XXIII. ПРОТИВ ВЛАСТИ «ДЬЯВОЛА»

Герой одного из чеховских рассказов 1898 года - «Случай из практики»- доктор Королев приезжает на подмосковную текстильную фабрику Ляликовой, к больной дочери владелицы фабрики. Он ночует в доме, беседует с Христиной Дмитриевной, бывшей гувернанткой юной Ляликовой. Христина Дмитриевна, как она не без хвастливости сообщает доктору, давно стала «своей в доме». Живет она в полное свое удовольствие, наслаждаясь дорогими яствами и винами. Дочь Ляликовой больна - не столько физической, сколько социальной болезнью, - той самой, которою болеют отпрыски почтенных купеческих родов у Горького: она подавлена сознанием бессмысленности, несправедливости жизни; ее болезнь - голос совести, подавлявшийся у предшествующих поколений ее рода. Она страдает за грехи отцов, и, как понимает доктор Королев, никакими лекарствами тут не поможешь. Подобно самому Чехову, доктор Королев отдает себе ясный отчет в том, что туг нужно лечить «не болезни, а причины болезней».

Точно так же доктор Королев «и все улучшения в жизни фабричных не считал лишними, по приравнивал их к лечению неизлечимых болезней».

Ночью, глядя из окна отведенной ему комнаты на багровые окна фабричного корпуса, доктор раздумывает:

«Тысячи полторы-две фабричных работают без отдыха, в нездоровой обстановке, делая плохой ситец, живут впроголодь и только изредка в кабаке отрезвляются от этого кошмара; сотня людей надзирает за работой, и вся жизнь этой сотни уходит на записывание штрафов, на брань, несправедливости, и только двое-трое, так называемые хозяева, пользуются выгодой, хотя совсем не работают и презирают плохой ситец. Но какие выгоды, как пользуются ими? Ляликова и ее дочь несчастны, на них жалко смотреть, живет в свое удовольствие только одна Христина Дмитриевна, пожилая, глуповатая девица в pincenez. И выходит так, значит, что работают все эти пять корпусов и на восточных рынках продается плохой ситец только для того, чтобы Христина Дмитриевна могла кушать стерлядь и пить мадеру».

Когда доктор слышит удары в металлическую доску сторожей, отбивающих часы, ему кажется, что среди ночной тишины этот звук издает «само чудовище с багровыми глазами, сам дьявол, который владел тут и хозяевами и рабочими...

И он думал о дьяволе, в которого не верил, и оглядывался на два окна, в которых светился огонь. Ему казалось, что этими багровыми глазами смотрел на него сам дьявол, та неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми...» Он думает о «какой-то направляющей силе, неизвестной, стоящей вне жизни, посторонней человеку... и мало-помалу им овладело настроение, как-будто эта неизвестная, таинственная сила в самом деле была близко и смотрела. Между тем восток становился все бледнее, время шло быстро. Пять корпусов и трубы на сером фоне рассвета, когда кругом не было ни души, точно вымерло все, имели особенный вид, не такой, как днем; совсем вышло из памяти, что тут внутри паровые двигатели, электричество, телефоны, но как-то все думалось о свайных постройках, о каменном веке, чувствовалось присутствие грубой, бессознательной силы».

Таков гениальный образ капиталистического мира, созданный Чеховым.

Только художник, пристальный, светлый взгляд которого проникал в глубину общественной жизни, мог создать образы-символы такой всеохватывающей силы, такого широкого значения.

Справедливость говорила Чехову, что «в электричестве и паре любви к человеку больше», чем в отрицании буржуазной цивилизации. Но та же неумолимая чеховская справедливость говорила и другое. В той жизни, которая «вся построена на рабстве», те же самые «электричество и пар», вся современная техника, со всем ее блеском человеческого гения, служит грубой, бессознательной, порабощающей силе.

Рабство осталось и в век электричества, паровых двигателей, телефонов, как и в далеком каменном веке, - оно только приняло иные формы.

Безличность, бессознательность, бесчеловечность стихийных сил, господствующих над человеком в буржуазном мире, оскорбляли Чехова своей тяжелой, подавляющей грубостью. Он видел дьявольскую насмешку в контрасте электричества, паровых двигателей, телефонов с угнетающим примитивизмом все тех же звериных отношений между людьми, когда сильный пожирает слабого, когда, несмотря на грандиозное торжество человеческого разума в технике и науке, людьми управляют бессознательные силы, как в далекие-далекие времена! Этот контраст представился таким несообразным, невероятным доктору Королеву, что у него «совсем вышли из памяти» телефоны и паровые двигатели. Он почувствовал себя в каменном веке.

Перед нами - исключительно глубокое художественное проникновение в сущность законов капиталистического мира с eго чудовищными противоречиями, с его оскорбительной для человеческого разума зависимостью человека от неподвластных ему сил.

А заканчивался «Случай из практики» светлым, утренним мотивом свободы, веры в близость разумной, прекрасной жизни, очищенной от власти «дьявола».

Доктор Королев говорит больной наследнице Ляликовых, что у нее «почтенная бессонница; как бы ни было, она хороший признак: мы... наше поколение, дурно спим, томимся, много говорим и все решаем, правы мы или нет. Л для наших детей или внуков вопрос этот, - правы они или нет, -будет уже решен. Им будет виднее, чем нам. Хорошая будет жизнь лет через пятьдесят, жаль только, что мы не дотянем».

На другой день, чудесным летним утром, доктор едет на станцию в коляске и, наслаждаясь прелестью пейзажа, воздуха, «он думал о том времени, быть может, уже близком, когда жизнь будет такою же светлою и радостной, как это тихое, воскресное утро...»

Чехов мечтал не о патриархальной идиллии: он предчувствовал и звал такую разумную, прекрасную жизнь, когда все блага культуры, все достижения человеческого гения будут служить не «дьяволу», а счастью людей.

В лице Чехова буржуазный мир встретился со своим неумолимым судьей.

Его презрение к буржуазии было безграничным.

«Цель романа, - писал он о романе «Семья Полонецких» Сенкевича, - убаюкать буржуазию в ее золотых снах... Буржуазия очень любит так называемые «положительные» типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно и капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым».

Характерна лаконичная заметка, которую находим в его записной книжке: «В поезде luxe - это отбросы общества».

Известно, что в поездах «luxe» разъезжала буржуазно-аристократическая верхушка.