Дорогая Оля, с 5-го на 6-ое видела тебя во сне. Мне снилось, будто ты с помутившимися глазами металась из стороны в сторону. Я проснулась в отвратительном настроении. В этот день, то есть 6-го, Антоша не вернулся с пароходом, вернулся только на другой день. Предполагаю, что ты приехала в Москву 8-го утром.
Не думала, что так сильно буду тосковать по тебе!
Какое у тебя настроение? Меня страшно беспокоит неизвестность. Как встретила тебя труппа и директор? Напиши, дорогая, поскорее, как ты себя чувствуешь и как порешили. Антон сегодня получил от тебя письмо с дороги, но ведь я же не могу его спросить! Он сегодня усиленно кашлял все утро. Вчера был Алексеев, долго сидел и много ел.
Будь же, дорогая моя, со мной откровенна по-прежнему и напиши скорее.
Так ничего и не определилось - что я буду делать с матерью, как ее оставлю одну? Куда писатель едет - тоже неизвестно. Собирается пока со мной в Гурзуф («Вчера выжал от Чехова: он завтра уезжает в Гурзуф, писать, и через неделю собирается приехать в Алупку читать написанное. Он надеется к 1 сентября сдать пьесу, хотя оговаривается: если окажется удачной, если быстро выльется и проч.». (Из письма Станиславского к Немировичу-Данченко 9 августа 1900 г. - Собр. соч., т. 7, стр. 185.) Речь шла о «Трех сестрах»). Море бушует, ветер дует н-е переставая, и в то же время жарко. В Москве холодно, кажется. Хорошо бы мне квартирку между тобой и театром. Что Владимир Иванович говорит насчет квартиры? Ведь он обещал искать.
Жду письма.
Твоя Маша
Выеду непременно 19-го, буду в Москве 21-го утром.