«Я ведь пролетарий...»

 Я ведь пролетарий. В детстве в нашей таганрогской лавочке я сальными свечами торговал.
 Ах, какой там проклятый холод был! 

А. П. Чехов - И. А. Бунину. Из воспоминаний

Годы детства и отрочества Антона Павловича Чехова протекали в новом доме, который Павел Егорович арендовал у купца Моисеева, владельца водочных складов на Новом базаре в Таганроге. Переезд в дом Моисеева совпал с началом учебы Антона в гимназии.

Наконец-то семья Чеховых обрела оседлый образ жизни на целое пятилетие, и эти годы - с 1869-го по 1874-й - были очень важными в таганрогском периоде жизни Чеховых: здесь окончательно сложились и окрепли нравственные, духовные основы той большой чеховской семьи, привязанность к которой каждый потом сохранил до самых последних дней своих.

* Порт. Фото конца XIX в

Новое жилище Чеховых свидетельствовало о благополучии их материального и общественного положения. Двухэтажный особняк Моисеева стоял, что называется, на бойком месте - на пересечении основных торговых магистралей, Монастырской улицы и Ярмарочного переулка, вблизи от Нового базара и Торговых рядов. Но главное его преимущество состояло в том, что дом находился на ближайшем пути от железнодорожного вокзала, новой достопримечательности Таганрога конца 60-х годов. Строительство железной дороги было знамением времени, несло значительные перемены для жизни города и его обитателей. Оно было вызвано серьезными причинами - отцам города надоело тратить бешеные деньги на бесполезные прожекты по спасению таганрогского порта. Дело в том, что гавань катастрофически мелела, и крупные суда уже не могли заходить в нее. Товарооборот резко снижался, грузы все чаще уходили в сторону другими путями. Таяла армия извозчиков, доставлявших грузы из порта в порт. А ведь они и были основными покупателями товаров, предлагаемых таганрогскими купцами. Конкуренция в торговле стала жестокой, за покупателями приходилось буквально охотиться и зазывать их в лавку. Растерянность, неуверенность вселились во многие купеческие дома.

* Порт. Фото конца XIX в

Большие надежды возлагало купечество Таганрога на железную дорогу. Но были скептики и противники ее, которые ходили по домам и лавкам собирать подписи, что железная дорога городу не нужна. Протесты эти не были приняты во внимание, и 5 октября 1869 года состоялось торжественное открытие Курско-Харьковско-Азовской железной дороги. Девятилетний Антон Чехов вместе со-своими братьями бегал смотреть на это необычайное-для города и казавшееся чудом зрелище: диковинные машины, обвитые зеленью и украшенные флажками, отчаянно пыхтя и давясь паром, подошли к платформам вокзала. На передних площадках паровозов в картинных позах стояли кондукторы в незнакомых форменных мундирах.

Если б знали братья Чеховы, какие беды принесет их семье эта чудесная железная дорога...

Здание вокзала. Фото конца XIX в

Но об этом не знал еще и сам Павел Егорович. Он находился в зените своей коммерческой и общественно полезной деятельности. Ему исполнилось сорок четыре года, когда семья переехала в дом Моисеева. Пора второй молодости застала Павла Егоровича физически здоровым, полным сил и энергии. Выглядел он эффектно: высокий, представительный, с мужественными и благородными чертами лица, выдававшего в нем человека умного и волевого; ходил в цилиндре и в крахмальном белье (малейшее пятнышко, изъян в одежде вызывали в нем раздражение и гнев).

В доме Моисеева Павел Егорович решил обосноваться прочно. Помещение было просторным и удобным. Фасад украсила большая черная вывеска с выделенной на ней сусальным золотом надписью: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары», а немного ниже - другая: «На вынос и распивочно». На первом этаже размещалась торговая лавка с погребком, в котором хранились бочки сантуринского вина и водки, а также большая столовая и кухня со всякими подсобными службами; на втором этаже были жилые комнаты - просторная светлая гостиная, детские комнаты, спальни.

