ПОРТРЕТ

Портрет Чехова, написанный Иосифом Бразом, хранится теперь в запасниках Третьяковской галереи. Выставляют его лишь изредка, в дни чеховских юбилеев и торжеств.

Портрет был заказан П. М. Третьяковым. Браз - тогда совсем еще молодой, начинающий живописец, только что окончивший Петербургскую академию художеств по классу Репина, - работал над ним более двух лет. Первый вариант (1897) он забраковал сам. Второй, проданный Третьякову, не нравился Чехову: «Мне противен бразовский портрет...» (О. Л. Книппер, 23 января 1902 г); «Ведь это плохой, это ужасный портрет...» (М. А. Членову, 13 февраля 1902 г); «Кажется, трудно написать менее интересный портрет. Не повезло со мной Бразу» (В. М. Соболевскому, 21 октября 1898 г).

Художник придал своей модели изящную, слегка манерную позу. Чехов тонет в старинном кресле с высокой бархатной спинкой. Худое, тонкое лицо склонено на бескровную руку; за стеклами пенсне - сухие, печальные глаза. Полотно выдержано в голубовато-мглистых тонах. Краски так холодны, как будто портрет внесли сюда прямо с мороза и он в этом теплом и людном зале сразу заиндевел. Только пятна лессировки у щек тлеют бледным румянцем болезни.

Элегантный портрет.

«...Портрет мне не кажется интересным. Что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего» (М. П. Чеховой, 28 марта 1898 г).

Браз - живописец fin du siecle - понял Чехова как человека своего круга. Он писал обобщенный тип российского интеллигента конца века.

«Мы увидим все небо в алмазах... мы отдохнем...» Портрет Чехова, написанный одним из его персонажей.

«Если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой» (М. А. Членову, 13 февраля 1902 г).

Он остался единственным: никто из крупных русских художников так и не взялся за кисть, чтобы написать Чехова.

Размноженный в бесконечных копиях, портрет из Третьяковки стал обязательным, как документ. К нему привыкли, и сила этой привычки столь велика, что реальные свидетельства о Чехове удивляют, воспринимаются как не вполне достоверные. Например, в отпускном билете, выданном в 1879 году Таганрогской мещанской управой, обозначен рост Чехова: 2 аршина 9 вершков (выше 180 сантиметров). А все кажется, что Чехов - это невысокий хрупкий человек, со слабой грудью, с негромким, хрипловатым от тяжелой легочной болезни голосом.

Голос у него был «низкий бас с густым металлом; дикция настоящая русская, с оттенком чисто великорусского наречия; интонации гибкие, даже переливающиеся в какой-то легкий распев, однако без малейшей сентиментальности и, уж конечно, без тени искусственности» (Немирович-Данченко В. И. Чехов // Чехов в воспоминаниях современников. Мм 1960. С. 423).

В воспоминаниях К. А. Коровина сказано: «Он был красавец. ...Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие...» (Коровин К. А. Из моих встреч с А. П. Чеховым // Лит. наследство. Т. 68. С. 550).

Репину при первом знакомстве (это было в 1887 году) вспомнился тургеневский Базаров, бросились в глаза здоровье, трезвость, физическая сила Чехова: «Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренних увлечений... он казался несокрушимым силачом по складу тела и души» (Репин И. Е. О встречах с А. П. Чеховым // Чехов в воспоминаниях современников. С. 150).

Представляя себе Чехова в жизни, веришь глазу и слуху людей, способных профессионально судить о человеческой внешности - художникам, людям театра или же наблюдательным, недоверчивым людям, как И. А. Бунин: «В Москве, в девяносто пятом году, я увидел человека средних лет, в пенсне, одетого просто и приятно, довольно высокого, очень стройного и очень легкого в движениях» (Бунин И. А. О Чехове // Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 182). Бунин часто бывал в доме Чеховых, среди немногих, кто был принят там по-домашнему: «Никогда не видал его в халате, всегда он был одет аккуратно и чисто. У него была педантическая любовь к порядку - наследственная, как настойчивость...» (Там же. С. 197)

Иные суждения о Чехове остаются единственными в своем роде, неповторимыми, как неповторим Лев Толстой:

«Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед ему, говоря вполголоса:

- Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто - чудесный!» (Цит. по: М. Горький и А. Чехов: Сборник материалов. М., 1951. С. 166).

