КЛИНИКА ОСТРОУМОВА

Первый период литературной известности Чехова И. Л. Щеглов считает "наиболее счастливой половиной его личной жизни" (И. Л. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 148.) Встречи с Чеховым в этот период, вспоминает Щеглов, были непрерывной вереницей радостных тостов во славу русской литературы. То встреча Нового года у Суворина, то "капустник" у артиста Свободина, то импровизированная в честь Чехова литературно-музыкальная вечеринка у поэта Плещеева, то участие в маскараде...

И. Н. Потапенко прав, указывая, что Чехова не нужно изображать существом, как бы лишенным плоти и крови, стоящим вне жизни, праведником, отрешившимся от всех слабостей человеческих, без страстей, без заблуждений, без ошибок. "В жизни Чехова было все, все было пережито им - и большое, и ничтожное, - пишет И. Н. Потапенко. - И если полноте переживаний часто мешала его осторожность по отношению к жизни, то причиной этого был талант, который требовал от него большой службы и ревновал его к жизни" (И. Н. Потапенко. Несколько лет с А. П. Чеховым. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М, 1954, стр. 271.). До самых последних лет он был лишен личного счастья и с самого начала своей славы он был болен. Поэтому, хотя жизнь писателя и разнообразили яркие встречи, шумные обеды и веселые вечеринки, хотя у него и не было недостатка в поклонницах и поклонниках, нельзя согласиться с И. Л. Щегловым, что первый период литературной известности Чехова был счастливым периодом его личной жизни. Этот период был наполнен скрытой болью и ожиданием неизбежной катастрофы.

Когда в Александрийском театре в Петербурге готовилась к постановке "Чайка", Чехов предвидел, что постановка пьесы будет неудачной. В день премьеры он говорил сестре: "Актеры ролей не знают. Играют ужасно... Пьеса провалится".

Мария Павловна вспоминала, что по окончании первого действия жидкие аплодисменты потонули в шиканье, свисте, в обидных репликах по адресу автора и исполнителей. Следующие акты шли в такой же атмосфере враждебного отношения публики к пьесе. Перед концом последнего действия, в самом драматическом месте пьесы публика стала хохотать. "Я была убеждена, - пишет Л. Авилова, - что захохотали с умыслом звериные хари... Занавес опустился под те же свистки и глумления, которые и после первого действия заглушили робкие аплодисменты.

Провал "Чайки" был вызван несоответствием между грубой игрой артистов и нежной мелодией чеховской пьесы. Кроме того, на спектакле была не обычная, а так называемая "бенефисная" публика. Эта публика пришла повеселиться на бенефис комической актрисы Левкеевой, а ей была преподнесена чеховская "Чайка".

Современные исследования показывают, что в провале "Чайки" значительную роль сыграли реакционные журналисты и литераторы Петербурга, которые ненавидели Чехова и завидовали ему.

Больному писателю была причинена необычайная обида, нанесен удар, которого он очень долго не мог забыть. Внешне Чехов оставался спокойным и быстро вернулся к обычному труду. Но с этого момента указывает М. П.. Чехов, болезнь Антона Павловича стала заметно прогрессировать.

Вскоре началась Всероссийская перепись населения. Чехов, несмотря на обострение процесса, принял в ней деятельное участие.

Посетитель Ялтинского Дома-музея А. П. Чехова может увидеть в кабинете писателя светлый парусиновый портфель с трафаретом "Перепись 1897". Этот портфель был выдан заведующему Мелиховским переписным участком, Серпуховского уезда, Московской губернии, Антону Павловичу Чехову во время первой Всероссийской переписи населения в 1897 году.

'У нас перепись, выдачи счетчикам... портфели, в которые не лезут переписные листы - и впечатление такое, будто сабля не лезет в ножы...' (Из письма А. П. Чехова от 11 января 1897 г.)

Вся прогрессивная интеллигенция горячо откликнулась на перепись как на большое общественное мероприятие. А. П. Чехов как лучший представитель этой интеллигенции был не только участником переписи, но и практически руководил группой счетчиков. "У нас перепись, - пишет Чехов из Мелихова, - выдали счетчикам отвратительные чернильницы, отвратительные аляповатые знаки, похожие на ярлыки пивного завода, и портфели, в которые не лезут переписные листы -и впечатление такое, будто сабля не лезет в ножны. Срам. С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки, и как нарочно голова трещит адски; и мигрень, и инфлуэнца" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 11 января 1897 г.).