Торговое помещение. Музей 'Лавка Чеховых'

Павел Егорович затратил немало усилий на устройство нового семейного «гнезда». Здесь, в доме Моисеева, в полной мере раскрылся запас творческих сил этой поистине незаурядной личности. Одна лавка с ее экзотической вывес-VKOH и не менее экзотическими товарами могла бы многое рассказать о хозяине. Чего только в ней не продавалось: стеариновые и сальные свечи, корица, сельдь, сахар и деревянное масло, макароны, лимоны, маслины., керосин, духи, вакса, александрийский лист - всего не перечислишь! Кроме того, в помещении лавки размещалась аптека, где Павел Егорович без разрешения начальства предлагал различные снадобья и средства от всех болезней. Здесь были и так называемая семибратная кровь, и золотник, и всякие травы, и такие лекарства, состав которых невозможно было установить потом и доктору Чехову, пытавшемуся много лет спустя припомнить, чем же лечил отец таганрожцев. Эти воспоминания приводили его в ужас оттого,, что он никак не мог понять, почему от некоторых лекарств, предлагаемых Павлом Егоровичем, пациенты оставались все-таки живы.

* На перроне вокзала. Фото конца XIX в

В лавке Павла Егоровича можно было не только купить все, что завозилось тогда в Таганрог, не только получить лекарства и консультацию для лечения, но и отдохнуть от трудов праведных, отвлечься от нелегких житейских забот, выпив, нередко и с хозяином, сантуринского или обычной крепкой. В лавку приводили $амые разные посетители: извозчики и монахи, прислуга и чиновники, крестьяне и рыбаки. Покупали на копейки, капризничали, перебирали товар, жаловались хозяину, что их обвесили, обманули при покупке.

Павел Егорович изо всех сил старался приобщить детей к своему делу и вменил в обязанность старшим сыновьям дежурство в лавке; они должны были знать, где, на какой полке и в каком мешке или ящике содержится тот или иной товар; сидя за хозяйской конторкой, они принимали от покупателей деньги, давали сдачу и записывали выручку от продажи в так называемую амбарную книгу. Отец требовал прилежания, сам проверял записи, пересчитывал деньги, осматривал товар, и если обнаруживал непорядок, оплошность по причине лености или неаккуратности - тут уж доставалось всем, кто под руку попадал: и самому виновнику, и прислуживающим в лавке Андрюшке с Гаврюшкой, и защитнице детей Евгении Яковлевне. Павел Егорович не скупился на подзатыльники, оплеушины и даже розги, широко применял эти исправительные меры и к собственным детям и к хохлятам-лавочникам.

Дом купца Моисеева. Фото начала XX в

Из трех старших сыновей Антону доставалось больше всех хлопот с лавкой: Александр и Николай были уже подростками, у них появились свои, «взрослые», интересы и заботы, и они часто уговаривали младшего брата заменить их за конторкой. Антон был сговорчив и терпеливо, добросовестно дежурил в лавке, при этом обнаруживал гораздо больше старания и прилежания, что конечно же нравилось отцу, и он чаще других отправлял мальчика в лавку.

«- Антоша, бери ключи и ступай с Андрюшкой и Гаврюшкой отпирать лавку! А я к поздней обедне пойду, - отдаст приказ Павел Егорович.

Мальчик с кислою миною поднимается из-за стола, за которым пил чай, и без возражений идет исполнять приказание, хотя ему и очень грустно. Он еще вчера условился с товарищем-соседом прийти к нему играть в мяч.

* Чехов-лавочник. Рис. С. С. Чехова

- Павел Егорович, пожалей ты ребенка!-вступается Евгения Яковлевна, мать Антоши. - Ведь ты его чуть свет разбудил к ранней обедне... Он обедню выстоял, потом акафист выстоял... Ты ему не дал даже и чаю напиться как следует... Он устал...

- Пускай приучается, - отвечает Павел Егорович. - Я тружусь, пускай и он трудится... Дети должны помогать отцу.

- Он и так всю неделю в лавке сидит. Дай ему хоть в воскресенье отдохнуть.

- Вместо отдыха он баловаться с уличными мальчишками начнет... А если в лавке никого из детей не будет, так Андрюшка с Гаврюшкой начнут пряники и конфеты лопать, а то и деньги воровать станут... Сама знаешь, без хозяина товар плачет...

