«В детстве мне не хватало ласки...»

 В детстве мне не хватало ласки... Вот почему так трудно привыкаю к ним теперь... 

Из письма А. П. Чехова от 2 марта 1893 г.

Нрава Павел Егорович был крутого и властного. «Отец был суровым человеком», - скажет о нем позже Антон Павлович. Обязанности главы семьи Павел Егорович исполнял ревностно, требуя от домочадцев неукоснительного повиновения и подчинения своей воле. Впитав мораль и законы взрастившей его среды, где все отношения между людьми строились на принципах господства и подчинения, он прежде всего в собственной семье насаждал домостроевские порядки. Он был искренне убежден, что суровость и непреклонная требовательность - первейшие заповеди родительского воспитания. За малейшую провинность, оплошность, шалость, а тем более непослушание дети в семье Чеховых с раннего возраста строго наказывались, чаще всего - розгами. «Я помню, отец начал учить меня, или, попросту говоря, бить, когда мне не было еще и пяти лет. Он сек меня розгами, драл за уши, бил по голове, и я, просыпаясь, каждое утро думал прежде всего, будут ли сегодня драть меня?..» - рассказывает герой повести А. П. Чехова «Три года». Повесть во многом автобиографична, и только что приведенные слова перекликаются с воспоминаниями братьев Чеховых о своем детстве.

Митрофан Егорович Чехов. Фото 50-х годов XIX в

«Я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек», - признался однажды Антон Павлович брату Александру. Прошли годы, боль от отцовских побоев, казалось бы, утихла, но память боли, обида остались навсегда. «...Вспомни, - писал он же старшему брату, - те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой...»

Людмила Павловна Чехова. Фото 50-х годов XIX в

Во время подобных отвратительных сцен, свидетелями которых зачастую оказывались дети, сердце Антона разрывалось на части - от жалости к матери, от страха перед отцом и от желания убежать, спрятаться, чтобы не видеть злого лица родителя, не слышать грубых слов и чтобы никто не видел его, Антона, горьких слез и страданий.

«Деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери, - писал Антон Павлович Чехов брату Александру много лет спустя, 2 января 1889 года. - Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать».

Можно представить себе, сколь гнетущей была атмосфера в семье, где домочадцы жили в постоянной зависимости от настроений, прихотей и капризов главы семейства, сколь пагубно влияла она на впечатлительную детскую душу.

Без разрешения отца в доме ничего не делалось. Детям приходилось жить под его диктовку: бегать нельзя потому, что «сапоги побьешь»; шалить запрет щалось оттого, что «балуются только уличные мальчишки»; играть с товарищами - пустая и вредная забава, «товарищи бог знает чему научат»... И со стороны многотерпеливой Евгении Яковлевны дети обычно слышали: «Папаша сказали...», «Папаша не велят...», «Папаша будут сердиться...»

Икона работы Василия Чехова, брата Егора Михайловича

Однако, справедливости ради, следует сказать, что деспотизм Павла Егоровича имел свои границы - он никогда не переходил в бесчеловечную жестокость: детей в доме Чеховых не сажали на хлеб и воду, не ставили в угол на колени на горох, не запирали в темный чулан с крысами. А ведь подобные варварские методы воспитания, похожие на расправу, тоже были в ходу, особенно в той купеческо-мещанской среде, в которой рос и воспитывался Антон. Уродливые поступки Павла Егоровича, когда он проявлял свою власть с помощью грубости и насилия, были продиктованы не жестокостью, не злобой, ибо и то и другое в его характере вовсе отсутствовало, а непогрешимой убежденностью, что он живет и действует так, как надо, как учили жить его самого и как должны жить его дети. Понимал ли он, что своими приказами, окриками, побоями причиняет родным и близким не столько физическую, сколько душевную боль, что оскорбляет тем самым их человеческое достоинство? Задавал ли он себе такой вопрос? Вряд ли. Павел Егорович твердо верил, что поступает во благо и на пользу семье. Однажды, когда Евгения Яковлевна, не выдержав грубостей мужа, бросилась на защиту детей, он осадил ее материнский порыв следующими нравоучениями:

- И меня так же учили, а я, как видишь, вышел в люди. За битого двух небитых дают. От того, что дурака поучишь, ничего худого, кроме пользы, не сделается. Сам же потом благодарить будет...

