ДОМ МОИСЕЕВА. Улица Свердлова, 100

Небольшой двухэтажный дом с балконом. Внешне в нем нет ничего примечательного, а если сравнить этот дом с красивыми многоэтажными зданиями, выросшими в Таганроге за годы пятилеток, то особенно бросится в глаза его заурядная, скучная внешность. Дом этот, построенный в первой половине XIX века, принадлежал в 60 - 70-х годах некоему Моисееву. Сюда Чеховы перебрались в 1869 году, покинув свою прежнюю квартиру в доме Третьякова на Большой (ныне Ленина) улице. Переезд этот был связан с торговыми интересами Павла Егоровича.

Дело в том, что в 1869 году, когда открылось движение по Курско-Харьковской железной дороге, связавшей Таганрог и Гостов с Украиной и центральными районами страны, а на большой площади перед ярмарочным двором (до сих пор сохранились остатки его стен), где ежегодно проходили Никольская и Успенская ярмарки, было выстроено здание вокзала, городская торговля переместилась с Петровской "площади сюда, ближе к железной дороге. Здесь образовался большой базар. Ближайшие домовладельцы, оценив все выгоды создавшегося положения и почувствовав возможность легкой наживы, быстро передали свои деревянные сарайчики под торговые помещения, в которых незамедлительно открылись кабачки. На Гимназической (ныне Октябрьской) улице выросло трехэтажное здание гостиницы.

Павел Егорович Чехов, увлеченный всеобщим стремлением торговцев переместить свои лавки поближе к вокзалу, нанял дом Моисеева на Монастырской улице и решил пошире развернуть свои торговые операции.

Фронтон дома Моисеева украсила большая черная вывеска с выведенной на ней сусальным золотом надписью: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары», а немного ниже - вторая: «на вынос и распивочно». Последняя намекала на то, что при лавке есть погребок с сантуринскими винами, с неизбежной водкой.

Внутренняя лестница вела прямо из погребка в бакалейную лавку, разместившуюся в первом этаже. Второй этаж занимала семья Чеховых; там же были комнаты, которые Павел Егорович, испытывая недостаток в средствах, сдавал «с хлебами» квартирантам, главным образом гимназистам.

Пять лет жизни Антона Чехова, едва ли не самые тяжелые из всего детства, связаны с этим домом.

Павел Егорович был человеком деятельным, одаренным, но деспотичным. По-своему любя детей, он приложил много сил к тому, чтобы «вывести их в люди», дать им разностороннее образование.

«И тем не менее, - как пишет В. Ермилов, - все положительное, ч.то было и в натурe Павла Егоровича и в его отношениях к детям, - все это было искажено мещанством, чудачеством, самодурством, исковеркано страшной тяжестью жизни».

Безграничная отцовская власть, резкие выходки этого талантливого, но ожесточенного Жизнью, человека надолго остались в памяти А. П. Чехова.

В письме к брату Александру от 2 января 1889 года, упрекая его за грубое отношение к жене и детям, Антон Павлович писал:

«Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм, и ложь исковеркали наше детство до такой' степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те, ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой...»

Религиозный человек и страстный любитель церковного пения, Павел Егорович требовал от детей постоянного участия в бесконечных ночных спевках, проводившихся в его доме, а в праздники участия в длинных церковных службах. Вернувшись домой, Павел Егорович затевал домашнее богомоление с пением. Брат Антона Павловича, Александр, вспоминал: «До третьего, и чуть ли не до четвертого класса гимназии тянул Антоша тяжелую лямку певчего в церковном хоре».

Павел Егорович Чехов, отец писателя

На всю жизнь запомнилось братьям Чеховым это увлечение Павла Егоровича пением, В 1892 году в письме к И. Л. Щеглову Антон Павлович писал: «Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание - с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет. Знаете, когда бывало я и два мои брата среди церкви пели трио «Да исправится» или же «Архангельский глас», на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками».

Заканчивая это письмо, Антон Павлович говорит, что у него и братьев «детство было страданием».

