В. Седегов. ЧЕХОВ И ТАГАНРОГ

Вопрос о связи Чехова с родным городом, о значении Таганрога в творческой биографии писателя имеет более чем полувековую историю. Первые работы, посвященные этой проблеме, появились в год смерти Чехова, и с тех пор исследователи периодически к ней возвращаются.

В настоящее время доказано, что девятнадцать лет, прожитые Чеховым в Таганроге, не могли не сказаться на его нравственном и эстетическом развитии. Не требует доказательств и тот факт, что в Москву Чехов приехал почти сложившимся человеком, сразу сделавшимся главой большой семьи, взявшим на себя в 19 лет и материальную и моральную ответственность за ее благополучие; установлено также, что в Таганроге на формирование будущего писателя прежде всего влияли гимназия, великолепный таганрогский театр, городская библиотека, в которой он познакомился с лучшими образцами мировой литературы. Поэтому ясно, что в первом периоде своего творчества Чехов широко использовал конкретный таганрогский материал, свежие впечатления детства и юности, причем этот местный материал своеобразно используется и во многих других, зрелых произведениях писателя, вплоть до самых Последних. Хорошо известна трогательная забота Чехова о родном городе. И все-таки вопрос о взаимоотношениях Чехова с Таганрогом нельзя считать до конца изученным, многое еще нужно уточнить, дополнить, а кое-что и пересмотреть.

Таганргский театр (фотография 70 - 80-х гг.)

Таганрог привлек внимание исследователей биографии А. П. Чехова уже после смерти писателя. Большинство из них дает правильную характеристику городу 900-х, 90-х и даже 80-х годов. В эти годы Таганрог был типичным провинциальным городишком с ярко выраженными чертами запустения, тишины, апатии ко всему, что выходило за пределы обывательских интересов его жителей. Таким видел родной город и Чехов, периодически приезжавший в него; обывательская жизнь родственников и знакомых вызывала у него отвращение, в письмах он давал ей нелестные характеристики, и многие исследователи использовали их для обрисовки среды, воспитавшей писателя.

Все обстояло значительно сложнее. Таганрог начала и середины прошлого века, Таганрог детства и юности Чехова совсем не похож на тот город, каким представляют его многие биографы писателя.

В 70-е годы XVIII века Таганрог был единственным, хорошо защищенным, с достаточно обширной гаванью и необходимыми городскими и крепостными сооружениями портом на Юге России. После присоединения Крыма и основания Севастополя Таганрог потерял свое стратегическое значение, но остался крупнейшим торговым портом. В первой половине XIX века Таганрог уступает свое место Одессе, через которую начались торговые операции Украины и прилегающих к ней земель, а через него вели торговлю области приазовские, придонские, кавказские, Поволжье, южная часть центральных губерний, Урал. В качестве иллюстраций можно привести такие цифры: в 1856 году через Таганрог было вывезено за границу 40 процентов товаров, проходивших через южно-русские порты. В этом же году в Таганрог пришло 1023 корабля и от было 1051, кроме «их, в порту и на рейде побывало свыше 2500 каботажных судов. Русские товары шли в Константинополь, Афины, Ливорно, Триест, Марсель, Лондон и многие другие заграничные порты, а товары, привозимые из-за границы, отправлялись в донские станицы, в Воронеж, Казань, Тулу, Астрахань, Орел, Москву, на ярмарки в Харьков, Курск, Полтаву, Нижний Новгород и др. Свыше пятидесяти тысяч подвод развозили товары из Таганрога во внутренние губернии России.

Город просыпался с рассветом. Бесконечной вереницей тянулись к гавани подводы, груженные маслом, салом, икрой, льняным семенем, антрацитом и, главное, пшеницей, пшеницей, пшеницей. Скрип телег, окрики подводчиков, скороговорка перекупщиков сливались в один многоголосый шум. Пыль высоко поднималась над землей.

Только в месяцы осенней распутицы затихал город. С наступлением зимы снова тянулись подводы, а в гавани росли штабеля мешков, ящиков, все это закрывалось огромнейшими полотнищами брезента и хранилось до открытия навигации.

Не случайно в 1857 году небезызвестный Нестор Кукольник в записке на имя министра народного просвещения А. С. Попова предлагал основать в Таганроге университет, довольно веско аргументируя необходимость его в этом городе, центре культурной и торговой жизни обширнейшего края. Записка заинтересовала самого царя и он собственноручно написал на ней: «есть мысли весьма хорошие, но требуют ближайших соображений, чем и прошу заняться неотложно».

Пестрота населения Таганрога была удивительной. В 60-е годы прошлого столетия свыше 17 процентов населения составляли греки, албанцы, итальянцы и выходцы из других стран Западной Европы.

Основное место в торговле занимали греческие купцы. Дешевизна товаров и рабочей силы приносила колоссальные прибыли, не снившиеся купцам средней полосы России. Еще больший доход давала почти узаконенная контрабанда.

До какого же времени Таганрог оставался торговым и культурным центром Приазовья? Точную дату установить трудно. Ясно только, что не Одесса привела торговую жизнь Таганрога к упадку, слишком о«и далеки были друг от друга. Большую роль сыграл молодой Ростов-на-Дону, связавший Кубань, Ставрополь и Кавказ с центральной Россией. Когда в 1869 году было открыто железнодорожное сообщение между Курском, Харьковом и Ростовом, то наиболее крупные торговые операции стали совершаться в Ростове, а не в Таганроге, где из-за мелководья трудно было производить погрузку и разгрузку, - крупные суда бросали якоря на далеком рейде.

