МЕЛИХОВО

Чехов понимал, что жизнь в Москве с заботами о квартирах, с постоянными гостями, со всем тем, что присуще молодости и славе (писателю было всего 32 года), - ему уже не под силу. Ему было ясно также и то, что состояние здоровья настоятельно требовало жизни за городом. Чехов покупает в Серпуховском уезде небольшое имение Мелихово и 5 марта 1892 года туда переезжает.

Начался мелиховский период жизни Чехова. Это был период зрелости его таланта, расцвета его творчества,

Переезжая в Мелихово, Чехов собирался серьезно заняться практической медициной. "Займусь медициной самым основательным образом..." (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 2 марта 1892 г.)16 июня 1892 года ОБ пишет А. С. Суворину: "Душа моя изныла от сознания, что я работаю ради денег и что деньги - центр моей деятельности. Ноющее чувство это вместе со справедливостью делают в моих глазах писательство мое занятием презренным, я не уважаю того, что пишу, я вял и скучен самому себе, и рад, что у меня есть медицина, которою я, как бы то ни было, занимаюсь все-таки не для денег.

Надо бы выкупаться в серной кислоте и совлечь с себя кожу и потом обрасти новой шерстью".

Усадьба А. П. Чехова в Мелихове

Медицина, которой занялся Чехов в Мелихове, была практическим делом, таким же, как поездка на Сахалин или борьба с голодом, делом, по которому он тосковал, неудовлетворенный своим литературным творчеством. Но в Мелихове, вдали от губернского и уездного городов, было трудно заниматься земской медициной тем более, что заниматься ею пришлось в период борьбы с холерой. К мелиховскому врачебному участку было прикреплено 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь и вначале не было ни одного помощника. Чехов как врач работал в этот период очень много. Он готовил холерные бараки, карантины, собирал средства на организацию противоэпидемических мероприятий и одновременно с этим постоянно принимал больных. В его годовом отчете показано, что только с августа по октябрь 1892 года им было принято около 1000 больных, не считая выездов по участку. П. И. Куркин позже писал, что Чехов глубоко "вошел в профессиональные интересы практического общественного работника, каким является у нас участковый врач..."

Одной из причин, причем самой главной, заставившей Чехова купить Мелихово, было его болезненное состояние. Ему необходим был покой, а покоя-то в Мелихове оказалось еще меньше, чем в Москве: "Душа моя утомлена, - пишет он Суворину. - Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам... - это такая окрошка... от которой не поздоровится..." (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 16 августа 1892 г.)

Кому из сельских врачей незнаком звук собачьего лая в темную ночь, за которым следует стук в ворота, дорога и где-то далеко больной, которому, может быть, и не сможешь уже помочь.

В одном из писем Чехов говорит о девочке с червями в ухе, о поносах, о рвотах, о сифилисе, с которыми ему приходилось встречаться в своей практической земской работе. Чехову, болезненно воспринимавшему людские страдания, было тяжело сталкиваться с больными, которым он нередко помочь не. мог - в земской практике того времени возможности врача были весьма ограничены.

После двухлетней утомительной врачебной работы в Серпуховском уезде Чехов понял, что заниматься практической медициной ему не под силу. Когда-то, в начале своей литературной деятельности, он возмущался, когда Григорович, Суворин и другие утверждали, что гоняться за двумя зайцами, т. е. быть литератором и врачом, нельзя. В ответ на это он в шуточной форме несколько раз писал, что "медицина его законная жена, а литература - любовница".

Жизнь в Мелихове показала, что Григорович и Суворин были правы. "Пока... я служу в земстве, не считайте меня литератором, - сознался Чехов Суворину. - Ловить зараз двух зайцев нельзя..." Чехов был удовлетворен своей полезной и необходимой для народа практической деятельностью врача. Но он был прежде всего писателем, и литература была его жизнью. Поэтому в письме к М. О. Меньшикову от 15 января 1894 года Чехов заявил: "После июня (в июне заканчивалась его официальная работа в земстве. - E. M.) до самого конца дней моих я буду уже заниматься исключительно одною беллетристикой. Брошу даже медицину и, думаю, имею на это право, так как отдал уже ей дань в виде книги о Сахалине". Но медицины Чехов все же не бросил. В 1894 - 96 гг. он продолжал оказывать населению медицинскую помощь. Только после 1897 года, когда диагноз чахотки был установлен окончательно, Чехов прекратил лечебную практику, хотя до конца жизни не переставал интересоваться научной медицинской литературой и не отказывал во врачебной помощи, когда к нему обращались больные.

