1. ПОЭТИЧЕСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Записные книжки Чехова

«Записные книжки» - единственная книга, которую Чехов писал, не думая, что он пишет книгу.

И это одна из самых тихих книг, которые были когда-либо написаны.

Просветы между записями - как паузы, наполненные неслышной работой мысли. Каждое слово выражает не только себя, но и нечто большее.

Александр Амфитеатров говорит о Чехове: «осторожный, многодум и долгодум, способный годами носить свою идею молча, пока она не вызреет...» ((А. Амфитеатров. Антон Чехов и A. С. Суворин. Ответные мысли. «Русское слово», 2 июля 1914 г., № 151.)

Записные книжки Чехова вызывают в памяти выражение: слышно, как трава растет.

Замыслы зреют как зерна, произрастают как растения.

Юрий Тынянов сказал о Велемире Хлебникове: у него нет «поэтического хозяйства», у него «поэтическая обсерватория» (Велемир Хлебников. Собрание произведений, т. I, изд-во писателей в Ленинграде, 1928, стр. 29.) . Поэт, таскавший свои рукописи в наволочке, не имевший ни крова, ни архива, отрешенный, рассеянный, творчески «бесхозяйственный» - прямая противоположность Чехову.

Есть что-то земледельческое, мелиховское, что-то садоводческое в том, как Чехов ведет свое писательское хозяйство. Это слово, спокойное, деловитое, прозаическое, точно определяет характер чеховской творческой мастерской.

Не только тихий Антон Павлович - но еще и строгий, точный, размеренный. Его писательское дело хорошо налажено. По контрасту возникает имя художника слова, с которым его особенно многое разделяло - в большом и малом.

В томе «Литературного наследства» - «Неизданный Достоевский»- читаем: «Он мог открыть любую страницу, иногда частично исписанную, чтобы торопливо зафиксировать на ней новые мысли и образы. Нередко он переворачивал страницы слева направо, открывал тетрадь с обратной стороны и писал некоторое время в порядке, противоположном принятому ранее, а потом вновь переходил к началу тетради или к любой случайной странице другой тетради» («Литературное наследство», т. 83. «Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради». 1860-1881». М., «Наука», 1971, стр. 6.) . Исследователь его записных книжек Г. М. Фридлендер отмечает их пестроту, своеобразную «чересполосицу» (Там же, стр. 95.) .

К Чехову такое определение не подошло бы. Не чересполосица, а скорее упорядоченное многополье. Он не записывает «торопливо» и вообще ничего не делает быстро, лихорадочно. И не вносит заметок на «любую случайную страницу любой тетради». Строки, написанные черными чернилами, ложились одна к одной, ровно, как грядки.

Эта ассоциация: хозяйство, домашнее, садовое и - писательское, часто возникает у Чехова. И то и другое - дело. Чехов относится к нему со всей своей молчаливой серьезностью и строгостью. Причем не только убежденной строгостью, но еще и точностью, почти бухгалтерской. Любителя поэзии это слово может испугать. Сам Чехов его не боялся: «жизнь веду бухгалтерскую»,- говорит он в письме художнику Бразу 2 июля 1898 года из Мелихова (XVII, 279). (Здесь и дальше цит. по Полному собранию сочинений и писем А. П. Чехова в 20-ти томах. М., Гослитиздат, 1944-1951. Указываются номер тома и страница.)

Можно было бы не приводить этих слов, если б они сами о себе не напоминали. Разумеется, мы имеем в виду не прямой, буквальный смысл. «Жизнь веду бухгалтерскую» - к творческим записям Чехова эту фразу не отнесешь. Но характер его работы - размеренной - она передает.

Из чего же складывается поэтическое хозяйство Чехова?