Этот процесс постепенной потери торгового приоритета в Приазовье происходил медленно, но неуклонно. Юноша Чехов захватил только его начало, а в ноябре 1901 года таганрогский врач и общественный деятель Йорданов писал Антону Павловичу: «... вообще в последнее время жизнь в Таганроге совсем замерла: кризис чувствуется у нас более, чем где-нибудь, и даже я, неизменный поклонник Таганрога, начинаю чувствовать, что, если не произойдет в Таганроге что-нибудь особенное в торгово-промышленном отношении, то он окончательно пропадет. Вся наша надежда теперь на разрешение нашего ходатайства о разрешении нам 7-миллионного займа на постройку глубокого порта. Пока нашему ходатайству как-будто сочувствуют, но если нам откажут - Таганрог погиб, потому что нынешняя таганрогская жизнь, по-моему, медленно, но неуклонно умирает... Вы пишете, чтоб сообщить Вам что-нибудь новое о Таганроге, - задача неразрешимая ».

Отвечая, возможно, на это письмо, Чехов писал Иорда-нову из Ялты 10 апреля 1901 года: «... Неужели так плохо, как Вы пишете, положение Таганрога?.. Я недавно, в конце февраля, видел на пароходе одного таганрожца, познакомился с ним, он рассказывал мне, а я едва «е бросился в море с отчаяния, со скуки...»

В годы детства и юности Чехова Таганрог не был городом патриархальной тишины и запустения, он оставался крупным торговым центром, где наряду с дворцами и роскошными частными садами существовали «выкопанные в городском валу норы, служившие жильем для бедноты», и «так называемый «Ляхов дворец»... куда даже тогдашняя полиция не решалась проникать».

Жизнь нищеты хорошо была знакома будущему писателю. «Идешь, бывало, - рассказывал он брату Александру» - и споткнешься обо что-то. Посмотришь поближе и увидишь под йогами печную трубу... Или выскочит баба и крикнет: «Что ты по крыше ходишь?» (А. Седой. Таганрог 50 лет тому назад (Записки случайного туриста). «Таганрогский вестник» от 13 ноября 1912 г)

Своеобразие города наложило отпечаток и на его культурную жизнь.

Известно, что на развитие Чехова-гимназиста огромное влияние оказали классики русской и мировой литературы. Известно также, что отец Чехова собственной библиотеки не имел. Где же будущий писатель брал книги? Оказывается, во времена детства и юности Чехова в Таганроге существовало 7 библиотек: при мужской гимназии с 1808 года, при коммерческом собрании с 1812 года, при высшем четырехклассном мужском училище с 1832 года, при женской гимназии с 1865 года, при общественном собрании с 1869 года, при мореходных классах с 1874 года, а в 1876 году была открыта городская библиотека. Сейчас еще трудно сказать, какое количество книг было в этих библиотеках, что это были за книги, сколько обслуживали они читателей, но сам факт существования 7 библиотек в сравнительно небольшом городе свидетельствует, в известной мере, об его культурном облике.

Полностью перечислить то, что читал юноша Чехов, невозможно. Уже высказаны твердые предположения, что в Таганроге он познакомился с произведениями Добролюбова, Писарева, Белинского и Чернышевского. Соученики Чехова вспоминали, что в читальне они зачитывались юмористическими журналами. Но не только их, видимо, читал Чехов, если писал в Москву младшему брату Михаилу: «Хорошо делаешь, если читаешь книги. Привыкай читать. Со временем ты эту привычку оценишь. Мадам Бичер-Стоу выжала из твоих глаз слезы? Я ее когда-то читал, прочел и полгода тому назад с научной целью и почувствовал после чтения неприятное ощущение, которое чувствуют смертные, наевшись не в меру изюму или коринки... Прочти ты следующие книги: «Дон-Кихот» (полный, в 7 или 8 частей). Хорошая вещь. Сочинение Сервантеса, которого ставят чуть ли не на одну доску с Шекспиром. Советую братьям прочесть, если они еще не читали, «Дон-Кихот и Гамлет» Тургенева. Ты, брате, не поймешь. Если желаешь прочесть нескучное путешествие, прочти «Фрегат Паллада» Гончарова и т. д.» (А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем. Т. 13, стр. 29-30).

Еще больше о культуре города может рассказать театр. Основан он был в 1827 году, хотя попытки создать театр в Таганроге делались значительно раньше. 28 января 1828 года градоначальник Дунаев обратился к управляющему Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью с рапортом, в котором просил разрешения отчислить из городских доходов до 4000 рублей в год для найма театрального здания.

В 1866 году закончилось строительство специального здания театра. Было оно отлично спланировано; небольшой, но вместительный зал отличался замечательной акустикой; для росписи потолка пригласили итальянских мастеров; тонкая лепка и изящная люстра дополнили его оформление.

Таганрожцы считались знатоками театра, и многие будущие знаменитости начинали свою карьеру в таганрогском театре; считалось, что если актер был признан таганрогским зрителем, то он смело может выйти на любую другую сцену. Не случайно А. П. Чехов в одном из писем писал: «Я рад за Таганрог. В самом деле, это недурный город, там любят театр и понимают» (Из письма А. П. Чехова от 26 ноября 1897 года).

Что же именно ставилось в таганрогском театре в годы детства и юности Чехова? Точных сведений нет. Однако несколько десятков афиш, хранящихся в Таганроге в Литературном музее А. П. Чехова, газетные рецензии тех лет и некоторые другие документы дают возможность достаточно определенно установить репертуар театра. В основном это была зарубежная классика в постановке итальянской оперы: «Трубадур», «Бал-маскарад» и др. Верди; «Севильский цирюльник», «Зора или Моисей в Египте» Россини; «Лючия ди Ламермур», «Фаворитка», «Дочь второго полка», «Лукреция Борджиа» и др. Доницетти; «Сомнамбула», «Пуритане» Беллини; «Елена прекрасная», «Итальянские бандиты» и др. Оффенбаха и многое другое.