И все же больше всего огорчений приносила Антону Чехову лавка. Роль мальчика-лавочника Антоша выполнял еще в доме Третьякова, но лавка в доме Моисеева заставила страдать мальчика много больше. Вот как вспоминает эти годы Александр Павлович Чехов:

«Антоша - ученик 1-го класса таганрогской гимназии - недавно пообедал и только что уселся за приготовление уроков к завтрашнему дню. Перед ним латинская грамматика Кюнера. Урок по латыни трудный: нужно сделать перевод и выучить слова. Потом - длинная история по закону божию. Придется просидеть за работой часа три. Зимний короткий день уже подходит к концу; на дворе почти темно, и перед Антошей мигает сальная свечка, с которой приходится то и дело снимать ножницами нагар.

Антоша обмакнул перо в чернильницу и приготовился писать перевод. Отворяется дверь, и в комнату входит отец Антоши, Павел Егорович, в шубе и глубоких кожаных калошах. Руки его - серо-синие от холода.

- Тово... - говорит Павел Егорович, - я сейчас уйду по делу, а ты, Антоша, ступай в лавку и смотри там хорошенько.

У мальчика навертываются на глаза слезы, и он начинает усиленно моргать веками.

- В лавке холодно, - возражает он, - а я и так озяб, пока шел из гимназии.

- Ничего... Оденься хорошенько и не будет холодно.

- На завтра уроков много...

Уроки выучишь в лавке... Ступай да смотри там хорошенько... Скорее!.. Не копайся!

Антоша с ожесточением бросает перо, захлопывает Кюнера, напяливает на себя с горькими слезами ватное гимназическое пальто и кожаные рваные галоши и идет вслед за отцом в лавку. Лавка помещается тут же, в этом же доме. В ней невесело, а главное ужасно холодно. У мальчиков-лавочников Андрюшки и Гаврюшки синие руки и красные носы. Они поминутно постукивают ногою об ногу и ежатся, и сутуловато жмутся от мороза.

- Садись за конторку! - приказывает Антоше отец и, перекрестившись несколько раз на икону, уходит.

Мальчик, не переставая плакать, заходит за прилавок, взбирается с ногами на ящик из-под казанского мыла, обращенный в сиденье перед конторкой, и досадно тычет без всякой надобности перо в чернильницу. Кончик пера натыкается на лед. Чернила замерзли. В лавке так же холодно, как и на улице, и на этом холоде Антоше придется просидеть по крайней мере часа три: он знает, что Павел Егорович ушел надолго... Он запихивает руки в рукава и съеживается так же, как и Андрюшка и Гаврюшка. О латинском переводе нечего и думать. Завтра - единица, а потом - строгий нагоняй от отца за дурную отметку...» (В брошюре воспоминания цитируются по книге «Чехов в воспоминаниях современников». Государственное! издательство художественной литературы. 1952.).

Буквально все дети Павла Егоровича испытывали на себе это каторжное «дежурство» в лавке в качестве «своего глаза», но Антоше доставалось больше других. В результате в табеле появлялись единицы и двойки, которые Павел Егорович объяснял леностью и обычно говорил: «Если еще раз принесешь дурные отметки, я тебя выдеру, как Сидорову козу». Эта угроза не была пустыми словами. Тычки, подзатыльники и даже форменная порка были достаточно частым явлением в семье Чеховых.

До слез завидовал «лавочник» Антоша своим «нормальным» сверстникам, которые не были скованы опостылевшей мелочной лавкой и могли загорать на солнце, купаться в море, резвиться, шалить.

Шли годы. Антоша подрастал. Под влиянием гимназии, чтения книг появились новые интересы, другие понятия, и торговля в лавке дома Моисеева делалась все тяжелее и противнее.

А между тем торговые дела Павла Егоровича шли все хуже и хуже. Близость к вокзалу не увеличила оборота. Сказывались и довольно частые отлучки Павла Егоровича по церковным и общественным делам: покупатели все чаще и чаще проходили мимо его лавки.

Стремясь поправить дело, Павел Егорович попробовал в 1873 - 1874 годах торговать на вокзальной площади; двое летних каникул просидел Антоша в новом ларьке, но прибыли не окупили даже расходов на освещение. Близился торговый крах.

Чтобы избавиться в будущем от уплаты стоимости аренды помещения и самому сдавать его в аренду, Павел Егорович решил построить свой дом на участке земли, подаренном ему отцом. В 1874 году Чеховы переехали в этот дом.

Началась новая страница жизни Антона Павловича Чехова. Наиболее трудные годы детства остались позади, но тяжелые воспоминания об этом времени сохранились у него на всю жизнь.

Слова Антона Павловича «В детстве у меня не было детства» говорят сами за себя.