Начнем с I записной книжки - первой по времени и по значению. Это основной свод черновых заметок, заготовок, набросков. Чехов завел эту книжку в марте 1891 года перед отъездом в Италию. На первой странице написал: «Сия книга принадлежит А. П. Чехову». Может быть, мысленно усмехнулся. Герой его рассказа «Убийство», который он вскоре начнет обдумывать, пишет на книжке, взятой у станционного жандарма: «Сию книгу читал я, Матвей Терехов, и нахожу ее из читанных мною книг самую лутшею...» (IX, 37. См. заметку- I, 45, 3). (Записные книжки Чехова цит. по кн.: «Из архива А. П. Чехова. Публикации». М., Изд. Гос. биб-ки СССР им. В. И. Ленина, 1960. Указываются номер записной книжки, ее страница и номер записи. В ряде мест внесены поправки в соответствии с новым прочтением текста. Для удобства читателя некоторые слова, записанные сокращенно, даются полностью.)

I книжка (1891-1904) - главная, творческая - не исчерпывается писательскими заметками. С первых же страниц Чехов заносит туда и адреса, и названия книг, и денежные расчеты. Он никогда не относился к своей записной книжке как к святилищу. Иной ценитель прекрасного вздрогнет, читая, например, такие мирно соседствующие строки:

«Человечество понимало историю, как ряд битв, потому что до сих пор борьбу считало оно главным в жизни.

Приехали в Вену. Stadt Frankfurt. Холодно. Понос» (I, 2, 4 и 5. Последнее слово издатели опустили).

Или: «Пусть грядущие поколения достигнут счастья: но ведь они должны же спросить себя, во имя чего жили их предки (и какая награда этим) и во имя чего мучились.

Ножной пот: ас. chromicum 5% помазать кисточкой и дать подсохнуть, через 2-3 дня» (I, 80, 10 и I, 81, 1).

Как бы ни шокировало такое соседство, обратим на него внимание - чтобы лучше ощутить характер чеховских записей, их трезвость, будничность, постоянное чередование с заметками о делах, с заботами о больных, поручениями знакомых, записями долгов.

Поэтому, называя I книжку творческой, сразу же надо оговориться в том смысле, что большинство записей творческого характера, но не все.

II и III книжки - обратный случай. Они были заведены как деловые, но постепенно все больше в них стали «прорастать» творческие заметки.

Таким образом, I книжка - творческая, с отдельными нетворческими заметками; а II и III книжки - нетворческие, с отдельными творческими записями.

II и III книжки взаимосвязаны, одна продолжает другую: II-я, начатая в 1891 году, кончается 1896-м годом, III-я начинается с 1897 года и ведется до 1904-го.

Так что I книжка, основная, и как бы параллельные ей две книжки - II-я и III-я - хронологически охватывают один и тот же период: с 1891 года по 1904 год.

IV книжка - свод записей, оставшихся неосуществленными. Она никогда отдельно не публиковалась, потому что состоит из записей, которые Чехов перенес из I книжки. Он начал это переписывание примерно в 1899-1900 годы. Смерть оборвала работу. Последняя запись, перенесенная из I книжки в IV-ю: «Когда у актера есть деньги, то он шлет не письма, а телеграммы» (из I, 118, 6-в IV, 20, 14).

Вглядываясь в самые последние заметки IV книжки, выведенные неровным почерком, чувствуешь, с каким напряжением Чехов их переносил. Одна из них - «Сон. Смотрителю Зоологического сада снится...» (IV, 20, 12) оборвана, последние слова не дописаны. Кажется, уже перо выпадало из рук.

IV книжка - не доведенный до конца перечень того, что задумывал писатель. Своеобразное оглавление будущего, которое во многом останется для нас загадкой. Горстка зерен - они только начали прорастать и навсегда остановились в своем росте.

Следующая стадия работы Чехова после записных книжек - заметки на отдельных листах. Здесь уже собираются записи к одному произведению. Когда Чехов садился писать, он раскладывал перед собой такие листы. Затем, когда работа была завершена, он, как правило, уничтожал и заметки на отдельных листах и черновую рукопись. К счастью, уцелели отдельные листы с заметками - к повестям «Три года», «Мужики», к рассказу «Бабье царство», к пьесе «Три сестры» и др.

