Введение

Антон Павлович Чехов - один из самых изученных, читаемых и почитаемых русских классиков: это бесспорно. Его 100-летие (1960), недавнее 125-летие (1985) со дня рождения широко отмечены во всем мире. Когда-то, в 1888 г., Чехов написал Суворину: "Будь же у нас критика, тогда бы я знал, что я составляю материал - хороший или дурной, все равно, - что для людей, посвятивших себя изучению жизни, я так же нужен, как для астронома звезда. И я бы тогда старался работать и знал бы, для чего работаю. А теперь я, Вы, Муравлин и проч. похожи на маньяков, пишущих книги и пьесы для собственного удовольствия".^* История все поставила на свои места. Уже довольно давно в "созвездии" Чехова сложилась целая наука - чеховедение. Издано академическое собрание его сочинений и писем, создана летопись жизни и творчества, собраны мемуарные источники, появилось бесчисленное количество монографий и статей... Научные конференции, постановки, экранизации, переводы... В сознании возникает фантасмагорическая картина: половодье, поток, чеховский бум, над каждым текстом, включая двухстрочные афоризмы, сидят по два аспиранта. "Мнение профессора: не Шекспир (Чехов. - И. С.) главное, а примечания к нему" (17, 160).

^* (Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма. Т. 3. М. 1976. С. 98. - В дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте: в скобках указаны том и страницы; серия писем обозначается П.)

Однако представление о тотальной изученности Чехова - иллюзия.

Время Чехова кажется еще совсем близким. М. П. Чехова умерла в 1957 г., исследователи старшего поколения беседовали с ней о брате, показывали ей свои работы.

И все же - как давно это было! Живое ощущение тупиковых восьмидесятых годов уже утрачено, многие документы пока не собраны и не осмыслены - так возникает ситуация исторического промежутка.

Борис Пастернак ощутил парадоксальность эпохи с точки зрения ее понимания в конце 1920-х годов. В поэме "Девятьсот пятый год" есть строфы:

 Барабанную дробь 
 Заглушают сигналы чугунки 
 Гром позорных телег - 
 Громыхание первых платформ 
 Крепостная Россия 
 Выходит 
 C короткой приструнки 
 На пустырь 
 И зовется 
 Россиею после реформ. 
 Это - народовольцы, 
 Перовская, 
 Первое марта, 
 Нигилисты в поддёвках, 
 Застенки, 
 Студенты в пенсне. 
 Повесть наших отцов, 
 Точно повесть 
 из века Стюартов, 
 Отдаленней, чем Пушкин, 
 И видится 
 Точно во сне.* 

^* (Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. Л. 1977. С. 422-423.)

Через сорок лет другой поэт сказал нечто подобное в "суровой прозе": "Нам, поздним потомкам, живущим в ином обществе, трудно, а то и невозможно восстановить картину реальных человеческих отношений, перекрещивающихся влияний и веяний в атмосфере конца прошлого и начала нашего века. Скорее можно представить пушкинскую - декабристскую или герценовскую эпоху, нежели то смутное, тревожное безвременье,- именно потому, что как раз все как есть смыто в истории больше, нежели яркие времена Пушкина или Герцена. Нам трудно представить себе далекость тогдашней интеллигенции от народной жизни, разобщенность ее представителей друг с другом, их кастовую замкнутость. Каждая заметная фигура этой эпохи возникает как фигура одинокая. В ее одиночестве ее разгадка, а разгадка кажется любопытным курьезом и только. Каждый такой образ воплощен в плоть и кровь реальности не до конца, подобно вымышленному Треплеву или отнюдь не вымышленному Александру Добролюбову".^*

^* (Антокольский П. Г. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. М. 1973. С. 12-13.)

Имя чеховского героя возникает у Павла Антокольского не случайно. Мир Чехова - квинтэссенция этого времени, эпохи рубежа веков.