При всей вспыльчивости и неукротимости нрава Павел Егорович был отходчив. После какой-нибудь буйной сцены, когда домочадцы прятались по углам, он мог собрать всю семью и как ни в чем не бывало отправиться в гости к родственникам или знакомым. Такие выходы «на люди» обставлялись торжественно, чинно, чтобы у окружающих создавалось впечатление о благополучной и благонравной во всех отношениях семье...

Четьи-Минеи - семейная реликвия Чеховых. Книга 1757 г

Правда и то, что семью свою Павел Егорович любил, заботился о ее благополучии не меньше, чем о своем коммерческом престиже, и придавал немалое значение внешней стороне этого благополучия, тянулся, что называется, из последних сил. Он стремился быть непременно на виду в таганрогском обществе. В связи с быстрым ростом семейства (после Антона родился Иван - в 1861 году, потом Мария - в 1863 году, Михаил - в 1865 году и еще Евгения, которая родилась в 1869 году и прожила всего два года) Павлу Егоровичу приходится часто менять местожительство, искать более просторное и удобное жилище, но обязательно в центре города: в 1859 - 1861 годах он арендует дом Гнутова, в 1861 - 1863 - дом Маркевича-Евтушевского, в 1863 - 1865 -дом Говорова, в 1865-1869 годах - дом Третьякова.

Греческая школа. Фото середины XIX в

Так что годы раннего детства Антона Павловича Чехова, до девяти лет, связаны с частыми переездами, сборами, бытовыми неустройствами, и эта нестабильность семейного быта, отсутствие собственного домашнего «гнезда» также сказывались на воспитании детей. Могли ли родители в этих условиях уделять детям достаточное внимание? А уж о нежностях, ласке и говорить не приходится. «Меня, маленького, так мало ласкали, - скажет Антон Павлович уже в зрелые годы, - что я теперь, будучи взрослым, принимаю ласку как нечто непривычное, еще мало пережитое».

Что касается Павла Егоровича, то он вообще не позволял себе никаких нежностей по отношению к детям, а Евгении Яковлевне было не до того: ей очень трудно приходилось именно в эти годы раннего детства Антона, когда он особенно нуждался в родительском тепле. Гораздо в большей степени, может быть, чем потом. Именно в первое десятилетие жизни Антона Евгения Яковлевна пребывала в постоянных заботах о вновь рождавшихся детях, и старших сыновей приходилось частенько отправлять к близким и дальним родственникам. «...Чеховы часто бывали у нас в гостях всей семьей... Часто детей оставляли у нас, и они весьма охотно гостили даже целыми неделями», - пишет в своих воспоминаниях Алексей Алексеевич Долженко, двоюродный брат Антона Павловича (его мать, Федосья Яковлевна, -родная сестра Е. Я. Чеховой).

Мужская классическая гимназия. Фото конца XIX в

Бывал маленький Антон и у дальних родственников, Камбуровых. Его отводили к ним с утра, и, набегавшись за день с детьми, он забирался в уголке на сундук, откуда его, сонного, переносили в постель.

Но больше всего мальчику нравилось бывать в доме родного дяди Митро-фана Егоровича, которого он узнал раньше других родственников и полюбил на всю жизнь. Дядя и его жена Людмила Павловна - мягкие, неторопливые, добрейшие люди, всегда держали двери своего дома открытыми настежь, а беднякам никогда не отказывали в куске хлеба. Антон чувствовал себя здесь легко и уютно: никто ни на кого не кричал, никто никого не бил, детям предоставлялась полная свобода действий - у дяди было четверо собственных детей, которых он, как говорится, пальцем не тронул.