Дневники Чехова исчисляются не сотнями страниц, как у Толстого, а страницами. Две-три странички за 1896 год, чуть меньше - за 1897-й, еще меньше - за 1898-й. А дневниковые записи за последние годы состоят из отдельных строчек. Можно сказать, что дневник как внутренне необходимая форма постоянно ведущихся записей у Чехова не состоялся. Перед нами пример, как говорят экспериментаторы, важного отрицательного результата.

Вал. Ф. Булгаков, секретарь Льва Толстого в последний год его жизни, говорит о дневнике писателя:

«Толстой как бы изучал и прослеживал жизнь своего собственного «я», точнее, на основе изучения своего «я» рисовал картину подлинной, часто скрытой не только от других, но и от себя самого внутренней жизни человека» (Вал. Ф. Булгаков. Воспоминания и рассказы. Тула, Приокское кн. изд-во, 1964, стр. 18.).

Этот портрет Льва Толстого - в известном смысле и антипортрет Чехова. В его дневниковых записях «я» звучит почти что в третьем лице. Он пишет: я сделал то-то и то-то - в таком ровном, спокойном, деловитом тоне, словно отчужден от самого себя. Я рассказываю о себе только потому, что этот случай произошел со мною, а не с другими. Принципиальной разницы между самоописанием и объективным рассказом о другом человеке вы у Чехова не ощущаете с такой ясностью, как у многих известных авторов дневников.

Вот пример. Провал «Чайки» на сцене Александрийского театра в октябре 1896 года был для Чехова катастрофой. Это потрясло его жизнь, творчество, пошатнуло здоровье. За этот провал он в полном смысле расплачивался кровью, кровохарканьем.

А в дневнике - такая запись о роковом событии:

«17 окт. В Александрийском театре шла моя «Чайка». Успеха не имела» (XII, 334).

И только.

Никаких жалоб, причитаний, проклятий. Никаких объяснений - с людьми и с самим собой.

Даже в письме того времени он говорил, что пьеса «имела в Петербурге, в первом представлении, громадный неуспех» (Вл. И. Немировичу-Данченко, 20 ноября 1896; XVI, 394) . Значит, наедине с собой, в дневниковых записях, он оказывается более сдержанным, чем в письмах.

«Не могу я писать о себе самом»,- признается Чехов (письмо М. О. Меньшикову, 15 января 1894 года, XVI, 114). И еще одна записная книжка - Адресная. У нее - своя судьба. Она стала известной лишь недавно. Хранилась у Марии Павловны Чеховой - сестры писателя, директора Дома-музея в Ялте. После смерти Марии Павловны в 1957 году книжка осталась в ялтинских фондах. В 1960 году вышел в свет уже упоминавшийся том «Из архива A.П. .Чехова. Публикации». Здесь впервые три записных книжки - I-я, II-я и III-я - были опубликованы полностью - то есть не только творческие записи, но сплошь весь текст, включая деловые, садовые, медицинские заметки, адреса и фамилии. Автор публикации - Елизавета Николаевна Коншина. Полвека она заведовала Отделом рукописей Библиотеки имени Ленина. То, что сделала она одна как исследователь, комментатор, издатель рукописного наследия Чехова, особенно - записных книжек, едва ли не поспорит со всем, что создано в этой области остальными специалистами.

От внимательного взгляда Е. Н. Коншиной не ускользнуло то обстоятельство, что записи адресов прекратились в I книжке довольно рано. («Из архива А. П. Чехова. Публикации», стр. 10.) . Почему? С 1894 года они уже сосредоточились в специально заведенной книжке адресов. Чехов аккуратно заполнял ее до самой смерти. Этого Елизавета Николаевна не знала.

Может показаться неясным: почему же М. П. Чехова, у которой хранилась адресная книжка, не сообщила о ней Е. Н. Коншиной? Ведь у них были самые дружеские отношения. Очевидно, тут сыграл роль разрыв во времени: когда Е. Н. Коншина непосредственно взялась за подготовку книги публикаций «Из архива А. П. Чехова», Марии Павловны уже не было в живых.