Чехов на любой работе - во время борьбы с голодом в Нижегородской и Воронежской губерниях, на приеме в сельской амбулатории или на переписи в крестьянских избах - всегда оставался тонким наблюдателем-художником: "В одной избе, - пишет он в том же письме, - девочка девяти лет, приемышек из воспитательного дома, горько заплакала от того, что всех девочек в избе называют Михайловнами, а ее по крестному, Львовной. Я сказал: "Называйся Михайловной". Все очень обрадовались и стали благодарить меня. Это называется приобретать друзей богатством неправедным", В этих нескольких строчках чувствуется большая любовь писателя, создавшего "Ваньку" и "Спать хочется", к обездоленным детям.

8 февраля 1897 года Чехов сообщает, что перепись кончилась. Писатель чрезвычайно устал. "Приходилось и считать, и писать до боли в пальцах, и читать лекции 15 счетчикам, - пишет Чехов А. С. Суворину. - Счетчики работали превосходно, педантично до смешного", - говорит он о работавшей вместе с ним трудовой интеллигенции. Однако не все так добросовестно относились к переписи. Заведывание переписными отделами в уездах поручалось земским начальникам, податным инспекторам, чиновникам по крестьянским делам. "Земские начальники, - пишет Чехов, - которым была вверена перепись в уездах, вели себя отвратительно. Они ничего не делали, мало понимали и в самые тяжелые минуты сказывались больными" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 8 февраля 1897 г.).

Последние годы в Мелихове у Чехова были по-прежнему насыщены самой разнообразной общественной работой. Официально врачебный участок в Мелихове был закрыт, но Чехов продолжал принимать деятельное участие в работе Серпуховской земской санитарно-врачебной организации. Кроме этого, Чехов строит Талежскую школу, берет на себя надзор за народными библиотеками при Хатунской и Вельяминовской школах, участвует в сборе средств в пользу земских школ. Писатель отказался от гонорара за представления "Иванова" и передал вырученные деньги на постройку школы в Мелихове.

В дневнике Чехова есть такая запись: "Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно" (т. 12, стр. 251). В письме к А. С. Суворину Чехов с радостью пишет о том, что "выстроил три школы и считаются они образцовыми".

Писатель, у которого обычно нехватало средств для лечения, истратил на строительство школ около 10 тысяч рублей.

Серпуховское земское собрание на одном из своих заседаний постановило за "неусыпные заботы Чехова при постройке новых зданий школ выразить ему глубокую благодарность".

Для характеристики общественного лица Чехова следует остановиться на его отношении к народным библиотекам.

Л. Н. Толстой подарил Чехову экземпляр своего произведения "Власть тьмы". Известно, как любил Чехов великого русского классика. Однако он решил эту книгу с авторской подписью отослать в Таганрогскую городскую библиотеку, добавив еще три своих книги. Это было весной 1890 года, и с того времени Чехов постоянно пополняет Таганрогскую библиотеку. "Я прошу... - пишет он городскому голове К. Г. Фоти, - принять от меня все те книги с авторскими факсимиле, какие у меня теперь имеются и какие я собираю и сохраняю специально для библиотеки моего родного города". (Из письма А. П. Чехова К. Г. Фоти от 3 мая 1890 г.)

Большие партии книг Чехов посылает в Таганрог в 1894 и в 1895 гг. "Многие из них, - пишет он К. Г. Фоти, - именно те, которые снабжены автографами, имеют для меня особенную ценность... Прошу Вас принять их и разрешить мне и впредь присылать книги" (Из письма А. П. Чехова К. Г. Фоти от 7 марта 1895 г.).

В 1896 - 1897 гг. Чехов высылает библиотеке книги восемь раз. Он интересуется нуждами библиотеки, изучает ее каталоги, исправляет их, организует справочный отдел и музей при библиотеке. В дар музею он посылает портрет Льва Толстого с факсимиле.

