П. Сергеенко. ДЕТСТВО ЧЕХОВА

Дети Чеховых с чинным видом занимают в дворцовой церкви свои исключительные и привилегированные места. Они в своем роде артисты и поют под руководством отца различные каноны, доставляя иногда прихожанам большое наслаждение своими стройными напевами.

Михаил, Иван и Николай пели дискантами, у Антона был альт, у старшего сына Александра - густой не по летам бас.

- До, ти, то, там! - сосредоточенно произносил, понижая голос, Павел Егорович, наклоняясь к детям с гудевшим в руке камертоном. И сам как бы превращался в камертон.

Но постоянно игравшая селезенка в сыне Антоне и тут проявляла себя.

Евгения Яковлевна стояла в церкви около детей. И вот, чувствуя, что мать смотрит на него, Антоша как-то особенно уморительно начинал двигать отстающей подметкой, производя такое впечатление, как будто сапог шамкал губами.

Евгения Яковлевна забывала о молитве и с улыбкой отдавалась уморительному зрелищу. Антоша только и добивался этого.

Но не всегда его шутки с любимой матерью благополучно сходили ей с рук.

Однажды вечером Павел Егорович читал дома что-то поучительное. Антоша, в виде развлечения, снял сапоги и стоял босиком около матери. Увлеченный чтением, Павел Егорович не видел, что Антоша в самом патетическом месте, как бы в избытке чувств, лег на пол и задвигал пальцами ног. Евгения Яковлевна не выдержала и прыснула от смеха. Павел Егорович прервал чтение и голосом укоризны произнес в пространство: «Если мать, и так относится, то какой же пример остается детям?»

И продолжалось чтение.

Евгения Яковлевна сделала знак Антоше и притихла.

Всегда ласковая и снисходительная к детским слабостям, она создавала в семье атмосферу, незаменимую никакими проповедями. Дети называли ее: «мамочкой» и «амочкой». У меньших же вместо «амочка» выходило: «ямочка».

«Антоша», «Антошечка», «голубчик» - вот ее обычные обращения к нему. А с его стороны постоянно какая-нибудь милая шутка.

И нельзя без умиления слушать рассказов Евгении Яковлевны о том, как она полутайком уходила с Антошей в театр в Таганроге.

Смущало лишь иногда ее поведение Антоши в театре, когда он начинал вызывать своим звучным голосом не только исполнителей, но и некоторых зрителей, отличавшихся комическими особенностями.

Гутер-рман! - раздается на весь театр голос Антоши.

У Евгении Яковлевны сердце так и захолонет: «Господи, не достанется ли Антошечке за это?»

Театр в юношеские годы был страстью Чехова. Кроме того, у Чехова было выдающееся от природы актерское дарование. Путем незаметного грима он мог до такой степени изменить свое лицо и весь преобразиться, что даже близкие ему люди не узнавали его и по целым часам беседовали с А. П. как с новым лицом.

Любимым типом Чехова одно время был выслужившийся до значительных степеней чиновник в белом жилете и бланжевых панталонах, державший себя с достоинством, с поднятой головой и говоривший докторальным баском. Для большего оттенка его санов-ности меньший брат, Иван, изображал обыкновенного, мелкого, заискивающего чиновника. И невозможно было без хохота смотреть на них, когда они, сохраняя типические особенности изображаемых лиц, составляли с барышнями кадрили, причем Антон ходил гоголем, а Иван семенил перед ним и поминутно уступал ему дорогу.

Чехов мог по целым часам рассказывать различные истории. Особенно интересно выходили у него рассказы о сотворении мира, когда коринка была до такой степени смешана с изюмом, что их невозможно было отличить, а луну должны были отмывать прачки.

Постоянная веселость и неистощимая способность в изображении уморительных шуток были отличительными чертами Чехова в его детстве и юности.

Он изо всего ухитрялся делать своеобразную и смешную до слез забаву.

Брат его Николай был отличным музыкантом. Антон тоже начал учиться играть на скрипке. Но ради шутки прибегал иногда к «упражнениям на контрабасе», то есть брал одною рукою Николая за нижнюю губу, вытягивал ее и, водя смычком по животу, производил губами потрясающие звуки.

Был еще один уморительный номер в артистическом репертуаре Чехова. В несколько минут он изменял свой вид и превращался в зубного врача, сосредоточенно раскладывающего на столе свои зубоврачебные инструменты. В это время в передней раздавался слезливый стон, и в комнате появлялся старший брат. Александр, с подвязанной щекой. Он немилосердно вопил от якобы нестерпимой зубной боли. Антон с пресерьезным видом успокаивал пациента, брал в руки щипцы для углей, совал в рот Александру, и... начиналась «хирургия», от которой присутствующие покатывались от смеха. Но вот венец всего. Наука торжествует! Антон вытаскивает щипцами изо рта ревущего благим матом «пациента» огромный «больной зуб» (пробку) и показывает его публике...

Самые, однако, яркие и благоуханные впечатления юности Чехова связаны не с Таганрогом, а с деревней Княжей, где он проводил летние месяцы у своего деда, управляющего имением графини Платовой. Тут впервые А. П. Чехов прикоснулся душою к русской природе. Сами по себе поездки из города в деревню (около 60-ти верст) то на лошадях (все зависело от «оказии»), то на волах в течение нескольких дней с ночлегами под бархатным небом Украины, на душистых коврах свежего сена, - уже одни такие поездки - без старших и без тягостной опеки - должны были вносить в свободолюбивую душу высокоодаренного мальчика целые гаммы новых впечатлений.

- Цоб! Цабэ!- кричали малороссы (Малороссы - так в дореволюционной России называли украинцев) в полотняных шароварах с очкурами (Очкур - пояс к шароварам) и в полном убеждении своей правоты нещадно били батогами (Батог - палка или прут) зазевавшихся волов, не сворачивавших своевременно в ту или другую сторону. Они должны же понимать, что значит «цоб», а что такое «цабэ».

Дед Чеховых, живший всегда в Малороссии и являвшийся как бы органической частью деревни Княжей, был на редкость цельной, независимой и своеобразной личностью. Даже одевался он не так, как другие, а всегда соединял жилет и брюки посредством пуговиц в одно целое, представляя собою как бы подвижную бронзовую статую.

Приезд внуков всегда радовал гостеприимного старика, и он помещал их иногда, точно «графят», в огромном барском доме, всячески баловал их по-своему, возил на беговых дрожках по полям, познакомил их с процессом курения и гонораром (по 3 копейки) за литературные труды в конторе.

Но в некоторых отношениях он был строг и педантичен до неумолимости. Так, до известного времени нельзя было ни под каким видом пользоваться яблоками в графском саду. Таким же неумолимым охранителем был и его подручный Карпуша. И молодые Чеховы, невзирая ни на какие диверсии, все-таки не могли лакомиться яблоками. А яблоки были на редкость соблазнительные.

Но однажды Антон предложил пари брату Ивану, что сорвет в саду не только какое-нибудь, а любое яблоко, и не ночью, не тайком, а днем и в присутствии дедушки. Пари было принято.

В назначенный час Антон вызывает в сад деда и, поставивши брата Ивана лицом к намеченному яблоку, заявляет деду, что перепрыгнет через брата. Дед засосал трубку и подзадоривающе сказал: - А ну! А ну!

Антон разбежался и, перепрыгнув через брата, одновременно сорвал и указанное яблоко... Дед был в восторге от ловкости внука и хохотал на весь сад.