Наряду с ними Чеков-гимназист мог видеть «Кокетку» Мольера, «Хижину дяди Тома» Бичер-Стоу, «Женитьбу» и «Ревизора» Гоголя и особенно много пьес Островского: «Последня жертва», «Грех да беда на кого не живет», «Волки и овцы», «Доходное место»; мог слышать «Русалку» Даргомыжского и многое другое. По афишам видно, что частыми гостями в Таганроге были концертные группы. Бывали здесь «1-й тенор Спб Императорских театров русской оперы» Ф. Л. Комиссаржевский, «примадонна (Итальянских королевских театров» Пальма; одна из афиш гласит о концерте «артистов Императорского С.-Петербургского оперного театра А. П. Крутикой, Б. Б. Корсова и пианиста М. М. Иванова (ученик Листа)», в их программе значились: Шопен, Балакирев, Глинка, Мендельсон, Чайковский, Серов, Гуно, Лист, Фелыберт, Липши, Доницетти. Арвед Портен, виолончелист капеллы и Петербургской консерватории, побывавший на гастролях в Таганроге в 1877 году, вспоминал, как особенно хорошо прошли здесь его концерты, как слушатели долго не отпускали его со сцены, и просили исполнить пьесы, не обозначенные в программе. Подобных концертов столичных и зарубежных знаменитостей таганрожцы слышали много.

Как о рядовом явлении в марте 1876 года пишет Антон Чехов брату Александру в Москву: «Я был вчера в доме Алфераки на концерте... Профессора Ауэра...»

Актерские коллективы театра были не менее значительными. Вместе с гастролерами можно назвать имена Иванова-Козельского, Чарской, Горевой, Стрепетовой, Андреева-Бурлака, Росси де Руджиери, Томазо Сальвини и т. д.

На высоте была и музыкальная культура города. Режиссер оперы Г. В. Молла, после распада итальянской труппы, остался в Таганроге и создал отличный симфонический оркестр, с успехом выступавший в театре, в клубах, а в летнее время в городском саду.

Содержание театрального здания и крупных актерских коллективов, приглашение или «выписка», как говорили тогда, той или иной итальянской примадонны требовали баснословных финансовых затрат. Как мог небольшой город идти на них? Кто содержал театр? На этот вопрос дают исчерпывающий ответ сами афиши. Например, в 1873 году цены местам были: ложи литерные - 10 рублей, ложи номерные бельэтажа и бенуара - 8 рублей, кресла 1 и 2-го ряда - 3 рубля, 3,4 и 5-го - 2 рубля, остальные - 1 рубль 50 копеек, стул 1 рубль, купон - 75 копеек, галерея - 40 копеек.

В гимназические годы А. П. Чехова цены были несколько дешевле: ложи литерные бенуара и бельэтажа стоили 8 рублей, номерные - 6 рублей, кресла первого ряда - 3 рубля и т. д., галерея стоила 25 копеек. Билеты на бенефисные представления и концерты заезжих знаменитостей стоили дороже. И нужно оказать, что почти не было случаев, чтобы антрепренеры были в убытке.

Конечно, театр существовал для купцов и чиновников, они содержали его, и они диктовали ему репертуар, но в городе их было незначительное меньшинство. Остальному многотысячному населению отводилась тесная галерка. Но все же за 40 или 25 копеек на галерку можно было проникнуть, она вмещала многих, если стать поплотнее; там можно было грызть семечки и кричать «браво» сколько душе угодно. Если нет лишних 40 копеек, чтобы купить либретто на русском языке, то содержание его расскажет сосед. Только пораньше нужно прийти в театр и на ступеньках лестницы дождаться, пока сторож снимет с двери галерки замок, а то

не удастся выбрать местечко поближе. Так и поступал будущий писатель. Вопреки запрещению гимназического начальства, он ходил в театр очень часто, иногда гримируясь и переодеваясь в штатское платье.

А в последние три года жизни в Таганроге гимназист Чехов в театре был своим человеком. Он познакомился с закулисной жизнью через своего приятеля-соученика Яковлева, сына актера театра; вот почему уже в ранний период так много в чеховских рассказах актеров и актрис.

Чехов не играл ни на одном инструменте. Но он не только любил музыку, но и хорошо знаком был с музыкальной грамотой; в его произведениях можно найти сложные музыкальные термины, использованные с глубоким смыслом, позволяющим с полной глубиной понять идейное значение произведения (Леонид Громов. Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов. Ростиздат, 1958, стр. 203-204).

Известный нам репертуар оперных и драматических трупп, выступавших на подмостках таганрогского театра, позволяет с полным убеждением сказать, что юноша Чехов был хорошо знаком если не со всеми шедеврами мировой драматической и музыкальной культуры, то, во всяком случае, с большинством из них, а вместе с этим нужно сделать вывод, что основную роль в моральном и эстетическом развитии будущего писателя сыграли таганрогский театр и музыкальная культура города.

2

Впечатления детства и юности-особенные. Они не исчезают из памяти и, пройдя через фильтр времени, на всю жизнь остаются яркими, близкими сердцу. Многие русские писатели на основе воспоминаний о детстве и юности создавали замечательные романы, повести, поэмы, стихотворения. У Чехова было иначе. Живые, на всю жизнь проникшие в память картины и образы расходуются им бережно, скупо, они пронизывают многие его произведения, и если бы судьба отвела ему жизнь вдвое длиннее - их ему все равно не истратить. Не удивительно, что современники писателя - друзья, критики и просто земляки очень скоро стали отыскивать в рассказах Чехова сюжеты, образы, отдельные имена, хорошо знакомые им по Таганрогу. Убедившись однажды в присутствии «местного колорита» в творчестве Чехова, наиболее неумеренные из них начали отыскивать его чуть ли не в каждом рассказе писателя. Вместе с тем стали обнаруживаться в Таганроге же и прототипы многих героев Чехова. И хотя эти исследователи не утверждали, что Чехов-бытописатель своего родного города, но довольно прочно ввели в чехововедение термин «таганрогский колорит» и прославили ряд таганрогских обывателей в качестве прототипов некоторых героев Чехова. До сих пор, например, считается почти бесспорным, что образ Беликова из знаменитого рассказа «Человек в футляре» чуть ли «е подробно списан с инспектора таганрогской гимназии Дьяконова. Усиленно опровергает это только Филевский, историк гимназии, человек крайне реакционных взглядов, стараясь обелить память о своем коллеге и, нужно думать, единомышленнике. Он приводит даже такие веские, по его мнению, аргументы, как то, что Дьяконов завещал проценты со значительного капитала для оказания помощи нуждающимся учителям, а один из своих домов отдал под народное училище.