В 1971 году в Ялте состоялась научная конференция, посвященная 50-летию Дома-музея. Приехали исследователи, писатели, артисты Художественного театра. В Доме-музее были выставлены чеховские автографы. Из-под рукописей выглядывала и раскрытая книжка с адресами, записанными бисерно-мелким, убористым чеховским почерком, характерным, неподчеркнуто изящным. Видимо, писатель не носил ее с собою. Она лежала у него на столе. (Текст этой книжки будет впервые опубликован в XVII томе Полного собрания сочинений и писем Чехова в тридцати томах, издаваемого Институтом мировой литературы им. А. М. Горького.).

Легко понять нашу радость: была обнаружена книжка, представляющая собой перечень окружения Чехова, сделанный его собственной рукой. К. Алексеев (Станиславский), Л. Авилова, Л. Андреев, И. Бунин, С. Дягилев, В. Короленко, В. Комиссаржевская, А. Куприн, К. Коровин, Л. Мизинова, И. Москвин, Вл. Немирович - Данченко, А. Пешков (Горький), И. Репин, С. Рахманинов, В. Серов, Л. Толстой, Т. Щепкина - Куперник, многие-многие другие, с их адресами, тщательно переписываемыми после переездов.

Наряду с Адресной книжкой Чехов аккуратно вел книжку с записями рецептов для больных; книжку, озаглавленную «Сад», куда записывал названия растений; Деловую книжку (она была выставлена вместе с Адресной); книжку под названием «Попечительская» с заметками делового характера. Он составлял также библиографические списки - главным образом в связи с посылкой книг в городскую библиотеку родного Таганрога. И, наконец, оставлял деловые заметки на разных листах.

Таким образом, вот из чего складывается поэтическое хозяйство Чехова:

I записная книжка (1891-1904).

II записная книжка (1891-1896).

III записная книжка (1897-1904).

IV записная книжка. Заметки на отдельных листах.

Дневник (1890, 1896-1903). И отдельные записи Чехова в мелиховском дневнике его отца Павла Егоровича (1893, 1895, 1896, 1898).

Адресная книжка (1894-1904).

Записная книжка с рецептами для больных.

Садовая книжка («Сад»),

Деловая книжка.

Попечительская.

Библиографические заметки.

Заметки нетворческого характера на отдельных листах и другие материалы.

Однако чеховское хозяйство не просто состоит из разных книжек. Оно связывается в целостную систему со своим внутренним «кровообращением». Записи не пребывают на разных полочках, но непрерывно движутся - переносятся из одной книжки в другую, распределяются и перераспределяются по разным, как бы сегодня сказали, специализированным каналам.

В приведенном перечне нас будут интересовать записные книжки от I-й до IV-й; и заметки на отдельных листах, дневник.

Но просто откинуть другие пункты нельзя - тесно переплелось в хозяйстве Чехова творческое и нетворческое, писательское и деловое. И то и другое - в постоянном движении.

Вы открываете записную книжку, и перед вами - хаотически пестрая картина. Но чем больше вы всматриваетесь, тем яснее становится: движение здесь не беспорядочное, оно идет по определенным маршрутам. Сначала все пестрит, само себя перебивает - затем начинает проступать внутренний порядок, скрытая организованность.

Попробуем приглядеться внимательней к какой-нибудь одной заметке.

Приблизительно в мае 1901 года Чехов записал в III записной книжке:

«Господин владеет виллой близ Ментоны, которую он купил на деньги, вырученные от продажи имения в Тульской губ. Я видел, как он в Харькове, куда он приехал по делу, проиграл в карты эту виллу, потом служил на железной дороге, потом умер» (III, 74, 6).

Мы помним, что II и III книжки начинались как деловые, но затем все больше прорастали творческими заметками. Из них Чехов переносил заметки в I книжку, в свой основной творческий фонд. Так и эта запись - переписана в I книжку (I, 114, 16).