Против этого аргумента даже и Евгения Яковлевна ничего возражать не может, и ее доброе материнское чувство невольно отступает на второй план...»

Эта выразительная сцена описана Александром Чеховым в его воспоминаниях «Антон Павлович Чехов - лавочник», в которых нельзя не заметить субъективного отношения к отцовской лавке, раздражения против того упорства, с каким Павел Егорович приучал детей к торговому делу. Александра Павловича можно понять: ему исполнилось уже четырнадцать лет, когда семья переехала в дом Моисеева, и никаких склонностей к коммерции он до сих пор не обнаруживал. Наоборот, он тяготился обстановкой в семье, все порывался уйти из дому, а вскоре так и поступил: он стал репетитором детей директора гимназии и перешел жить к Рейтлингерам.

Но вот что примечательно: сам Антон Павлович нигде ни единым словом не осудил занятий отца, не упрекнул его в том, что лавка лишила его и братьев радостей детства.

Трудно было совмещать учебу в гимназии с работой в лавке? Да, трудно: часто уроки оставались невыученными и задания были выполнены наспех.

Холодно было зимой сидеть часами за конторкой в нетопленом помещении? Да, и такое бывало: чернила превращались в лед, и руки становились синими от холода, и ватное гимназическое пальто уже не согревало продрогшее тело...

Очень хотелось вместо лавки пойти на улицу и поиграть со сверстниками? Конечно хотелось - зимой покататься на коньках или санках, а летом выкупаться лишний раз в море или половить рыбу.

Конторка

Но отец был строг и неумолим. «Нечего баклуши бить на дворе; ступай лучше в лавку да смотри там хорошенько; приучайся к торговле! - слышал постоянно Антон Павлович от отца. - В лавке, по крайней мере, отцу помогаешь...»

Павел Егорович старался делать как лучше для детей - в меру своего понимания, конечно. Надо отдать ему должное: труд был в почете в семье

Чеховых. И сам глава семейства, и мать, Евгения Яковлевна, проводили дни своей жизни в трудах и заботах и детей приобщали к труду с ранних лет. «Я тружусь, пускай и он трудится!» Разве есть что-либо предосудительное в этом искреннем родительском требовании, и можно ли упрекнуть Павла Егоровича в его стремлении внушить детям, что хлеб насущный добывается человеком в поте лица?

Вывеска над входом в лавку

«День начинался и заканчивался трудом, - пишет в своих воспоминаниях младший брат писателя Михаил Павлович. - Все в доме вставали рано. Мальчики шли в гимназию, возвращались домой, учили уроки...»

Но Павлу Егоровичу и это казалось недостаточным. Мало того, что сыновья и в гимназии учились, и в лавке трудились, и в церковь ходили по расписанию, и иностранным языкам обучались (отцу и матери очень хотелось, чтобы дети говорили по-французски, и пригласили в дом француженку мадам Шопэ), так Павел Егорович еще устроил трех, сыновей в ремесленные классы при таганрогском уездном училище: Иван стал обучаться переплетному делу, а Николай и Антон - сапожно-портняжному искусству. Обучение в классах было бесплатное, что особенно устраивало Павла Егоровича, и заведовал ими известный в городе мастер на все руки, некто Порумб - человек с огромной бородой и добрейшей душой: он и швейные машины чинил, и сапоги тачал, и обшивал всех в округе.

Прилавок

Можно только позавидовать той настойчивости, с какой отец Чехова занимался трудовым воспитанием своих детей, и вспомнить, кстати, некрасовские строки: «Эту привычку к труду благородную нам бы не худо с тобой перенять...»

Испытывал ли сам десятилетний Антон те «мучения» и «страдания» в лавке отца, о которых любят рассуждать биографы? Вряд ли. Он рос в определенной среде, с устойчивыми правилами жизни, и многие из них воспринимались мальчиком как естественные, обычные, должные. В частности, «эта привычка к труду благородная» была нормой жизни чеховской семьи, и атмосфера трудолюбия, царившая в доме, несомненно оказывала благотворное влияние на формирование сознания и души Антона. Кстати, кажется, он раньше других детей понял, что в этой жизни ему надеяться не на кого и не на что и всего добиваться придется собственным «горбом» и умом. При всех трудностях, которые выпали на его отроческие годы, следует учитывать одно важное обстоятельство: именно они, эти трудности, воспитывали и закаляли характер будущего писателя...