С. Боим. 'Человек в футляре'

Михаил Павлович Чехов, не отрицая роли Дьяконова, указывает и другой прототип - некоего Меньшикова («Чехов и его среда». М.-Л., «Академия», 1933, стр. 230).

Сложившиеся убеждения о характере прототипов чеховских героев, пожалуй, следует подвергнуть сомнению. Литературоведение не располагает бесспорными данными, которые давали бы право то или иное лицо считать прототипом литературного героя. Ни у кого не вызывает сомнений то, что Петр Заломов явился прототипом горьковского Павла Власова. Люди, хорошо знающие биографию Л. Толстого, находят в героях его произведений множество черт, характерных для самого писателя и его родственников, и на этом строится утверждение, что такое-то лицо в какой-то мере послужило прототипом такого-то героя и т. д. Чаще всего прототипов своего героя называет сам писатель. Чехов этого не делает. А если кто и пытался указать несколько прототипов многочисленных героев Чехова, то с большой натяжкой, очень робко и обязательно «в какой-то мере». Явление это глубоко закономерное. Чехов - мастер широкой типизации, а героев у него такое множество, что для отыскания их прототипов не хватило бы всех знакомых Чехову лиц.

Прототипом может быть и Дьяконов, и Меньшиков, и многие сотни, похожие на Беликова в главном: в боязни жизни, в боязни нового, в беспощадном преследовании

этого нового. Знаменитым этот образ сделала гигантская сила художественного обобщения. И нет нужды спорить, какая частичка Дьяконова присутствует в Беликове. Следует лишь отметить, что в этом образе отразилось все испытанное Чеховым-гимназистом, и именно благодаря неизгладимости впечатлений, вынесенных из «классической» таганрогской гимназии, чеховский Беликов обрел печальное бессмертие в образе инспектора гимназии, а не чиновника, скажем, департамента юстиции.

Чехов изображал людей глубоко типичных для России его времени, материал он черпал не только в Таганроге, но и в других местах, поэтому прототипов его героев с таким же успехом можно искать в Вязьме и Пскове, как и в Таганроге.

Присутствие «таганрогского колорита» в произведениях А. П. Чехова до сих пор не вызывало ни у кого сомнения. Происходило это, вероятно, потому, что «под местным колоритом» понимали изображение конкретной местности и тех впечатлений детства и юности, которые прочно привязаны к определенной географической точке.

Трудно согласиться с термином «местный колорит». Само слово «колорит» означает хаарктерную особенность какой-то местности. Следовательно, если и искать ее в произведениях Чехова, то нужно и называть не «местным колоритом», что в переводе должно означать особенность данной местности, а просто «таганрогским колоритом», или «колоритом приазовских степей». Одновременно с этим следует говорить и о московском колорите, и о бабкинском, и о мелиховском, и о ялтинском и т. д. Однако эти термины в чехововедении не встречаются. Никто ведь не указывал, например, на ялтинский и московский колорит в рассказе «Дама с собачкой».

Слово «колорит» имеет и другой смысл, означает оно определенную тональность соцветий, нечто характерное только для данного предмета, о котором идет речь, и свойственное только ему.

Если термин «таганрогский колорит» понимать в узком его смысле, т. е. разуметь описание конкретных географических точек: такой-то рощи, такого-то строения, такой-то улицы, то в рассказах Чехова можно найти такие детали, но не лучше ли их и называть «таганрогскими деталями», а не «таганрогским колоритом».

Если в художественном произведении признать присутствие местного колорита определенного города, то в этом случае термин будет пониматься в широком смысле, будут отыскиваться те особенности городской жизни, которые свойственны только этому городу и никакому другому, именно так и понимался этот термин, когда А. Б. Тараховский писал: «Действующие лица «Огней» - таганрогские обыватели и сама жизнь их - жизнь таганрожцев 80-х годов» (А. Б. Тараховский. А. П. Чехов и Таганрог. Журн. «Солнце России». Июнь, 1914). Да и был ли смысл отыскивать «местный колорит» в произведениях писателя, если понимать под этим только такой-то дом, такое-то кладбище, такую-то рощу?

Таким образом, если содержание термина «местный колорит» лонимать в широком плане, то придется подвергнуть сомнению присутствие его в творчестве писателя. Взять хотя бы рассказ «Огни». В высокохудожественной форме Чехов описал одно из мест Таганрога, связанное с его детством и юностью.

«Между прочим в один из вечеров поехал я в так называемый Карантин. Это небольшая, плешивая рощица, в которой когда-то в забытое чумное время в самом деле был карантин, теперь же живут дачники. Ехать к ней приходится от города четыре версты по хорошей мягкой дороге. Едешь и видишь: налево голубое море, направо бесконечную, хмурую степь; дышится легко и глазам не тесно. Сама рощица расположена на берегу моря. Отпустив своего извозчика, я вошел в знакомые ворота и первым делом направился по аллее к небольшой каменной беседке, которую любил в детстве. По моему мнению, эта круглая, тяжелая беседка на неуклюжих колоннах, соединявшая в себе лиризм старого могильного памятника с топорностью Собакевича, была самым поэтическим уголком во всем городе. Она стояла на краю берега, над самой кручей, и с нее отлично было видно море.