Запись не была осуществлена, и поэтому Чехов переписал ее в IV книжку, предназначенную для нереализованных заготовок (IV, 18, 19).

Работая над пьесой «Вишневый сад», Чехов использовал запись - в измененном виде она связалась с главной героиней пьесы. Раневская говорит: «Купила я дачу возле Ментоны, так он заболел там <...> А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж...» (XI, 330).

Так мигрируют чеховские записи, сначала без изменений, потом вдруг открываясь новыми сторонами.

Можно составить нечто вроде плана-карты маршрутов чеховских записей. В самом схематическом виде это выглядело бы так.

План-карта маршрутов чеховских записей

Записи вносятся, во-первых, непосредственно в I книжку. Во-вторых, во II и III книжки. Оттуда переходят в I-ю. Неосуществленные заготовки из I-й переписываются в IV.

Но это лишь один, собственно, творческий круг общего движения в чеховском хозяйстве.

Дневниковые заметки переходят, часто в более развернутом виде, в дневник.

Деловые - в Деловую.

Рецепты идут из записных книжек в Медицинскую. Названия растений - по своему маршруту, в Садовую.

Чем больше вглядываешься в эти книжки, тем менее они кажутся застывшими. Постепенно открывается тихое и неутомимое движение записей, их тайная, богатая жизнь.

Этой скрытой творческой жизни Чехова и посвящена настоящая книга.

Вполне возможны читательские возражения, с ними уже не раз приходилось сталкиваться:

- Чеховское «хозяйство» - это его хозяйство. Его личное дело. Надо говорить о самом, так сказать, здании - о его творчестве, не о строительных лесах и всяких там стропилах. Зачем вообще возиться с черновиками? В конце концов, автор хочет сказать то, что он сказал,- ни больше, ни меньше. Вот и читайте его произведение в окончательном виде. А если он сам что отбросил, значит, и не нужно.

Конечно, читатель имеет право ограничиваться только окончательным текстом - как жилец, который предпочитает жить в достроенном доме, мало интересуясь тем, как этот дом строился.

Но все дело в том, что подлинно художественное произведение не строится, не изготавливается и не просто мастерится - оно рождается.

Окончательный текст - итог многих «предтекстов». Он находится в ряду разных вариантов. Ясно, он как итог для нас авторитетнее, чем они. Но сам он - последняя редакция, созданная на основе всей предшествующей работы. Каждый черновик - момент единого творческого движения. Как изолировать результат творчества от истории его создания?

Если мы хотим понять, куда ведут образы писателя, надо знать и откуда они.

У художественного текста - своя биография. Он предстает готовым, но он долгое время готовился.

Я раньше думал -
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак -
пожалуйста!
А оказывается -
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.

Помню, еще в ранней юности меня поразили эти строки из поэмы «Облако в штанах» Маяковского. Представлялась зеленая, вязкая тина сердца, и оттуда, из мутноватой глуби, глядит круглый немигающий глаз.

У Чехова это «вглядывание» воображения происходит особенно долго и тихо.

Один студент, побывавший в Мелихове в 1897 году, спросил его, как он пишет:

«А. П. улыбнулся.

- Обыкновенно пишу начерно и переписываю набело один раз. Но я подолгу готовлю и обдумываю каждый рассказ, стараюсь представить себе все подробности заранее...» (А. У А. П. Чехова в Мелихове (Из письма студента). «Русские ведомости», 1909, 2 июля. № 150. Как установила Н. И. Гитович, автор воспоминаний «А» - историк Алексей Иванович Яковлев (см. ее публикацию неизвестных мемуаров в сб. «Чехов и его среда», подготовленном к печати Институтом мировой литературы им. А. М. Горького). )

Записные книжки позволяют понять, как писатель «представлял себе все подробности заранее».

В наши дни обострилось внимание к структуре произведения. Но трудно разобраться в художественной структуре, не изучая первоисходную «живую клетку» - первичную черновую запись, ее развитие, превращение в законченный образ.