В марте 1898 года Чехов из Ниццы посылает в Таганрог книги французских писателей, которые он приобретает во Франции (319 томов семидесяти авторов). Следует помнить, что в это время Чехов лечился после обострения болезни, а жизнь на заграничном курорте стоила дорого. В письме к М. П. Чеховой он пишет: "Денег у меня нет, но соблазн велик: я не удержался и послал в Таганрогскую городскую библиотеку всех, французских классических писателей. Это стоило не дешево" 33 Из письма А. П. Чехова М. П. Чеховой от 4 марта 1898 г..

Когда Чехов переехал в Ялту, он взял с собой лишь около 160 книг наиболее любимых авторов, в том числе и медицинские книги. Его личная библиотека уместилась на 5 полках небольшого кабинетного шкафа. Вся остальная литература была отослана в Таганрог. В течение 1900 - 1904 гг. Чехов направил в библиотеку родного города 14 партий книг.

Накануне своего последнего выезда в Ялту, очень больной и очень занятый, Чехов пишет таганрогскому общественному деятелю П. Ф. Иорданову: "Наконец-то я собрался послать Вам книги. В Москве все время была такая суетня, что не нашлось ни одной свободной или, вернее, покойной минуты, чтобы запаковать книги и написать Вам... Прошу простить" (Из письма А. П. Чехова П. Ф. Иорданову от 14 февраля 1904 г.).

Свою последнюю партию книг, уже не встававший с постели, Чехов подготовил в первых числах июня 1904 года. Послать их ему лично не удалось. Не может не тронуть тот факт, что за семь дней до смерти Чехов спрашивал Иорданова:

"...Получили ли Вы книжную посылку, отправленную Вам мною из Москвы в первых числах июня?.. С первых чисел мая я очень заболел, похудел очень, ослабел..."

Чехов завещал в пользу Таганрогской библиотеки деньги, которые были им внесены в "Кассу взаимопомощи писателей".

Таганрогская библиотека была одной из многих, которым помогал Чехов. Писатель еще в 1890 - 1891 гг. создал первые школьные библиотеки на Сахалине. Он посылал неоднократно книги в Серпухов. На одной из них надпись: "В Серпуховскую земскую) библиотеку от автора, врача Мелиховского (ныне упраздненного) участка. А. Чехов. 1896 5/III".

Книги от Чехова получили Армавирская детская библиотека, Пермская публичная библиотека имени Д. Д. Смышляева и ряд других библиотек.

Чехов заботился о русской молодежи, находившейся за пределами России. В 1896 году он посылает книги в Русскую Пироговскую общественную читальню в Гейдельберге.

Представляет интерес, что Чехов посылал книги даже в Корею (в Сеульскую общественную библиотеку).

В постоянной заботе Чехова о библиотеках, о школах, о нуждах родного города выразилась действенная любовь писателя к народу, которому он посвящал свой труд.

В середине марта 1897 года у Чехова начинается кровохарканье. Но несмотря на это, он выезжает в Талежскую школу, в Чирковское училище и выполняет там работу попечителя.

22 марта 1897 года Чехов должен был участвовать в работе съезда сценических деятелей в Москве. Он предполагал выехать из Мелихова вечером 21 марта. Из-за кровохарканья пришлось остаться до утра. В ночь на 22 марта кровохарканье повторилось, но все же утром Чехов поехал в Москву. Днем он был в Малом театре, где происходило заседание съезда, а вечером, когда он обедал с Сувориным в ресторане "Эрмитаж", у него впервые за время его болезни началось обильное легочное кровотечение.

А. С. Суворин из "Эрмитажа" увез Чехова к себе в гостиницу "Славянский базар". Из суворинского номера Чехов написал записку знакомому врачу H. H. Оболонскому: "Приезжайте, голубчик... Я заболел". Оболонский приехал в тот же вечер с двумя другими врачами.

В дневнике А. С. Суворина есть следующая запись от 24 марта 1897 года:

"Третьего дня у Чехова пошла кровь горлом, когда мы сели за обед в "Эрмитаже". Он спросил себе льду, и мы, не начиная обеда, уехали... Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние. "Для успокоения больных, - заметил он, - мы говорим во время кашля, что он - желудочный, а во время кровохарканья, что оно - геморроидальное (из расширенных вен бронхов - E. M.). Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня, - говорил Чехов, - из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки"(Дневник А. С. Суворина, М.-П., 1923, стр. 150-151).