Я сел на скамью и, перегнувшись через перила, поглядел вниз. От беседки по крутому, почти отвесному берегу, мимо глиняных глыб и репейника бежала тропинка; там, где она кончалась, далеко внизу у песчаного побережья лениво пенились и нежно мурлыкали невысокие волны. Море было такое же величавое, бесконечное и неприветливое, как семь лет до этого, когда я, кончив курс гимназии, уезжал из родного города в столицу; вдали темнела полоска дыма - это шел пароход и, кроме этой едва видимой и неподвижной полоски, да мартышек, которые мелькали над водой, ничто не оживляло монотонной картины моря и неба. Направо и налево от беседки тянулись неровные глинистые берега...»

Есть в этом же рассказе и еще одно описание конкретного места, сделанное короче, но не менее выразительно:

«... В версте от Карантина стоит заброшенное четырехэтажное здание с очень высокой трубой, в котором когда-то была паровая мукомольня. Оно стоит одиноко на берегу, и днем его бывает далеко видно с моря и с поля. Оттого, что оно заброшено и что в нем никто не живет, и оттого, что в нем сидит эхо и отчетливо повторяет шаги и голоса прохожих, оно кажется таинственным».

Описание этих двух конкретных мест сделано абсолютно точно, старожилы помнят их. О том, что события происходят в Таганроге, можно догадаться и по виду, открывшемуся из окна вагона герою рассказа, когда он выехал из города, направляясь в Пятигорск.

Можно ли на основании всего этого утверждать, что в рассказе присутствует таганрогский колорит? Думается, что нет. Все то, что изобразил здесь писатель, хотя и действительно находилось в Таганроге, но не составляло характернейшую его особенность. Подобные загородные рощицы с беседками, высокие мукомольни и т. д. были или могли быть и в других местах, в других городах.

Есть в рассказе нечто такое, что можно было бы назвать «колоритным», - это «греческие дети с длинными носами», «грек-пиндос», «сантуринское» - очень распространенное вино в Таганроге, греческие фамилии «Попу-лаки», «Скараядопуло», свежая зернистая икра. И это почти все. Причем такие незначительные и почти ничего не говорящие читателю, незнакомому с Таганрогом, черточки нельзя принимать за «местный колорит», т. к. они присущи и другим соседним приморским городам.

Стоит ли задумываться, почему Чехов все-таки изобразил эти детали Таганрога?

По замыслу писателя любовная интрижка героя должна быть очень короткой. Следовательно, совершиться она должна мимоходом, «проездом». У героя должно быть «легкомысленное» настроение, значит лучше, если он будет ехать отдыхать на юг. Единственным хорошо знакомым городом по дороге на юг был для автора Таганрог, кстати, к этому времени дважды посетив его, автор освежил воспоминания детства и юности. Память в нужную минуту подсказала соответствующую настроению обстановку, воссоздала личные впечатления, сделала описания Карантина, мельницы и т. д. лирическими, то есть дала рассказу те правдивые, конкретные детали, которые нельзя выдумать.

По-видимому, не следует говорить о «местном колорите», когда мы находим в произведении писателя детали, известные нам как таганрогские. А если мы захотим все же отыскать его, то нужно обращаться не к произведениям Чехова, а к его письмам из Таганрога, написанным сестре Марии Павловне в 1887 г. Правда, и там колорит будет несколько однобоким, потому что эти письма-дневники состоят в основном из описаний встреч с родственниками и знакомыми и не дают полной картины таганрогской жизни, хотя то, что описывает Чехов, безусловно колоритно.

Другое дело - изображение Чеховым Приазовской степи. В таких произведениях, как «Степь», «Счастье» и других, «местный колорит» не только присутствует, но и лежит в основе произведения.

Не случайно, берясь за первую крупную вещь, для которой Чехов долгое время «берег дорогие образы и картины» - повесть «Степь», Чехов предпринимает поездку в Таганрог, где воскрешает чувство степи и родины. Создать произведение с такой глубокой идеей, так образно передать широчайшую гамму чувств и мыслей нельзя было, основываясь только на воспоминаниях детства и юности. Воскрешенные и дополненные новыми впечатлениями, они и позволили создать тот «местный колорит», без которого невозможно передать и чувство родины. Но это касается только степной темы, а следовательно, и темы родины.

Как бы ни были в произведениях писателя рассыпаны примечательные детали Таганрога и таганрогской жизни, они никогда не приобретают характера местного колорита, они всегда остаются деталями, рожденными воспоминаниями, и всегда несут на себе второстепенную, вспомогательную нагрузку. Взять хотя бы рассказ «Ариадна». Соученик А. П. Чехова А. Дросси вспоминает:

«Главной притягательной силой, влекшей нас в сад, была красавица-гимназистка Черец, дочь инспектора гимназии, по имени Ариадна или просто «Рурочка», как мы ее все называли. Окруженная всегда толпой поклонников-гимназистов, Рурочка была неизменной спутницей безмятежной юности нашей, вплоть до своего замужества... К числу тайных вздыхателей Рурочки принадлежал и Антон Павлович. Застенчивый до чрезвычайности с женщинами, он очень редко пропускал прогулки в ее обществе» (А. Дросси. Детство, отрочество и юность А. П. Чехова. «Приазовский край» №№ 170-171, 1914).

Об Ариадне Черец подробнее сообщает Филевский. Отец ее не докучал ей воспитанием, не стремился дать законченного образования, а постоянная толпа поклонников убедила ее, что удовольствия и развлечения это то, что постоянно будет сопутствовать ей в жизни. Роман с В. Д. Старовым закончился браком, но скромный учитель гимназии не мог дать того, о чем мечтала Рурочка. Поклонников у нее с замужеством не стало меньше, они охотно делали ей дорогие подарки, а разочаровавшийся в семейной жизни муж запил горькую. Кончилось все тем, что Ариадна сбежала с актером Соловцевьгм, а муж ее окончательно опустился, был переведен из таганрогской гимназии в Усть-Медведицкую и вскоре умер там в больнице. Связь Ариадны с Соловцевым была недолгой, она нашла более богатого и влиятельного покровителя, с его помощью собрала труппу и, сделавшись антрепренершей, она под фамилией Догмарова кочевала по провинциальным театрам. Дальнейшая ее судьба неизвестна.

