Пишу это письмо с самым лучшим помыслом и очень прошу не истолковывать ложно мои добрые намерения.
Вот к чем дело.
Я взялся ставить «Драму жизни» для искания новых форм.
Театр думал рискнуть этой пьесой. Выйдет - хорошо, не выйдет - другие пьесы вывезут. Дело изменилось. Репертуар сложился так, что на меня падает двойная ответственность. Первая заключается в том, что материальная сторона дела может пострадать от неуспеха пьесы. Вторая - ответственность за Вас. Первая актриса, выступающая в ответственной роли, может пострадать из-за моего, ну, назовем хотя бы - упрямства.
За первое условие я охотно отвечу. За второе - не могу. И потому считаю долгом, пока еще не поздно, отказаться от своего права режиссера и дать Вам полную свободу н трактовке роли.
Я это делаю без всякой обиды и укола самолюбия.
Я делал все, что мог, и был искренно счастлив, когда увидел тот настоящий темперамент, который я искал для театра: пока я думал, что помогаю Вам утвердиться в нем, я был полезен. Теперь же, убедившись в том, что Вы сознательно пренебрегаете этим кладом, я становлюсь вредным и потому стушевываюсь.
Если позволите дать Вам совет, - обратитесь к Владимиру Ивановичу и пройдите с ним роль в том тоне, который я органически понять не могу по складу моей художественной натуры. Повторяю, все это я пишу без всякого дурного чувства.
Я говорил с Владимиром Ивановичем по этому поводу, и он любезно согласился.
Дай бог успеха (Станиславский и Немирович-Данченко по-разному понимали задачи исполнения роли Терезиты. (См письмо 82.)
Немирович-Данченко «поощрял Ольгу Леонардовну играть Терезиту (1-й акт) в тонах кающейся Магдалины, что ей не подходит», - записал Станиславский 15 февраля 1907 г. в своем дневнике.
У самой Ольги Леонардовны толкование роли не во всем совпадало с режиссерским замыслом Станиславского, отчего и возникали на репетициях творческие споры).