О Чехове как о враче написано много. Наиболее обстоятельно разработана эта тема в книгах В. В. Хижнякова ("А. П. Чехов как врач") и И. М. Гейзера ("Чехов и медицина"). И. М. Гейзер в своей работе вступает с В. В. Хижняковым в полемику по вопросу об отношении Чехова к медицине. Он считает, что Хижняков недооценивает интерес Чехова к практической медицине и пытается принизить значение Чехова-врача.

Если говорить о том, какое место в жизни Чехова занимала медицина, следует остановиться на значении медицинского образования для его литературной деятельности, на роли его врачебной работы в художественном творчестве, на отношении Чехова к медицинской науке и на его профессиональной медицинской практике.

В короткой автобиографии, написанной Чеховым в 1899 году (в письме к Г. И. Россолимо), он сам указал на большое значение медицинского образования в его литературной деятельности.

В. Ермилов и другие исследователи творчества Чехова считают, что практическая работа Чехова-врача сыграла важную роль в изучении Чеховым-писателем действительности, в познании им внутреннего мира человека.

Медицинскую науку Чехов знал и любил. Известно его благоговение перед русскими учеными врачами Н. И. Пироговым, С. П. Боткиным, Г. А. Захарьиным и др.

Чехов учился у Боткина и Захарьина в вопросах медицинской науки судить по общему, а не по частностям. "Кто не умеет мыслить по-медицински, а судит по частностям, тот отрицает медицину, - писал Чехов, - Боткин же, Захарьин, Вирхов и Пирогов, несомненно, умные и даровитые люди, веруют в медицину, как в бога, потому что выросли до понятия "медицина" 11Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 18 октября 1888 г.

Не совсем ясным остается вопрос об отношении А. П. Чехова к медицинской практике.

В. В. Хижняков считает, что Чехов "не был и не мог быть сколько-нибудь крупной величиной как практический врач", потому что не получил достаточной клинической подготовки. С этим нельзя согласиться. Известно, что из числа практических врачей конца прошлого столетия далеко не все получали специальную клиническую подготовку, а среди них было немало "крупных величин". Для того, чтобы быть хорошим врачом, нужно любить больного человека, быть образованным, наблюдательным и вдумчивым. Чехов обладал этими качествами. Следует полагать, что если бы Чехов со свойственной ему тщательностью углубился в какую-либо отрасль медицины, то он несомненно стал бы крупным ученым, ибо он был всесторонне талантливым человеком. По и без этого он был вполне эрудированным практическим врачом-терапевтом и тонко понимал невропатологию и психиатрию. Его суждения о заболеваниях внутренних органов были всегда точными и стояли на уровне современных ему знаний.

В. В. Хижняков, говоря о мелиховском периоде врачебной работы Чехова, подчеркивает, что эта работа протекала в наихудших для врача условиях. Чехов не имел даже небольшой больницы, не имел помощника, не имел возможности производить самые обычные исследования. Такая практическая медицина, считает Хижняков, тяготила Чехова. С этим нельзя не согласиться.

А. П. Чехов нередко лечил своих друзей и знакомых. Он несколько раз навещал и выслушивал больного писателя Н. С. Лескова, которого любил и высоко ценил. Чехов определил у Лескова порок сердца и заболевание почек. За три года до смерти Лесков написал распоряжение, которое озаглавил: "Моя посмертная просьба". Первый пункт этого распоряжения гласил: "По смерти моей прошу непременно вскрыть мое тело и составить акт вскрытия. Желаю этого для того, чтобы могли быть найдены причины сердечной болезни, которою я долго страдал, при общем уверении врачей, что в сердце моем не было никакого болезненного состояния". Но Чехову-врачу было понятно заболевание Лескова. "Напрасно он в завещании своем написал, - указывает Чехов, - что доктора не знали, что делается с его сердцем. Доктора отлично знали, но скрывали от него" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 25 февраля 1895 г.)