Обратимся к рассказу Чехова. Что общего между таганрогской Ариадной и героиней одноименного рассказа? Во-первых, внешнее обаяние, во-вторых, стремление к наслаждениям и роскоши и, в-третьих, общее имя, имя очень редкое в центральной России и довольно распространенное на юге.

Нет сомнения, что прообразом героини рассказа в какой-то мере послужила Рурочка Черец. Незадолго до написания рассказа Чехов был в Таганроге, ночевал у Старова, грустная история которого была хорошо известна писателю. Но ведь вопросы, затронутые писателем, необычайно далеки от довольно-таки рядовой истории, происшедшей со взбалмошной провинциальной барынькой и с учителем гимназии. Безусловно же, что не Ариадна Черец толкнула писателя на создание рассказа, а острота «женского вопроса»; недаром Шамокин, герой рассказа, излагает вкратце целый трактат о воспитании женщины. Причем, «женским вопросом» далеко не исчерпывается идейная сторона рассказа: здесь и осуждение моральных основ буржуазного общества, и мягкотелой, безвольной русской интеллигенции, а по силе критики заграничных курортов и курортной публики рассказ едва ли не превосходит «Люцерн» Льва Толстого. Сам сюжет - только иллюстрация к тому, что хотел сказать писатель, а история Ариадны Черец - маленький кусочек жизни, вошедший в ткань рассказа, в совокупности с другими наблюдениями писателя и его творческой фантазией. Местного колорита в рассказе, конечно, нет, есть прекрасный образец типизации, пример того, как из ряда незначительных фактов рождаются образы большого социального смысла.

Говорят, что история учителя гимназии Старова и Ариадны Черец дала повод к написанию и другого рассказа- «Учитель словесности». Утверждать или отрицать это одинаково бесполезно, т. к. случай, изображенный в рассказе, - самое обычное явление в мелкобуржуазной среде эпохи Чехова, и, конечно, в нем нет ничего, присущего какой-то одной местности.

Точно с таким же успехом можно искать местный колорит во всех остальных рассказах Чехова. Однако поиски эти, если их продолжать, позволят проследить, как использовал Чехов в своем творчестве воспоминания детства, юности и последующие впечатления таганрогской жизни, которые он черпал во время своих наездов в родной город, из газет и из переписки с таганрожцами, в частности с двоюродным братом Георгием Митрофановичем Чеховым. Впечатления эти использовались в самых различных формах. Вот, например, рассказ «Лев и солнце». Написан он по воспоминаниям юности.

В Таганроге жил некий Яков Соломонович Поляков. Брат его, Самуил Соломонович, был главой крупного банка в Петербурге и имел концессии на постройку железных дорог. Одну из них, на постройку Курско-Харьково-Азовской дороги, он передал своему таганрогскому братцу, тот выпустил акции и положил в карман несколько миллионов. Неожиданно разбогатев, Я. С. Поляков купил у некоего Бенардаки имение на берегу моря с 5000 десятин земли. Вместе с деньгами пришла жажда славы. Произведя крупные пожертвования на разного рода учреждения, Поляков получил русские ордена, включая Станислава и Анны первой степени со звездами и лентами. Говорят, что, стремясь получить дворянское звание, он, по предложению атамана войска Донского князя Святополк-Мирокого, внес с благотворительной целью двести тысяч рублей, после чего казачество одной из станиц, выпив бесчисленное количество ведер водки, приписало его в свое сословие, и еврей сделался донским казаком.

Во время войны с Турцией в 1877-1878 годах Я. С, Поляков строил подъездные пути в Сербии, Болгарии и Румынии, что принесло ему еще немалый капитал и кучу орденов Балканских государств. После войны он поселился в Таганроге.

Как во всяком крупном приморском городе, в Таганроге было много консульств, однако только английский, турецкий и греческий консулы присылались своими правительствами, а остальные назначались из местных негоциантов. Поляков согласился принять обязанности консула Персии, и это помогло ему получить орден Льва и Солнца. Присутствуя на парадах в своем расшитом золотом консульском мундире с многочисленными орденами и блестящей звездой Льва и Солнца, он производил большое впечатление на гимназистов. Умер Поляков в чине тайного советника.

А. П. Чехов хорошо знал биографию Полякова, однако для своего рассказа он взял лишь одну деталь-страсть к орденам, и его городской голова Лицын ничем не походит на Полякова, зато наделен такими же чертами, по которым узнаешь многих чиновных обывателей, проживающих в городах, «расположенных по сю сторону уральского хребта».

Или еще пример: Михаил Павлович Чехов сообщает, что сюжетом рассказа «Смерть чиновника» А. П. Чехов обязан В. П. Бегичеву. Есть основание предполагать, что был и другой источник. Некий таганрогский корреспондент писателя Анисим Васильевич Петров сообщал ему в письме от 25 января 1882 года о том, что таганрогский почтмейстер, «известный изверг и педант», пригрозил чиновнику К. Д. Щетинскому отдать его под суд за личное оскорбление. Тот после неудачной попытки извиниться повесился. Был он 23 лет, холост, содержал на иждивении мать. Рассказ «Смерть чиновника» написан более чем через год после этого сообщения. Но если учесть, что Чехов никогда не писал под непосредственным впечатлением, что, хотя и нет в рассказе ни одной таганрогской детали, все же можно предположить, что письмо А. В. Петрова имело известное влияние на сюжет. Но во что превратилась трагическая таганрогская история! Она стала менее правдоподобной, но еще более трагичной, потому что приобрела широчайший обобщающий смысл.