Поэтому не представляется парадоксом суждение парадоксального литературоведа: "Если расположить русских писателей XIX столетия по степени трудности их исследования, то первым в подобном списке окажется Чехов. Именно он. А далее, вероятно, последуют Гоголь, Достоевский, Лесков. Впрочем, о том, кто последует далее, можно спорить. Но приоритет Чехова - мерцающего, неуловимого, составляющего в стройной, казалось бы, линии развития русской литературы неброскую, очень корректную, но тем не менее совершенно несомненную аномалию,- окажется бесспорным".^* И другой автор задается вопросом: "Знаем ли мы Чехова?".^** И академичный А. В. Чичерин свои "Очерки по истории русского литературного стиля" завершает Щедриным, объясняя в заключении: "Меня упрекнут, быть может, что у меня остался недосказанным даже и XIX век. Где же Чехов? Беда в том, что я в этом отношении согласен с В. Н. Турбиным... Так вот эта трудная тема - стиль Чехова - во многом еще не готова".^***

^* (Турбин В. Н. К феноменологии литературных и риторических жанров в творчестве А. П. Чехова // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск. 1973. С. 204.)

^** (Гусев В. И. Знаем ли мы Чехова?//Чехов А. П. Рассказы; Повести. М. 1976. С. 5-16.)

^*** (Чичерин А. В. Очерки по истории русского литературного стиля. М. 1977. С. 444. - Через восемь лет, во втором издании книги (М. 1985), глава о Чехове, наконец, появилась.)

Мы многое знаем о Чехове, но понимание времени Чехова и его самого надо еще углублять и уточнять.

Сегодня одно из самых популярных в литературоведческой науке, если не сказать - модных, - понятие "художественный мир". В 50-х годах работы, выходящие за пределы жанра критико-биографического очерка, именовали обычно "О мастерстве..." (Чехова, Тургенева, русских классиков). В 60-70-х годах эмпирически-аморфное понятие "мастерство" было постепенно заменено "поэтикой". Сегодня же на обложках книг на сходную тему мы чаще всего видим "художественный мир".

Дело здесь не просто в моде. За сменой терминов стоит тенденция ко все более отчетливому пониманию целостности, системности, структурности отдельного произведения, творчества писателя, литературного процесса. Именно оно приходит на смену прежнему представлению о мастерстве использования, владения отдельными элементами "художественного" (фабула, язык, пейзаж и т. п.) и арифметическом "складывании" их в отдельном произведении. (Следует отметить, что Г. А. Гуковский, Б. М. Эйхенбаум, А. П. Скафтымов глубоко исследовали художественный мир писателя, не употребляя этого понятия.) Большую роль в утверждении категории "художественный мир" в нашем литературоведении сыграла известная статья Д. С. Лихачева "Внутренний мир литературного произведения": "Каждое художественное произведение (если оно только художественное!) отражает мир действительности в своих творческих ракурсах. И эти ракурсы подлежат всестороннему изучению в связи со спецификой художественного произведения и прежде всего в их художественном целом. Изучая отражение действительности в художественном произведении, мы не должны ограничиваться вопросом "верно или неверно" - и восхищаться только верностью, точностью, правильностью. Внутренний мир художественного произведения имеет еще свои собственные взаимосвязанные закономерности, собственные измерения и собственный смысл как система".^* Д. С. Лихачев показал, что автор не только отражает, но и творит в художественном произведении все стороны реальности: время и пространство, психологический мир и мир истории. В середине 70-х годов были опубликованы старые работы М. М. Бахтина, где отдельные аспекты художественного мира, созидаемые в произведении (пространство и время, герой и его слово, автор), получили оригинальную, подлинно философскую разработку. Сегодня наступление на "художественный мир" с разных сторон и на разном материале ведут литературоведы, специалисты по эстетике, философы.

^* (Лихачев Д. С. Внутренний мир литературного произведения // Вопр. лит. 1968. № 8. С. 75-76.)

Понятие пока не попало в словари и энциклопедии, но уже активно работает в конкретной научной практике, стало одной из центральных категорий поэтики.