Чехов был связан тесной дружбой с И. И. Левитаном. Великий художник большую часть своей жизни страдал от неизлечимого недуга (тяжелого порока сердца). "Художник Левитан (пейзажист), по-видимому, скоро умрет, - пишет Антон Павлович 1 марта 1897 года. - У него расширение аорты". Через 6 дней Чехов сообщает: "Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук слышится пф-тук. Это называется в медицине - "шум с первым временем".

По описанию Чехова, у Левитана была резко выраженная недостаточность двухстворчатого клапана. Чехов, понимая серьезность заболевания, тревожился о здоровье художника, спрашивал о нем во многих письмах к их общим друзьям и советовался о нем с А. А. Остроумовым.

Чехов с благоговеньем относился к Льву Толстому. Представляет интерес следующий эпизод из жизни двух великих писателей.

Когда Л. Н. Толстой в Гаспре тяжело заболел и у него было установлено круглосуточное дежурство врачей, Чехов писал, что он хотел бы принять участие в этих дежурствах. Если бы Чехов чувствовал себя оторванным от медицины, он никогда бы не высказал желания быть врачом у постели Льва Толстого.

Чехов никогда и никому не отказывал во врачебной помощи или совете. Весной 1940 года нам привелось вместе с Марией Павловной Чеховой быть у одной жительницы Аутки (в Ялте). Если не ошибаюсь, ее звали Идией Узенбаш. Очень пожилая женщина рассказала, что ее не раз лечил Чехов в своем ялтинском доме. "К Антону Павловичу часто обращались бедные татары, - говорила она. - Он не только выписывал рецепты, но и давал деньги на покупку лекарств. Мы его очень любили", - вспоминала женщина.

И. М. Гейзер приводит письмо, написанное М.П. Чеховой, в котором подтверждается тот факт, что Антон Павлович всегда интересовался практической медициной.

Известный русский психиатр и публицист H. H. Баженов, выступая с речью, посвященной памяти Чехова, сказал: "К двум знаменитым докторам-писателям - профессору медицины в Монпелье во Франции Франсуа Рабле и немецкому полковому врачу Фридриху Шиллеру, лучшему германскому поэту, нужно присоединить еще русского врача-литератора Антона Павловича Чехова".

Е. И. Лихтенштейн, исследовавший медицинскую деятельность А. П. Чехова, правильно подчеркнул, что Рабле и Шиллер были врачами, ушедшими из медицины; в литературу, в то время как Чехов сохранил тесную связь с Медициной до самых последних дней своей жизни. Но при всем сказанном выше было бы неправильно утверждать, что Чехов стремился к профессиональной врачебной работе. Правильнее сказать, что он никогда не отказывал во врачебной помощи. Чехов был прежде всего великим русским писателем, а его практическую врачебную деятельность следует рассматривать как деятельность общественную.

Исследуя жизнь А. П. Чехова, с горечью приходится сознаться, что его врачебная работа в Мелихове сыграла отрицательную роль в развитии его болезни. Ведь со времени поездки на Сахалин до конца 1894 года, т. е. в течение четырех лет, Чехову так и не удалось отдохнуть. В то же время единственным лечением для больного писателя мог быть покой.

Перебои, сердцебиения, ощущение замирания сердца, припадки мерцательной скотомы и даже обморочные состояния, начавшиеся после поездки на Сахалин, не прекращались.

"Сегодня ночью, - пишет он 24 августа 1893 года, - у меня, было жестокое сердцебиение, но я не струсил… потому что все эти ощущения, вроде толчков, стуков, замираний и проч. ужасно обманчивы". Чехов знал, что для него страшны не сердцебиение и перебои, а страшен другой враг... и далее высказал очень верную и глубокую мысль: "Враг, убивающий тело, обыкновенно подкрадывается незаметно, в маске, когда Вы, например, больны чахоткой и Вам кажется, что это не чахотка, а пустяки... Значит, страшно то, чего Вы не боитесь, то же, что внушает Вам опасения, не страшно...