Жил в Таганроге во второй половине века врач Павел Матвеевич Шедеви. Отец его был тоже врачом и (владел небольшим имением в 200 десятин. Окончив в 1865 году университет, П. М. Шедеви сделался земским врачом на территории, прилегавшей к имению отца. Соседи помещики известны были как люди либеральные, но и среди «их молодой врач приобрел репутацию очень левого и, по слухам, был тесно связан с народовольцами, в частности с руководителями таганрогского отдела, подготовившими выпуск последней книжки журнала «Земля и воля». Разгром таганрогского отдела народовольцев и конфискация подпольной типографии так подействовали на Шедеви, что тот бросил работу в земстве и переехал в Таганрог, где вскоре приобрел значительную практику, занимая одновременно должность старшего врача в больнице. С годами Шедеви очень изменился - выстроил особняк, насадил сад, был избран членом городской управы. Деньги от частной практики откладывал в банк, выписывал «Новое время» и «Копейку», посещал коммерческий клуб, а в конце жизни стал октябристом и был избран почетным мировым судьей. Носил мундир, шляпу-треуголку и, делая санитарный осмотр казарм, где помещались пожарные, требовал, чтобы те отдавали ему честь. Пожарники охотно это делали, величая его «Высокоблагородием Вшейдави», что страшно злило выжившего из ума старика.

Интересен тот факт, что Чехова не взволновала тема деградации интеллигента, сочувствовавшего народникам, к этой теме он вернулся позже; в моральном падении Шедеви он увидел гнетущую силу провинции, «отсасывающую крылья» у всякого мыслящего человека с малой силой воли. Такая трактовка темы сделала образ более обобщенным, придала ему особое социальное звучание. Чехов в рассказе не говорит о партийной принадлежности своего героя, вероятно, ему казалось нечестным критиковать народничество именно таким образом.

В «Ионыче» есть много деталей, по которым знающие Таганрог люди: угадывают этот город, но в то же время в нем нет ничего сугубо таганрогского; дана картина жизни типичного провинциального города - таким был в то время и Таганрог, и сотни других городов чеховской России.

В литературе достаточно много говорилось о связи Чехова с родным городом, о заботах писателя о нем, приводились выдержки из его писем, указывалось, что связь эта не терялась до самой кончины писателя. Все это подтверждает, «внешнюю» связь, через письма, бесчисленные книжные посылки, бесконечные хлопоты о музее, памятнике и т. д. А вместе с тем существовала «внутренняя» связь, которую не легко доказать выдержками из писем, но которая проглядывает во многих произведениях Чехова.

Обилие в произведениях Чехова таганрогских деталей наводит на мысль, что писатель был прочно связан с родным городом чисто внутренней связью, о которой не говорил, которую не афишировал. Видимо, он думал о нем еще больше, чем можно предположить, опираясь на имеющиеся вещественные доказательства. Поэтому-то в его рассказах такое обилие деталей, «штрихов», вынесенных из Таганрога; не важно, какие они: то ли архитектура города, использованная в «Моей жизни», то ли анекдотичный случай, вошедший в «Хирургию», то ли «лошадиные» фамилии таганрожцев, давшие повод написать «Лошадиную фамилию». Взять хотя бы такой факт. А. Дросси вспоминает: «Очень часто во время посещения Антона Павловича забегал ко мне живший напротив товарищ мой С. Х-ди, по происхождению грек. Если он засиживался у меня долго, то родители его, обеспокоенные его отсутствием, отряжали за ним посла. Таким послом служила всегда старуха-нянька, которая, подойдя к воротам и не входя во двор, протяжно кричала: «Сп-и-и-ра». И находившийся где-нибудь поблизости Спира неизменно отвечал: «Чичас» (. Дросси. Юношеские годы А. П. Чехова. «Приазовская речь» от 16 января 1910 г).

Этот диалог дважды воспроизведен в рассказе «Свадьба». Отведено ему крошечное место и по объему и по смысловой нагрузке. Однако писателю должен был прийти на память грек Спира и гимназический приятель Дросси и, кто знает, может быть, еще многое и многое, связанное с детством и юностью.

Подобная деталь использована Чеховым и в рассказе «Ворона». Некогда в Таганрог с итальянской оперой приехал учитель балета Вронди. Чехов знал его. Небольшого роста, с бородой, одетый всегда очень изящно, Вронди был олицетворением предупредительности и галантности. Позже он открыл танцклассы, где до самой смерти (умер в 1923 г.) обучал молодежь... «...Этот Вронди существует и поныне в Таганроге. В его танцклассе переучилось много поколений таганрожцев, и Вронди такая же достопримечательность Таганрога, как и «аллея вздохов» в городском саду, Каменная лестница, Во,ронцовский бульвар» (П. Сурожский. Живые персонажи у Чехова. «Южный край» от 17 января 1910 г).

Этот пример не имел бы особой цены, если бы Вронди из «Вороны» был бы хоть сколько-нибудь похож на таганрогского учителя танцев. В том-то и соль, что старичок с сомнительной профессией из «Вороны» лишь тем и похож на таганрогского однофамильца, что у того и другого «оффенбаховская» борода. Чехову для характеристики заведения мадам Дуду нужны были штрихи, ими могли быть имена, и наряду с «Дуду», «Барб» и «Бланш», приходит на память еще одно - «Вронди». Старичок должен быть с манерами - таганрогский Вронди был именно таким; «оффенбаховская» борода дала портретный штрих - и образ готов.

Учитель танцев пользовался в Таганроге безупречной репутацией, и кое-кого обидела «черствая неблагодарность» Чехова. Писатель, конечно, не думал никого позорить. Творческая фантазия, воспоминания юности сделали свое дело - создали О'браз, и не все ли равно, у кого может быть та же фамилия и такая же борода.

