателя поддерживала его физические силы. Без этой воли человек, болеющий распространенной легочной чахоткой, не лечившийся, не знавший покоя, не мог бы столько прожить!