Все исцеляющая природа, убивая нас, в то же время искусно обманывает, как нянька ребенка, когда уносит его из гостиной спать..." И, наконец, следуют пророчески звучащие слова: "Я знаю, что умру от болезни, которой не буду бояться".

В жизни каждого больного наступает такой момент, когда впервые до его сознания доходит мысль, что он болен. Это необычайно страшный миг в жизни человека, заболевшего тяжелой и хронической болезнью. Авторы, изучавшие психику соматических больных (В. А. Гиляровский, Л. Л. Рохлин, В. Е. Шевалев и Др.), отмечают, что осознание болезни человеком еще не означает правильной оценки им своего состояния. Эта оценка часто не отвечает настоящему положению - она преувеличивается или преуменьшается. Характерно, что это часто даже не зависит от степени осведомленности больного в медицине или от его общего культурного уровня. Известно, что и очень крупные медики, сами заболевая, редко правильно ориентировались в своем болезненном состоянии. Эту особенность больных хорошо знал Чехов.

В рассказе "Учитель" показан момент, когда тяжело больной человек во время банкета, устроенного в его честь, узнает из-за бестактности директора фабрики о безнадежности своего состояния. Выступая на банкете, директор фабрики заявил, что фабричная администрация не останется в долгу у учителя, его семья будет обеспечена, и на этот предмет месяц тому назад уже положен в банк капитал.

Учитель вопросительно поглядел на директора, на товарищей, как бы недоумевая: "Почему будет обеспечена семья, а не он сам?" И тут на всех лицах, во всех неподвижных, устремленных на него взглядах он прочел не сочувствие, не сострадание, которых он терпеть не мог, а что-то мягкое, нежное и в то же время в высшей степени зловещее, похожее на страшную истину, что-то такое, что в одно мгновение наполнило его тело холодом, а душу невыразимым отчаянием. Четверть минуты он простоял так, с ужасом глядя вперед, в одну точку, как будто видел перед собою эту близкую смерть... Придя домой, чеховский учитель посмотрел в зеркало, и на место леденящему душу отчаянию пришел спасающий самообман, которого не чужд был и сам Чехов: "Сегодня у меня цвет лица гораздо лучше, чем вчера. У меня малокровие и катар желудка, а кашель у меня желудочный". А в это время врач шепотом говорил его жене, что не следовало бы отпускать на обед человека, которому осталось жить, по-видимому, не более недели...

Врачуя больных, Чехов всегда наблюдал за их внутренним миром. Он знал, что на переживание болезни накладывают отпечаток характер заболевания, интеллектуальный уровень человека, его интересы и волевые качества. Решающими же факторами, от которых зависит отношение человека к своей болезни, являются его мировоззрение, взгляды и убеждения, сформировавшиеся до развития болезни. Это положение Чехов подтверждает в ряде своих произведений - в "Скучной истории", в повести "Три года", в незаконченном рассказе "Расстройство компенсации" и во многих других.

Немало героев произведений Чехова болеет туберкулезом. Наряду с безвольным "неизвестным человеком" выведены бунтарь Павел Иванович ("Гусев"), измученная своим мужем Сарра ("Иванов"), окруженный семьей хищников доктор Николай Евграфович ("Супруга"), сестра героя повести "Моя жизнь" и некоторые другие.

В 1893 году Чехов работал над рассказом "Черный монах". В задачу настоящего очерка не входит разбор психопатологических элементов этого произведения. Представляет, однако, интерес, что ощущения героя рассказа Коврина, заболевшего туберкулезом, Чехов передает очень точно. "У него шла горлом кровь. Он плевал кровью, но случалось раза два в месяц, что она текла обильно, и тогда он чрезвычайно слабел и впадал в сонливое состояние. Эта болезнь не особенно пугала его, тек как ему было известно, что его покойная мать жила точно с такою же болезнью десять лет, даже больше; и доктора уверяли, что это не опасно, и советовали только не волноваться, вести правильную жизнь и поменьше говорить".