Один из самых ходовых оборотов литературно-критического языка - «писатель мыслит образами». «Лаборатория»- это образное мышление в действии. Как его себе реально представить? Оно в корне отлично от мышления чисто логического. По самой своей сути логика стремится из одного положения вывести другое - наиболее последовательное, прямо и неизбежно вытекающее. Она говорит: «Следовательно», «Эрго», «Это означает, что...» - в подобных выражениях есть некая непреложность, буквально - необходимость, невозможность обойти.

В отличие от логического хода мысли, образное развитие уже изначально «многоколейно». Когда поэт сравнивает два явления, он не выводит одно из другого. Здесь особая связь, как будто логически прерванная. Уподобление - своего рода касание двух разных, многогранных предметов или явлений одной стороной (или несколькими). При этом точки соприкосновения могут быть самыми неожиданными - если оценивать их с позиций логики, здравого смысла, привычных представлений.

Можно сказать, что образное мышление осуществляет себя в выборе вариантов, в нахождении одного-единственного среди великого множества сравнений, уподоблений, ассоциаций.

И сюжет произведения не прокладывается в сознании художника как дорога на карте путейца-строителя - он много раз меняет направление.

Читая рукописи, мы восстанавливаем «маршрут» мысли автора, видим, как он переходил с одной сюжетной колеи на другую, как перебирал варианты эпитетов, сравнений, метафор.

«Произведения природы и искусства,- писал Гёте, отстаивая свой «генетический ход рассмотрения»,- нельзя изучать, когда они готовы; их нужно уловить в их возникновении, чтобы сколько-нибудь понять их» (И.В.Гёте. Избранные философские произведения. М., «Наука», 1964, стр. 444).

В другом месте он говорит: «Учение о форме есть учение о превращении». (Там же, стр. 320.)

Речь идет не только о превращениях, которые претерпевают в процессе писательской работы отдельные мотивы образы, детали и т. д.

Писатель мыслит не готовыми образами,- возникая, они вступают друг с другом во взаимодействие, спорят, часто - сами с собой.

Виктор Шкловский говорит в статье «О трудностях труда»: «Когда вы пишете, если вам что-нибудь удается, то эти живые куски, в которые слились ваши мечты, то, что Пушкин называл «знакомцы старые, плоды мечты моей»,- эти куски, найденные, решенные, теперь сопоставленные на бумаге, начинают жить самостоятельной жизнью.

Они спорят, углубляются, сопоставляют, помогают или противоречат друг другу» («Литературная Россия», 1973, 26 октября, № 43, стр. 8.

А вот что ответил Хемингуэй на вопрос о том, как меняются тема, сюжет и образы в процессе работы над рассказом: «По мере того, как действие развивается, меняется все. Это и создает движение, которое, в свою очередь, создает рассказ» (Эрнест Хемингуэй. О литературном мастерстве. «Иностранная литература», 1962, № 1, стр. 213). ).

Записные книжки открывают нам возможность проследить этот путь развития - отраженный в заметках неполно, прерывисто, но в каких-то не случайных моментах.

Можно сказать, что в известном смысле всякая запись существенна и важна: уже самим фактом записи автор как бы расписывается в том, что это ему нужно - как заготовка, недостающая деталь, неясно брезжащий замысел или, наоборот, развязка.

Вчитываясь в черновые заметки, ощущаешь их небыстрое, не сразу заметное, но неостановимое «течение», их саморазвитие, устремление к законченности. Понять запись - значит охватить весь ее путь: от первых истоков - к «устью», от тайной, черновой жизни - к беловой, явной, от мелкого чеховского почерка - к печатному тексту.

Попробуем пойти по следам чеховских записей. Они прерывисты, то и дело теряются из виду, а потом, часто спустя даже не дни и месяцы, а годы и годы, возникают снова. Нам придется идти и вниз и вверх по течению.

Записные книжки Чехова - это не только записные книжки, это сам Чехов.