Уместно вспомнить, что учитель фабричной школы из рассказа "Учитель" за несколько дней перед смертью успокаивал себя так: "У меня малокровие и катар желудка, а кашель у меня желудочный". Кровотечение у брата писателя, художника Николая Чехова, было тоже названо желудочным, и, наконец, Павел Иванович из рассказа "Гусев" говорил: "Легкие у меня здоровые, а кашель это желудочный..."

Запись о "желудочном кровотечении" сделана Сувориным в дневнике в связи с тем, что врачи, приехавшие к Чехову 22 марта, установили именно этот диагноз. Когда врачи уехали, Чехов сказал Суворину: "Говорят врачи мне, врачу, что это желудочное кровоизлияние! И я слушаю и им не возражаю. А я знаю, что у меня чахотка". (А. С. Суворин о Чехове. - "Русское слово", 1904, № 188).

В этот день Чехов впервые (через 12 лет и 3 месяца после первого кровотечения) был осмотрен врачами. До этого он оставался один на один со своим недугом.

Утром следующего дня Чехов оделся, разбудил Суворина и сказал, что уходит к себе в гостиницу. "Как я ни уговаривал его остаться, - пишет Суворин, - он ссылался на то, что получено много писем, что со многими ему надо видеться и т. д. Целый день он говорил, устал и припадок (кровотечение -E. M.) к утру повторился". (Дневник А. С. Суворина. М.-П., 1923, стр. 150.)23 марта Чехов вторично написал Оболонскому очень коротко:

"Идет кровь.

Больш. моек. гост. № 5.

Чехов".

23 и 24 марта, в воскресенье и понедельник, Чехов продолжал встречаться с различными людьми, писал письма (В. А. Гольцеву, И. П. Чехову, Е. 3. Конови-церу, Л. А. Авиловой и другим), а 25 марта в 6 часов утра вновь началось кровотечение.

Утром 25 марта Оболонский посетил профессора А. А. Остроумова на дому и, получив у него визитную карточку с надписью - "Принять в клинику А. П. Чехова", отвез писателя в клинику.

По записям в истории болезни, у Чехова был истощенный вид и длинная узкая грудь. Вес его составлял немного более 30/2 пудов (около 60 кг при росте свыше 180 см). В мокроте были найдены бациллы Коха. Отмечались явления малокровия. Влажные хрипы прослушивались с обеих сторон над и под ключицами и над углами лопаток. Лечили Чехова ассистент Остроумовской клиники А. А. Ансеров и ординатор М. Н. Маслов.

А. С. Суворин, побывав у Чехова в клинике, в своем дневнике записал: "Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, а все-таки это больница и там больные. Обедали в коридоре, в особой комнате.

Чехов лежит в № 16, на десять №№ выше, чем его "Палата № 6", как заметил Оболонский. Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: "Разве река тронулась?" Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: "Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: "Не поможет. С вешней водой уйду". (Дневник А. С. Суворина. М.-П., 1923, стр. 151-152)

Посещать Чехова было разрешено только сестре его Марии Павловне, но его навестили многие знакомые и, что особенно обрадовало его, - Лев Толстой.

По сообщению Д. П. Азбукина (Д. П. Азбукин. "Русские ведомости", 1910, № 13). и рассказам врачей удается восстановить обстановку пребывания Чехова в клинике.

Чехова поместили в большой палате с двумя окнами. В ней стояло четыре кровати, два массивных кресла, ординаторская конторка, а посреди круглый стол. Сначала Чехов должен был лежать молча, со льдом на груди. Когда количество крови стало уменьшаться, он пытался шутить и смеяться, от чего его приходилось постоянно удерживать.

На десятый день кровохарканье прекратилось. Доктора получили возможность выслушать и выстукать больного, а он - ходить и разговаривать. Чехов часто бродил по длинному клиническому коридору, даже ночью, спасаясь от бессоницы. Много беседовал о земской медицине с бывшим ординатором глазной клиники П. П. Радзвицким.