В изучении русской классики именно чеховеды оказываются здесь во многом пионерами. Начиная с 70-х годов появляется целый ряд серьезных работ, аналитическим "фокусом" которых становится исследование художественного мира Чехова, поиск его законов и доминант.^* Основа такого изучения, собственно, уже была заложена в работах Г. А. Бялого и Г. П. Бердникова, Н. Я. Берковского и 3. С. Паперного, А. П. Скафтымова и А. И Роскина.

^* (См.: Гурвич И. Проза Чехова (человек и действительность). М. 1970; Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М. 1971; Громов М. П. Повествование Чехова как художественная система // Современные проблемы литературоведения и языкознания. М. 1974. С. 307-316; Цилевич Л. М. Сюжет чеховского рассказа. Рига. 1976; Червинскене Е. Единство художественного мира: А. П. Чехов. Вильнюс. 1976; Катаев В. Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М. 1979; Полоцкая Э. А. П. Чехов: Движение художественной мысли. М, 1979; Л инков В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова. М., 1982; Соболевская Н. Н. Поэтика Чехова. Новосибирск. 1984. - Об актуальных проблемах современного изучения Чехова см.: Полоцкая Э. А. Поэтика Чехова: Проблемы изучения //Чехов и литература народов Советского Союза. Ереван. 1984. С. 165-182.)

На этот путь наталкивает сама специфика чеховского материала. Мир Чехова, в отличие от большинства других русских классиков, лишен романного "костяка", который обычно является основой для изучения творческой эволюции Тургенева и Гончарова, Толстого и Достоевского. Монографический же перебор рассказов и повестей, лишенный общей перспективы, не всегда эффективен. ""Эффект системы" в данном случае выражается в том, - справедливо замечает М. П. Громов,- что рассказы Чехова не просто соседствуют в хронологической структуре собрания сочинений, но смыкаются между собой как элементы сложного художественного построения, общая тема, "общая идея" находится за пределами каждого из них в отдельности и явлена в целом множестве их. Так в массе рассказов Чехова синтезируются обобщенные темы и образы, само существование которых может быть выявлено лишь при последовательном изучении всех рассказов в целом".^*

^* (Громов М. П. Указ. соч. С. 309.)

Такой подход, вероятно, не означает, что внимание к отдельным текстам ослабевает. Иного материала, кроме тех же повестей и рассказов, в руках исследователя нет. Просто анализ в данном случае по-иному сориентирован: он "центробежен", предметом исследования и осмысления становятся не столько сами произведения, сколько художественные принципы писателя, в них реализованные. Количество привлекаемого материала не обязательно велико, но отобран он должен быть очень точно, ибо установленные закономерности, в принципе, должны охватывать мир писателя в целом. "...Только такие утверждения о сущности, об идейно-художественном характере творчества писателя научно весомы и методологически правильны, которые могут быть продемонстрированы и доказаны на любой части его произведений, на любом стихотворении, на любом романе".^*

^* (Гуковский Г. А. Изучение литературного произведения в школе. М.; Л. 1966. С. 122.)

Однако сама категория "художественный мир" лишь постулирует целостность, системность произведения или творчества писателя, но не дает ключа к его анализу. Далее встает вопрос более дифференцированного его рассмотрения. В нашем литературоведении, как представляется, есть идея, сформулированная на другом материале, но чрезвычайно важная именно для чеховедения, к ней с разных сторон давно подходят исследователи Чехова.

В 1972 г. Д. Е. Максимов в большой статье "Идея пути в поэтическом сознании Ал. Блока" наметил "два основных истолкования" этого понятия: "В одном случае можно говорить о пути писателя прежде всего как о его позиции, в другом, включающем первый случай, - как о его развитии".^* Эти две возможности ведут и к двум типам построения (а следовательно - и постижения) художественного мира: в одном случае лежащая в основе мира система "инвариантов", художественных принципов в процессе творчества резко изменяется, в другом - остается относительно стабильной. Чехов, по Д. Е. Максимову, относится к художникам второго типа. "Путь как позиция реализуется в творчестве таких полярных, глубоко отличающихся друг от друга писателей, как Достоевский и Чехов. Размышляя о них, мы на первое место естественно и неизбежно выдвигаем их поэтический мир, то есть сферу отраженной и преломленной ими действительности, и самый характер ее преломления, их идейный комплекс, и только во вторую очередь - их личное духовное развитие".^**