Как это ни трудно, но нужно понять, какое настроение владело Толстым, старым, чутким к слову и не столь уж щедрым на слова. Правда, «отношение его к Чехову было отношением нежной влюбленности» (Бунин И. А. О Чехове // Собр. соч. Т. 9. С. 247), но все же меньше всего Чехов похож был на барышню. Другие не находили в нем этой скромности, «миловидности». «Если бы Вы были менее суровы на вид и напоминали бы хоть слегка романтика, я бы рассказал Вам о дубовых лесах, о соловьях курских и о двух голубых звездах»,- писал ему в августе 1891 года Ф. А. Червинский, драматург и поэт (Ф. А. Червинский - Чехову, август 1891 г. (Архив А. П. Чехова, ГБЛ)).

С появлением воспоминаний Горького облик Чехова был словно бы затушеван сплошной скромностью - не осталось других черт, не было, например, места для той запомнившейся В. И. Немировичу-Данченко небрежности, с какой он здоровался со знакомыми литераторами или актерами. Любопытно, что избыток скромности в облике Чехова почувствовал Т. Манн, судивший о нем прежде всего «по Горькому»: «Творчество Чехова очень полюбилось мне. Его ироническое отношение к славе, его сомнение в ценности и смысле своего труда, неверие в свое величие уже сами по себе полны... величия. «Недовольство собой, - говорил он, - основа всякого подлинного таланта». Здесь скромность все же оборачивается самоутверждением. Это означает - будь доволен своим недовольством; тем самым ты докажешь, что ты выше самодовольных и, быть может, даже велик» (Манн Т. Собр. соч. М., 1961. Т. 10. С. 589 - 590).

И. А. Бунин, далеко не сентиментальный, хорошо знавший закулисную сторону литературной жизни и тончайшие оттенки писательских отношений, не считал Чехова «скромным» в обыденном смысле этого слова: Чехов знал себе цену.

Общее отношение к нему полнее других выразил, вероятно, Ф. И. Шаляпин.

«Помню, например, как горячо хотел он познакомиться с Чеховым, сколько раз говорил мне об этом, - писал Бунин в воспоминаниях о нем. - Я наконец спросил:

- Да за чем же дело стало?

- За тем, - отвечал он, - что Чехов нигде не показывается, все нет случая представиться ему.

- Помилуй, какой для этого нужен случай! Возьми извозчика и поезжай.

- Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме

того, я знаю, что я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком. Вот если бы ты свез меня к нему... Я не замедлил сделать это и убедился, что все была правда: войдя к Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать... А вышел от него в полном восторге:

- Ты не поверишь, как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован им! Вот это человек! Вот это писатель!..» (Бунин И. А. Шаляпин. //Бунин И. А. Собр. соч. Т. 9. С. 383 - 384)

Чтобы понять эту сцену вполне, нужно представить себе Шаляпина в расцвете славы, совсем еще молодого, ироничного, избалованного успехом; какие люди искали его дружбы или хотя бы знакомства с ним, как мало стеснял он себя - и в жизни, и в отношениях с миром, как не привык робеть, побаиваться, искать случая для знакомства...

Одна помета в бунинской книге о Чехове кажется особенно примечательной. Бунин бывал в Ялте после 1904 года, разделяя с родными боль и горе утраты:

«Я спрашивал Евгению Яковлевну (мать Чехова) и Марью Павловну:

- Скажите, Антон Павлович плакал когда-нибудь?

- Никогда в жизни, - твердо отвечали обе. Замечательно» (Бунин И. А. О Чехове // Там же. С. 170).