Глава первая

I

Он был гостеприимен, как магнат. Хлебосольство у него доходило до страсти. Стоило ему поселиться в деревне, и он тотчас же приглашал к себе кучу гостей. Многим это могло показаться безумием: человек только что выявился из многолетней нужды, ему приходится таким тяжким трудом содержать всю семью - и мать, и брата, и сестру, и отца, у него нет ни гроша на завтрашний день, а он весь свой дом, сверху донизу, набивает гостями, и кормит их, и развлекает, и лечит!

Снял дачу в украинском захолустье, еще не видел ее, еще не знает, какая она, а уже сзывает туда всяких людей из Москвы, из Петербурга, из Нижнего.

А когда он поселился в подмосковной усадьбе, его дом стал похож на гостиницу. "Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах, - вспоминает его брат Михаил, - ночевали даже в сенях. Писатели, девицы - почитательницы таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками". Но ему было и этого мало. "Ждем Иваненко. Приедет Суворин, буду приглашать Баранцевича", - сообщал он Нате Линтваревой из Мелихова в девяносто втором году (15, 365)^*.

^* (Первая цифра в скобках означает том, вторая - страницу Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова, М. 1946-1951.)

А заодно приглашал и ее. Причем из следующих его писем оказывалось, что, кроме этих трех человек, он пригласил к себе и Лазарева-Грузинского, и Ежова, и Лейкина и что у него уже гостит Левитан!

Восемь человек, но и это не все: в доме постоянно ютились такие, которых даже не считали гостями: "астрономка" Ольга Кундасова, музыкант Мариан Семашко, Лика Мизинова, Мусина-Пушкина (она же - Дришка, она же - Цикада), какая-то Лесова из Торжка, какая-то Клара Мамуна, друзья его семьи, завсегдатаи и великое множество случайных, безыменных людей.

От этого многолюдства он, конечно, нередко страдал. "С пятницы страстной до сегодня у меня гости, гости, гости... и я не написал ни одной строки" (15, 366). Но даже это не могло укротить его безудержной страсти к гостям. В том же письме, где помещена эта жалоба, он зовет к себе ту же Кундасову, в следующем - Владимира Тихонова, в следующем - Лейкина, в следующем - Ясинского, а из следующего мы узнаем, что у него гостят и Суворин, и Щепкина-Куперник, и таганрогская Селиванова-Краузе!

Звал он к себе всегда весело, бравурно, игриво, затейливо, словно отражая в самом стиле своих приглашений атмосферу молодого веселья, которая окружала его.

"Ну-с, сударь, - писал он, например, редактору "Севера", - за то, что Вы поместили мой портрет и тем способствовали к прославлению имени моего, дарю Вам пять пучков редиски из собственного парника. Вы должны приехать ко мне (из Петербурга! за шестьсот верст! - К. Ч.) и съесть эту редиску" (15, 371).

И вот как приглашал он архитектора Шехтеля:

"Если не приедете, то желаю Вам, чтобы у вас на улице публично развязались тесемки" (белья. - К. Ч.) (13, 220).

Таково же его приглашение водевилисту Билибину:

"Вы вот что сделайте: женитесь и валяйте с женой ко мне... на дачу, недельки на две... Обещаю, что Вы освежитесь и великолепно поглупеете..." (13, 164-165).

Дело здесь не в радушии Чехова, а в той огромной жизненной энергии, которая сказывалась в этом радушии.

Зазывая к себе друзей и знакомых, он самыми горячими красками, как бы пародируя рекламу курорта, расписывал те наслаждения, которые их ожидают.

"Место здоровое, веселое, сытое, многолюдное..." (14, 153), "Теплее и красивее Крыма в сто раз..." (14, 153), "Коляска покойная, лошади очень сносные, дорога дивная, люди прекрасные во всех отношениях" (14, 364), "Купанье грандиозное" (13, 221).

Приглашал он к себе очень настойчиво, не допуская и мысли, что приглашаемый может не приехать к нему, "Я обязательно^* на аркане^** притащу Вас к себе", - писал он беллетристу Щеглову (14, 151). Большинство его приглашений были и вправду арканами, такая чувствовалась в них настойчиво-неотразимая воля.

^* (Курсив Чехова. - К. Ч.)

^** (В текстах Чехова здесь и далее, кроме случаев особо оговоренных, курсив мой. - К. Ч.)

"Ненавижу Вас за то, что Ваш успех мешает Вам приехать ко мне", - писал он одному из приятелей (14, 120).

И другому:

"Если не приедете, то поступите так гнусно^*, что никаких мук ада не хватит, чтобы наказать Вас" (14, 350).

^* (Курсив Чехова. - К. Ч.)

И в третьем письме спрашивал Лику Мизинову:

"Какие муки мы должны будем придумать для Вас, если Вы к нам не приедете?" (15, 356).

И угрожал ей дьявольскими пытками - кипятком и раскаленным железом.

И писал сестре об одной из своих сумских знакомых.

"Если она не приедет, то я подожгу ее мельницу" (16, 195).

Эта чрезмерная энергия его приглашений и просьб часто тратились им почти без разбору. Всякого он звал к себе так, словно тот был до смерти нужен ему, хотя бы это был утомительно шумный Гиляровский или мелкотравчатый, вечно уязвленный Ежов.

Напрасно мы перебираем в уме имена старых и новых писателей - ни одного мы не можем припомнить, наделенного таким размашистым и щедрым радушием. Казалось бы, оно гораздо более пристало писателям-барам, владельцам помещичьих гнезд, чем этому внуку крестьянина, сыну убогого лавочника, но ни одна столбовая усадьба и за десять лет не видала под своими древними липами такого нашествия разнообразных гостей, какое было повседневным явлением в "обшарпанном и оборванном" Мелихове.