Антона, как и других детей, стали рано приобщать к религии. Имя бога с утра до ночи было на устах у всех, начиная с главы семейства и вплоть до няньки Агафьи Александровны. Детей водили к утрене и к ранней обедне, заставляли целовать руки священникам, носить кадило в церкви. В вопросах как домашнего, так и религиозного воспитания отец был неумолим и требовал беспрекословного подчинения своей воле.

Вместе со страхом перед отцом зарождался в маленьком Антоне и страх перед религией - не восторг, не благоговение или умиление, на что рассчитывал Павел Егорович, ревностный поборник христианской морали, а именно страх, который скоро, очень скоро, перерастет в активное неприятие религии и церкви. Вспомним, что именно это негативное отношение к религиозному воспитанию и не устраивало А. Суворина в чеховской повести «Три года», на что Антон Павлович ответил довольно резко: «...Если бы Вас в детстве секли из-за религии, то Вам это было бы понятно...»

Да, вначале был страх - как естественная реакция незащищенной детской души на первые столкновения с окружающей действительностью, как отторжение от той грубости и силы, которая покушалась на свободу человеческой личности. К счастью, душа оказалась по природе здоровой, способной к сопротивлению, к упорной работе...

* Общий вид Таганрога. Фото конца XIX в

По воспоминаниям родных, Антон рос здоровым и крепким, рано начал говорить, говорил чисто, не спеша, не шепелявя. Несмотря на занятость домашним хозяйством, Евгения Яковлевна все же находила время заниматься с детьми. Она собирала их вокруг себя и рассказывала нескончаемые истории из жизни или пересказывала жития святых, которых она очень почитала. «Я помню, - писала Мария Павловна Чехова, - с каким интересом мы слушали ее необыкновенные, исполненные поэзии рассказы. На фоне внешней суровости отца материнская заботливость и нежное отношение к детям воспринимались нами с особенной остротой и горячей признательностью».

Бывало, Евгения Яковлевна читала детям, а иногда брала счеты с конторки Павла Егоровича и обучала первым математическим навыкам. Маленький Антон усваивал эти уроки весьма успешно, у него получалось особенно забавно и ловко, когда он принимался вслед за матерью щелкать на счетах. Павел Егорович одобрял и поощрял эти занятия и не скрывал надежд, которые он возлагал на сына.

* Общий вид Таганрога. Фото конца XIX в

Книгами для чтения служили часто церковные писания. Гордостью семьи были Четьи-Минеи, свод житий святых и богослужебных песен. По ним Антон и выучился грамоте, к семи годам он умел уже читать и писать.

Евгения Яковлевна первой заговорила с мужем о школе, об образовании детей. Тут же возникли разногласия: мать стояла за гимназию, которая открывала широкую дорогу в жизнь, а у Павла Егоровича были другие мечты и планы - он, как в свое время и его отец, хотел пустить детей по коммерческому делу, что давало, по его убеждению, более надежный кусок хлеба, чем занятия в гимназиях. В своих грезах он уже видел старших сыновей среди важных людей Таганрога, в конторах у Вальяно и Скараманги. Знакомые купцы-греки, завсегдатаи его лавки, советовали отдать детей в греческую школу, и Павел Егорович решился.

«Не зная ни языка, ни программы школы, ни ее порядков, ни внутренней ее уродливой жизни, он в простоте душевной верил, что если его сын научится греческому языку да еще вызубрит какой-то таинственный греческий синтаксис, то дорога этому сыну в заманчивую контору Вальяно или Кондоянаки будет открыта наверняка настежь.

Почтово-телеграфная контора. Фото конца XIX в

Коля и Антоша после молитвы «о еже хотящем учитися» торжественно были отведены в греческую школу» (Александр Чехов. «В греческой школе»).

Будущему художнику Николаю Чехову было в ту пору девять лет, а будущему писателю - семь. Старшего брата Александра отдали в греческую школу несколько раньше.

Даже по тем временам греческую школу нельзя было назвать всерьез учебным заведением в обычном его понимании. Никакой педагогической системы преподавания и воспитания в ней не существовало. В школе было пять классов и шестой - подготовительный, все они помещались в одной комнате с пятью рядами грязных парт. За партами сидели ученики от шести до двадцати лет, являвшие собой пеструю «смесь одежд и лиц» - дети шкиперов, драгилей, матросов, ремесленников и мелких маклеров. В большинстве случаев это были «уличные мальчишки», которые умели драться и воровать и которых привели в школу не столько для обучения грамоте, сколько для того, чтобы они не беспризорничали и не мешали дома.