Описанные в "Черном монахе" ощущения Коврина, предшествующие кровотечениям, были хорошо знакомы писателю. Поэтому он так правдиво передает то беспокойство, похожее на страх, которое предшествует кровоизлиянию из легкого. Писателю были знакомы также слабость и сонливое состояние, наступающие после кровотечения. Фраза же: "плевал кровью, но случалось раза два в месяц, что она текла обильно" - текстуально совпадает со строками его писем, в которых он сообщает о своих кровохарканьях. Слова - "эта болезнь не особенно пугала..." и т. д. также повторяют рассуждения Чехова о своем недуге. В переживания своих больных героев писатель вводил много выстраданного им лично.

2 марта 1894 года Чехов уехал в Ялту и прожил там до 5 апреля. Состояние его, конечно, не улучшилось, Потому что месячный срок для климатического лечения, если только оно необходимо, недостаточен.

По возвращении в Мелихово Чехов работает над рассказами "Учитель словесности" и "В усадьбе", участвует на съезде врачей Московской губернии, состоявшемся в Покровско-Мещерском, в земской психиатрической больнице. Здоровье же его остается прежним.

"Я... на днях едва не упал, и мне минуту казалось, - пишет он, - что я умираю: хожу с соседом-князем по аллее, разговариваю - вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты, в ушах шум, я вспоминаю, что у меня подолгу бывают перебои сердца - значит, не даром, думаю; быстро иду к террасе, на которой сидят гости..." И вот проявление необычайного чеховского такта - в этот тяжелый момент у него одна мысль: "Как-то неловко падать и умирать при чужих" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 21 апреля 1894 г.)

Нелегко дались писателю остров Сахалин, борьба с голодом и земская врачебная работа!

В предрассветные часы, когда его мучили непрекращающийся кашель и перебои сердца, к нему все чаще и чаще приходят печальные мысли о своей обреченности. С грустным юмором пишет он Суворину о том, что вызванный им когда-то дух Тургенева сказал ему: "Жизнь твоя близится к закату..." И уже без всякого юмора он сознается: "И в самом деле мне теперь так сильно хочется всякой всячины, как будто наступили заговены. Так бы, кажется, все съел: и заграницу, и хороший роман... И какая-то сила, точно предчувствие, торопит, чтобы я спешил" (Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину от 11 июля 1894 г.)

И действительно Чехов, гонимый своим предчувствием, начинает спешить, "метаться" по России и по Европе. В августе он посещает Таганрог, заезжает в Феодосию на дачу Суворина. В Феодосии его встречает холодная ветреная погода. Он едет в Ялту и внезапно принимает решение выехать заграницу.

18 сентября 1894 года он сообщает из Вены Лике Мизиновой: "Я не совсем здоров. У меня почти непрерывный кашель. Очевидно, - следует его очень печальное признание, - и здоровье я прозевал так же, как Вас".

Вo второй половине октября писатель уже снова в своем Мелихове.

В начале 1895 года улучшения в состоянии здоровья Чехов не ощущает. Кашель продолжается, и он в предчувствии ухудшения предполагает полгода-год пожить на родине в Таганроге, "ибо воздух родины, - замечает он, - самый здоровый воздух".

К сожалению, Чехов не исполнил своего желания, а. мысль о том, что климат, в котором человек вырос, самый здоровый для него, была очень правильной мыслью. К этому заключению врачи пришли уже значительно позже.

В 1895 - 96 гг. в писательских кругах все чаще и чаще говорят о болезни Чехова. "Чертовский кашель создал мне репутацию человека нездорового, - пишет Чехов, - при встрече с которым непременно спрашивают: "Что это Вы как будто похудели?" Между тем, - утверждает он, - в общем я совершенно здоров и кашляю только оттого, что привык кашлять".

В этих постоянных утверждениях Чехова, что он здоров, вопреки несомненным проявлениям болезни, чувствуется желание спрятаться от чужих людей, от их неискреннего порой внимания и назойливого сочувствия. То, что Чехов постоянно опровергал наличие у себя болезни, как правильно отметил близко знавший его писатель И. Н. Потапенко, показывает, что мысль о чахотке неотступно преследовала его и не давала ему покоя. И в то же время ему было скучно думать о том, что он болен. Он уходил от своей болезни, от мысли о ней в труд, находя в нем оправдание своей жизни.