^* (Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л. 1981. С. 10.- В книгу статья вошла под характерным для современного литературоведения несколько измененным заглавием: "Идея пути в поэтическом мире Ал. Блока". Еще в 1930-х годах, в недавно ставшей известной статье "Поэты с историей и поэты без истории", сходную типологию предложила М. Цветаева. На совпадение указал сам Д. Е. Максимов (с. 16). Статья Цветаевой недавно опубликована в обратном переводе с сербскохорватского: Цветаева М. И. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М. 1980. С. 424-457.)

^** (Максимов Д. Е. Указ. соч. С. 11.)

Точное метафорическое соответствие такому разграничению нашел, на наш взгляд, С. С. Аверинцев: для поэта "развития" принципиален образ дороги, для художника "позиции" - образ истока. "Что такое "исток"? Это место, где все уже дано изначально и откуда оно потом "вытекает", волнами распространяясь и разливаясь, но не изменяя своей субстанции. Поток бежит вперед именно потому, что его исток остается на своем месте; прошлое не сменено настоящим, но обосновывает его".^*

^* (Аверинцев С. С. Поэзия Вячеслава Иванова //Вопр. лит. 1975. № 8. С. 171.)

Поиск чеховского "истока" - внутренних взаимосвязей между Чехонте и Чеховым, повествовательной прозой и драмой, "чистой" беллетристикой и документальной прозой и т. д.- одна из главных задач предлагаемой книги. В соответствии с идеей чеховского пути как "позиции" главы, посвященные отдельным произведениям, должны представить разные, в значительной степени сосуществующие, стороны художественного мира. Но критерием верности выявляемых принципов "отражения и преломления действительности" является как раз адекватное прочтение отдельных текстов. В этом смысле большую часть книги можно рассматривать и как ряд этюдов о разных чеховских произведениях, спор о которых часто ведется десятилетиями. Автор неизбежно включается в него, с чем связан и некоторый полемический акцент, вероятно, ощутимый в соответствующих главах.

Полемика в литературоведении - вообще неизбежное условие исследования, ибо вряд ли стоит браться за перо, чтобы в. очередной раз повторить привычные суждения о первой пьесе или "Черном монахе". При все том очевидно, что осуществиться эта работа - как и любая другая современная работа о Чехове - могла лишь благодаря труду нескольких поколений литературоведов, которые собирали чеховские письма и мемуары современников, проверяли тексты, устанавливали факты, завоевывали мысль о масштабе и своеобразии чеховского творчества, И эта книга - реплика в коллективном диалоге о Чехове.

И еще об одном. С. П. Залыгин, прекрасный современный: писатель, в эссе "Мой поэт" сказал, что Чехов "оставил загадку своего таланта, своей личности. Быть может - наиболее зашифрованную среди многих других загадок такого рода, загадок талантливости и гениальности".^*

^* (Залыгин С. П. Литературные заботы. М. 1979. С. 249.)

Данное размышление может показаться условием литературоведческой "игры", заклинательной фразой, сразу напоминающей известное суждение Достоевского о Пушкине: "Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем".^* Но оно точно и справедливо. Каждый настоящий писатель (как и читатель - вспомним ахматовское: "И каждый читатель, как тайна, как в землю закопанный клад"; как и личность вообще) - в известной степени тайна. Слово это в данном случае - синоним сложности и насущной необходимости в ней разобраться. Есть разные тайны - Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого. Тайна всегда индивидуальна, она не допускает ни примитивных "отмычек", ни абсолютного рассекречивания. В книге идет речь о контурах чеховской тайны. Другие исследователи в других работах дадут, вероятно, иные разгадки и наметят иные контуры.

^* (Достоевский ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т 26. Л. 1984. С. 149.)