Вся соседняя кровать была завалена газетами. Книг было также много. Но о том, что он писал и что читал, Чехов не говорил. Газеты читал он, сидя в массивном клеенчатом кресле, которое стояло около постели. В шляпе с широкими полями и полутеплом пальто он выходил подышать весенним воздухом. Сидя на скамье около клинического подъезда, греясь на приветливом весеннем солнце, он любовался куполом Новодевичьего монастыря.

Чехов поражал и пленял врачей своей бодростью, смехом и шутками. К своей болезни он относился с чрезвычайным интересом и, хотя впоследствии не любил разговоров на эту тему, теперь он много расспрашивал о своем состоянии ассистента и ординатора клиники. Особенно Чехов хотел знать результаты выстукивания, выслушивания и микроскопического исследования. Ему говорили, но не всё, многое скрывали. К концу второй недели наступило некоторое улучшение. Чехов сам чувствовал, что он немного поправился, а "окончательно поправлюсь, - шутил он иногда, - когда умру".

Ряд авторов, в том числе и И. М. Гейзер, утверждает, что в клинике Чехова лечил А. А. Остроумов. И. М. Гейзер пишет, что "правду о своей болезни" Чехов узнал от А. А. Остроумова. Далее он указывает: "Из писем Чехова видно, что Остроумов стал для него авторитетным врачом и советчиком". (И. М. Гейзер. Чехов и медицина. М., 1954, стр. 123)Д. П. Азбукин, за ним А. Измайлов и некоторые биографы Чехова утверждают, что "в клинике Чехову был дан совет поселиться на юге"(Д. П. Азбукин. "Русские ведомости", 1910, № 13 и А. Измайлов, "Чехов", М., 1916, стр. 613), что в Крым его послал А. А. Остроумов. Ниже мы показываем, что Остроумов категорически возражал против пребывания Чехова в Ялте. Но это было в 1903 году, а в 1897 году и позже, вплоть до 1903 года, Остроумов Чехова не обследовал и не лечил.

В статье Д. П. Азбукина сообщено, что Остроумов все время интересовался состоянием здоровья Чехова, но не сказано, что Остроумов лично осматривал его и лечил. В письме Чехова к Л. В. Средину, написанном 2 мая 1897 года, т. е. вскоре после выписки из клиники, указано: "Врачи (ординаторы и ассистенты Остроумова, который меня не видел, так как уехал в Сухум) не настаивают на том, чтобы я уехал куда-нибудь тотчас же; говорят, что лето могу провести в деревне, а после лета видно будет, что и как. Я думаю, что, если мне не станет вдруг хуже, до августа буду слушаться докторов, потом поеду на съезд в Москву и повидаюсь там с Остроумовым...".

Остроумов не осматривал Чехова потому, что в это время он был нездоров и собирался из Москвы уезжать.

А. Г. Гукасян, исследовавший деятельность А. А. Остроумова, указывает, что в конце девяностых годов Остроумов уже тяжело болел. Он часто ездил в Сухум, где у него находилось небольшое имение.

О том, что Остроумов болен, писал также и Чехов. Позднее стало известно, что Остроумов болел саркомой грудной полости, которая развивалась исподволь несколько лет. То, что Остроумов не смотрел Чехова, которого он знал и любил, очевидно объясняется тем, что, во время пребывания Чехова в клинике, у самого Остроумова был один из приступов его заболевания.

Чехов хотел увидеться с Остроумовым на XII международном съезде врачей, который должен был состояться в Москве в августе 1897 года. Но в августе Чехов из Мелихова не выезжал и с Остроумовым не встречался.

Представляет интерес следующий факт. В феврале 1897 года, незадолго до легочного кровотечения, когда Чехов уже не сомневался, что "в нем бациллы", он был вечером в гостях у Остроумова. Будучи больным и встретясь со своим учителем, которого он высоко ценил как терапевта, Чехов говорил не о себе, а о своем больном друге - И. И. Левитане. 15 февраля 1897 года Чехов записал: "Вечером был у проф. Остроумова; говорит, что Левитану "не миновать смерти". Сам он болен и, по-видимому, трусит".