Обучение и воспитание детей было отдано на откуп единственному преподавателю всей школы - он же одновременно являлся и директором - некоему греку Николаю Спиридоновичу Вучине, или, как он сам называл себя, - Николаосу Вутсинасу. Кто он и откуда попал в Таганрог, а тем более как стал директором школы, никто не знал, да никому до этого и дела не было.

Антон с первых же дней возненавидел школу с ее директором и с ее порядками. «Очутившись столь неожиданно в этой чуждой среде, Антон Павлович - как он сам рассказывал после - сразу опешил и струсил, и это чувство страха значительно возросло в нем после того, как один из учеников пятого класса, Елефтериос Дикиакис, подойдя к нему, для первого знакомства взял его за чуб и пребольно стукнул носом о парту» (Александр Чехов. «В греческой школе»).

Почтово-телеграфная контора. Фото конца XIX в

Очень скоро Антон узнал и испытал на собственной персоне, что не только ученики бьют друг друга - старшие младших, сильные слабых, виновные невиновных, - но всех их бьет директор Вучина. Пожалуй, главным занятием и призванием этого человека было изобретать для своих учеников всевозможные наказания, в чем он немало преуспел. Были случаи, когда он устраивал настоящие экзекуции над воспитанниками, доводя их до истерики. Одним словом, греческая школа явилась новым испытанием для детской души Антона Чехова. Откровенная, неприкрытая человеческая грубость, физические расправы настолько его потрясли и ужаснули, что он даже не плакал, когда его толкали, щипали или били линейкой по рукам, спине, голове.

Конечно, ни о каком обучении не могло быть и речи, грамота просто не шла на ум. За весь год в подготовительном классе учитель дважды пытался что-то показать ученику «Антониосу Тсехофу», как Антон Чехов значился в классном списке, но на этом все и закончилось. Греческую азбуку он кое-как одолел, но читать и писать по-гречески так и не научился.

Ничего не подозревающий Павел Егорович, бдительность которого была притуплена похвалами директора Вучины (грек был заинтересован в учениках, за которых получал двадцать пять рублей в год), решил на рождественских святках в присутствии гостей похвастаться успехами своих сыновей. «Он позвал Колю и Антошу и велел им принести свои книжки и прочесть что-нибудь при гостях. Гости изъявили желание послушать и, как водится, приготовились заранее похвалить из вежливости прилежных мальчиков. Но вместо ожидаемого эффекта получилось полное огорчение для родительского сердца. Коля еще кое-как прочел по складам два слова, а Антоша не мог сделать даже и этого и только пыхтел он напряженных усилий прочесть. Павел Егорович был поражен.

- Полгода ходите в школу, а даже читать не научились? - воскликнул он.

- Нам в школе никто не показывает, - ответили мальчики.

Начались на эту тему разговоры. Павел Егорович обвинил детей в лености и тут же, при гостях, сделал им выговор. Коля и Антоша ушли спать в слезах» (Александр Чехов «В греческой школе»).

Полным и окончательным провалом для братьев Чеховых в греческой школе стали весенние экзамены. Ни «Антониос», ни «Николаос», к великому огорчению Павла Егоровича, не совладали с греческим языком. С мечтами о богатых торговых конторах пришлось расстаться и согласиться на предложение Евгении Яковлевны и знакомых педагогов отдать детей в гимназию: она и к дому ближе, не то что греческая школа, да и учить будут как-никак по-русски, а не по-заморски.

Осенью 1868 года Антона и Николая Чеховых отвели в приготовительный класс Таганрогской мужской классической гимназии.

Пора раннего детства сменялась новым периодом жизни - новыми впечатлениями, переживаниями, открытиями окружающего мира. Росла душа, складывался особый внутренний мир человека, его духовная самостоятельность.