Первые автографы А. П. Чехова: прошение о приеме на ремесленные курсы

Что еще дала лавка Чехову? Массу жизненных впечатлений и наблюдений. До сих пор представления мальчика о мире ограничивались в основном кругом семейных отношений. Здесь же, в лавке, жизнь открылась перед ним во всей своей полноте, без прикрас - такой, как она есть на самом деле. Целый ряд типов, лиц проходил перед ним: чиновники, купцы, монахи, грузчики, кузнецы, заезжие чумаки, крестьяне. Часто на глазах у Антона разыгрывались такие сцены из народной жизни, каких не увидишь ни в одном театре. Он наблюдал здесь пеструю смесь реального и ложного, ничтожного и смешного. Мальчик же был от природы восприимчив, и все окружающее, может и помимо его воли, откладывалось в памяти, запечатлевалось в образах, красках, деталях.

Первые автографы А. П. Чехова: роспись о получении повестки отцу в городскую управу

Антона отличала природная живость и острота ума, быстрая реакция на ту или иную ситуацию. Он мог ярко пересказать ее или передать в лицах. Чаще всего это было очень смешно, и слушатели или зрители буквально «хватались за животики». Передразнивать Антон умел ловко - и голосом, и выражением лица, и жестами. Надует щеки, выпятит живот, захромает на кривых ногах - и сразу все узнают завсегдатая лавки, чиновника из городского суда. Или такой номер. В церкви идет служба. Евгения Яковлевна стоит возле детей. И вот, чувствуя, что кто-либо из домашних смотрит на него, Антон начинает уморительно двигать рваной, отстающей подметкой, производя впечатление, будто сапог шамкает губами. Зритель, конечно, прыскает от смеха и получает замечание матери или других взрослых.

Младший брат, Михаил Павлович, вспоминал, что Антон еще в детстве был любителем «давать каждому человеку название», и некоторые его прозвища «прилипали» к окружающим на всю жизнь. Так, с легкой руки Антона Павловича, его гимназического друга Василия Зембулатова все звали Макаром- сначала в гимназии, потом в университете и позже, когда тот стал почтенным доктором и уважаемым семьянином.

Антон щедро награждал кличками и своих братьев. Вволю понасмехался он над Николаем во время их летней поездки 1872 года в слободу Криничку к дедушке Егору Михайловичу. Нелепый вид брата - в складном самодельном цилиндре «шапокляк», босой, с прищуренным от солнца одним глазом - вызвал у Антона прилив веселости, и он всю дорогу донимал Николая: - Косой, дай покурить! Мордокривенко, у тебя есть табак?..

Остроты не всегда были удачными, но сама потребность шуткой отзываться на какие-то факты действительности и шуткой выражать свое настроение была неиссякаемой.

Весы

У самого Антона, кстати, тоже было несколько прозвищ. «У Антона в детстве была большая голова,- писал в своих воспоминаниях Алексей Алексеевич Долженко,- вероятно, поэтому мы дали ему прозвище Бомба». Другая его кличка - Головастик. И еще одна была - Чехонь.

На шутку Антон всегда умел ответить шуткой. Но однажды он крепко обиделся. Девочка, которая ему нравилась и которую он всякий раз затрагивал, чтобы обратить на себя внимание, как-то не выдержала и грубо обозвала его мужиком, что прозвучало в ее устах, как «хам», «быдло». «Тогда он со всего размаха ударил ее прямо по шляпке мешком из-под древесного угля, - рассказывает Михаил Павлович. - Пыль пошла, как черное облако...»

Чехов мог простить любую, даже злую,шутку, но оскорбление, унижение человеческого достоинства он не прощал. С годами глаз его становился острее, сердце - восприимчивее, и шутки, «передразнивания» становились все смешнее, значительнее. Он все активнее постигал жизнь, а она часто открывалась ему своей грубой, жестокой стороной...