После выхода из клиники Чехов, в указанном выше письме к Л. В. Средину, писал, что эскулапы вывели его "из блаженного неведения..." Здесь кажущееся противоречие, кажущееся потому, что, хотя Чехов и был проницательным врачом, он в то же время был больным. А больной, даже зная, что он болен, обычно опасается, что это могут подтвердить со стороны. Может быть потому Чехов долгие годы не подвергал себя "зондировке коллег", что не хотел получить подтверждение того, что ему уже было известно.

В клинике Чехов пробыл всего 15 дней. Теперь диагноз болезни был официально установлен.

После легочного кровотечения, которое следует считать переломным моментом в ходе болезни, Чехов понял, что условия его жизни должны измениться. Для писателя было еще неясно, как они изменятся. Будущее казалось ему неопределенным. Он предполагал, что жить придется где-то на юге, но Крым ему всегда казался "скучным до безобразия", а на Кавказе свирепствует малярия. Заграницей же писателя всегда донимала тоска по родине.

Из клиники Чехов поехал к себе в Мелихово, где сразу окунулся в творческие и общественные дела. Летом он собирался побывать у Льва Николаевича Толстого, а затем поехать на Кавказ, осенью - опять на юг.

В конце июля 1897 года Чехов съездил на короткий срок в Петербург, в августе, вместо предполагавшегося путешествия по России, выехал на южный курорт Франции - в Биарриц, а затем в Ниццу.

Наблюдая в Ницце праздных аристократов и богатых буржуа, Чехов страшился быть похожим на них. Он искал выход из своего вынужденного "безделья" и решил совершить с историком, профессором Московского университета M. M. Ковалевским поездку в Африку: "Постараюсь, - писал он А. С. Суворину, - заехать как можно дальше, и чтобы это мое путешествие, хотя немного, походило на труд, а то, право, становится уже совестно. Смотрю я на русских барынь, живущих в Pension Russe - рожи, скучны, праздны, себялюбиво праздны, и я боюсь походить на них, и все мне кажется, что лечиться, как лечимся здесь мы (т. е. я и эти барыни) - это препротивный эгоизм" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 14 декабря 1897 г.) Однако Чехов по существу не отдыхал заграницей, а интенсивно работал.

В Ницце Чехов пишет рассказы "Печенег", "В родном углу", "На подводе". Живя вдали от родины, Чехов участвует в литературной жизни и в деятельности врачебной общественности России. В этот период из-за отсутствия денег должен был прекратить существование журнал "Хирургия". Суворин считал, что если "Хирургия" погибает, то, значит, она никому не нужна, туда ей и дорога. Но "спасение" журнала стало делом чести передовой медицинской общественности. Чехов совместно с редактором журнала, профессором П. И. Дьяконовым принимает все меры, чтобы раздобыть средства на поддержку журнала. В это же время он ведет переговоры со скульптором М. М. Антокольским о переливке под его наблюдением статуи Петра I для Таганрога.

M. M. Ковалевский вспоминает жизнь Чехова в Ницце: "Когда он принимался за литературную работу, он исчезал на ряд дней из нашего кругозора... Рассказ и повесть требовали от него усидчивой работы, нередко в продолжение недели... И когда появлялся снова в нашем обществе, мы не без грусти отмечали перемену в его лице. Он бледнел и казался худее прежнего".

А. И. Сумбатов (Южин) вспоминает, как в той же Ницце Чехов разносил одного ученого автора какой-то исторической пьесы.

"Ведь этот господин, - возмущался Чехов, - для этой пьесы из своей души ничего не вынул...".

Человечество должно быть благодарно писателю за то, что в каждое свое произведение он вкладывал частицу своей души, своей уходившей жизни.

В марте 1898 года Чехов, подводя итог своей шестимесячной жизни заграницей, пишет, что он не стал здоровее, чем был; "по крайней мере, - замечает он, - в весе не прибавился ни капли и, по-видимому, уже никогда не прибавлюсь".

До кровотечения в "Эрмитаже" и клиники Остроумова Чехов мог уходить от болезни, отгонять мысли о ней. Теперь болезнь ворвалась в его жизнь, и последующие годы окрашены, указывает В. Ермилов, трагическим противоречием между душевным и физическим самочувствием Антона Павловича: все больше сказывался подъем в его идейном, общественном, политическом самосознании, в его чувстве жизни, в его творчестве, и все быстрее шел роковой ход болезни.