76*. О. Л. КНИППЕР - А. П. ЧЕХОВУ

20-ое янв.

Москва

Дорогой мой Антончик, здравствуй! Пишу тебе опять в ночлежном костюме. Играем в пользу хитровцев, по возвышенным ценам. Все полно. Я сейчас рассказала про Га-стошу. Играется.

Сейчас получили телеграмму от Берлинского Малого театра с выражением всяких чувств. Мы ведь поздравляли их с тем, что они играли «На дне». По-моему, успеха там не было. Ты читал фельетон? Много написано, по чувствуется, что что-то не то. Правда? (В «Русских ведомостях» 17 января 1903 г. приведены отзывы нескольких немецких газет о постановке «На дне» в Берлинском Малом театре (Kleines Theater). «Frankfurter Zeitung»: «Редкий поэт так смело удаляется от традиций сценической практики и даже от законов драматического исполнения, как Горький в своей новой драме. ...В лице его говорит... писатель, сердце которого движется старой миссией поэта, выраженной в словах: «Утешь народ мой». «Berliner Tageblatt»: «Великая сила Горького заключается в том, что он заражает одною страстной жаждой, достигая высшего, чего может достигнуть поэт. Мы, немцы, можем сравнить с ним только Шиллера, столь отличающегося от него в других отношениях... Видеть в преступлении социальную болезнь, предпочитать лечение наказанию, проливать на раны бальзам примирения - эта мысль сделалась мировой мыслью. Но немногие придали ей такую полную силы поэтическую форму, как Максим Горький». «Kolnische Zeitung»: «Пьеса - не настолько оригинальна, как думают поклонники Горького. Многое из того, что он проповедует, исходит от Толстого и Достоевского, даже от Тургенева». Буржуазная пресса в своих отзывах о пьесе «На дне» всячески старалась завуалировать ее социально-политический подтекст («пьеса-буревестник», по позднейшему выражению В.И.Качалова). В этом смысле характерна и подборка отзывов на берлинский спектакль в газете «Русские ведомости»)

Сейчас К. С. спрашивал, пишешь ли ты пьесу. Душе, говорит, надо отдохнуть. Дусик, если бы ты знал, как нужна твоя пьеса, как ее жаждут, жаждут твоего изящества, нежности, аромата, поэзии, всего того, что ты можешь дать. Чувствуешь, мой тонкий писатель? Дусик милый! С какой любовью мы будем разбирать, играть, выхаживать «Вишневый сад». Ты увидишь. И ты с нами будешь жить.

Сейчас прервал меня брат Мейерхольда, умолил читать в концерте 2-го февраля. В пользу родильного приюта. Читают Андреева, Качалов. Еще Цингер пристает читать в Историческом музее отрывки из «Монны Ванны» (Цингер Иван Васильевич - сын известного профессора математики В. Я. Цингера, убежденный толстовец; служил в Художественном театре рабочим сцены). Ты сердишься?

Меня ужасно легко уговорить: тянут сейчас Москвины к себе, после спектакля. Съезжу на часок.

28-го будет генеральная «Столпов». Ничего не понимаю, что будет. Вспоминаем тебя, как ты бы хохотал над Ибсеном. А он, кажется, приезжает. Посмотрел бы нас.

Кончаю уже в перерыве в четвертом акте. Тебе противно это письмо, пропитанное театром?

Как я хочу тебя видеть! Если бы меня отпустили на масленую и первую неделю уехать к тебе? Как ты думаешь? Я еще не говорила ни с кем об этом.

Целую, обнимаю, прижимаю тебя, чтоб ты был близко ко мне, чтоб я могла разглядеть, что у тебя в глазах, дорогой мой. Не брани меня за мои скверные письма. Я ведь временами бываю трепаная, ничего не соберу ни в голове, ни в душе. Сейчас еще выхожу на сцену. Целую горячо.

Твоя собака