Очень часто Чехов использует лишь одну таганрогскую «натуру»: пейзажи окрестности, архитектурный стиль таганрогских домов, таганрогское кладбище и т. д. В «Ионыче»- коммерческий клуб и кладбище, в «Маске» - клуб, в «Огнях» - загородную рощу, «Карантин», паровую мельницу, вид, открывающийся на город с дороги на Ростов и многое, многое другое, уже известное в литературе.

Если признать, что в произведениях Чехова присутствует таганрогский колорит, то это значит в какой-то мере, пусть самой маленькой, признать в нем и бытописателя Таганрога или, по крайней мере, прийти к выводу, что обобщения писатель делал, иногда пользуясь только таганрогским материалом. Это не верно. Конкретный местный материал, отдельные небольшие детали произведения, выразительные штрихи, конечно, в огромном количестве черпались Чеховым из жизни Таганрога. Но все это ни в коей мере не было и не могло быть «местным колоритом», то есть тем, что присуще только Таганрогу и никакому другому городу. Все эти детали и штрихи только тогда использовались писателем и только так, что они имели обобщающий смысл и характерны были для провинциальной России вообще. И это нисколько не уменьшает роли Таганрога в творчестве Чехова. Всю жизнь добывал в нем писатель, наряду с другими источниками, для своей творческой лаборатории ту руду, из которой выплавлялся чудесный металл его произведений.

А. П. Чехов, выбирая себе поприще, долго колебался между медициной и литературой. В двадцать шесть лет, будучи уже известным писателем-юмористом, в взволнованном письме Григоровичу Чехов писал: «Если у меня есть дар, который следует уважить, то, каюсь перед чистотой Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным».

Признание таланта Чехова Григоровичем решило исход колебаний. Писатель поверил в свой талант и в том же письме признался: «Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и карт»», которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал».

Что же это за образы и картины? В один из своих последних приездов в Таганрог Чехов говорил местному журналисту Тараховскому о том, что его тянет в родной город, что он должен хоть изредка приезжать в него, и что хотя и не осталось здесь его родных, но со многим тут связаны лучшие воспоминания.

Всего приезжал Чехов в Таганрог пять раз, по самым незначительным, казалось бы, поводам. В 1881 году вместе с братом Николаем шаферствует на свадьбе своего родственника Лободы, в 1887 - посещает родственников, был в Новочеркасске, в 1894 - навещает тяжело больного дядю Митрофана Егоровича, в 1896 - посещает Таганрог проездом на юг и, наконец, в 1899 году заказывает на одном из заводов металлический бак, нужный ему для ялтинского дома.

О первом приезде Чехова в Таганрог мало что известно. Вероятнее всего, два брата-студента, сотрудничавшие в юмористической прессе, решили прокатиться в родные места и заодно собрать какой-то материал для журнала. Результатом был знаменитый «Свадебный сезон», в котором таганрожцы узнали самих себя и не шутя обиделись на автора.

Второй приезд связан со знаменитым письмом Григоровича. После получения его Чехов направляется в Таганрог не просто в гости к родственникам, а воскрешает в нам яти «образы, картины», которые ему «были дороги» и которые он «бог знает почему, берег и тщательно прятал».

В этот свой приезд Чехов прожил в Таганроге и приазовских степях дольше, чем в прошлые. Оно и понятно. Впервые писатель взялся за серьезную тему, впервые серьезно собирал для нее материал. Чехов не просто ходил по городу и посещал родственников, он смотрел на все глазами пытливого художника, стараясь воссоздать дорогие образы, картины. Но, увы, встретил он очень мало. Опоэтизированные воспоминания детства и юности вступали в противоречие с удручающим видом грязных улиц, с уныло-прозаическими интересами мещан-родственников, хотя они и прежде не были иными, с теми же порядками в гимназии. Таганрог показался Чехову рядовым провинциальным городом, каких он уже много видел.

И все же интерес писателя к Таганрогу с годами не только не ослабевал, но, наоборот, возрастал. Переписка перестает удовлетворять Чехова и по его настоятельной просьбе ему начинают высылать городскую газету «Таганрогский вестник». И где бы ни был Чехов, он обязательно сообщал свой адрес, требуя, чтобы каждый номер газеты доходил до него.

Быть только наблюдателем жизни Чехов-писатель, Чехов-общественный деятель, Чехов-патриот, конечно, не мог.

«Если я литератор, - писал он в 1891 году, - то мне нужно жить среди народа... Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни...»

Как ни для кого другого из русских писателей, для Чехова-писателя и гражданина - характерна прочнейшая связь с современной ему жизнью, активнейшее вторжение в нее. Где бы ни был Чехов, он старается что-то строить, создавать что-то такое, что уже сейчас приносило бы зримую пользу. Так появляются школы в Мелихове, больница для туберкулезных больных в Ялте, холерные бараки во время эпидемии. Активно участвует он и в переписи населения, и в борьбе с голодом. Не случайно таганрожец сообщает Чехову о том, что кружок таганрогских дам собрал две тысячи рублей для голодающих детей и цинготных больных северных губерний и просит указать, куда эти деньги лучше переслать.

Для Таганрога Чехов сделал особенно много. Сотнями книг пополняется городская библиотека, создается городской музей, памятник основателю города - Петру I работы Антокольского и многое, многое другое, уже широко известное в литературе. Поэтому не удивительно, что так много деталей таганрогской жизни проникло в произведения писателя.

В 1897 году А. П. Чехов сообщал Батюшкову: «Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы «а нем, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично». Писатель черпал материал для своих произведений отовсюду, где бы он ни был. Впечатления разных мест под влиянием творческого процесса так переплетались и сплавлялись, что порой трудно установить, где схвачена та или иная деталь. Несомненно лишь одно: Таганрог не только сыграл видную роль в духовном воспитании писателя, не только снабжал его огромным количеством художественных деталей, но и оказал большое влияние на своеобразие тематики и смысла его творчества.