ГЛАВА V. РАБОТА ЧЕХОВА НАД ПЕЧАТНЫМИ РЕДАКЦИЯМИ ПРОИЗВЕДЕНИИ

Чехов в своих письмах конца 80-х годов не раз признавался, что он любит читать чужие рассказы и вносить в них поправки, что он «наловчился» корректировать и марать рукописи, что это занятие развлекает его, является «гимнастикой для ума». Он просит Суворина присылать ему для «шлифовки» рассказы, имеющиеся в портфеле беллетристического отдела «Нового времени». В конце 80-х и начале 90-х годов Чехов редактирует для Суворина ряд «субботников», а позднее он выступает в качестве редактора рассказов неизвестных авторов для журнала «Русская мысль»; в 1903 году Чехов стал редактором беллетристического отдела «Русской мысли».

Совершенно очевидно, что в этой деятельности проявилась еще одна грань творческого облика писателя - способность незаурядного литературного редактора. Эта особенность творческой личности Чехова была потенциальной, но время от времени эта потенция обнаруживалась в добровольном и охотном редактировании произведений писателей-современников.

Чрезвычайно интересным фактом в истории творческих отношений Чехова и Короленко является правка Чеховым рассказа Короленко «Лес шумит». В личной библиотеке Чехова, хранящейся в Ялте, сохранилась книга Короленко «Очерки и рассказы», преподнесенная автором Чехову в 1887 году. В рассказе «Лес шумит», включенном в этот сборник, Чехов сделал красным карандашом ряд исправлений. Приведем несколько характерных примеров и постараемся проникнуть в творческую лабораторию Чехова-стилиста.

Чехов вычеркивает начало рассказа, первые три фразы, найдя в них, по-видимому, изысканность языка, некоторую претенциозность стиля, «красивость», особенно в сравнениях шума леса с «отголосками дальнего звона», с «тихой песней без слов», с «неясными воспоминаниями о прошлом». Чехов «начинает» рассказ простой и вместе с тем живописной картиной соснового бора: «Высокие столетние сосны с красными могучими стволами стояли хмурою ратью, плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами». Эта и последующие три фразы дают простую и выразительную пейзажную экспозицию рассказа.

Во второй части рассказа Чехов удалил 3 абзаца с подробными воспоминаниями деда о «прежнем», «настоящем» пане и большой кусок текста с «лирическими отступлениями» деда о молодых бабах и Оксане; все эти подробные воспоминания и отступления были устранены из рассказа, по всей вероятности, потому, что они уводят в сторону от основной сюжетной линии. Есть несколько аналогичных чеховских купюр и в других местах текста. Вычеркиваются Чеховым также излишние подробности в характеристике людей, природы, бандуры.

Изгоняются из текста отдельные фразы или части фраз, которые Чехов, наверное, считал логически и стилистически ненужными. Показательным в этом отношении является выправленный Чеховым рассказ деда о леснике: «Тут меня Роман и выкормил. Ото ж человек был какой страшный, не дай господи! Росту большого, глаза черные, и душа у него темная из глаз глядела, потому что всю жизнь этот человек в лесу один жил: медведь ему, люди говорили, все равно, что брат, а волк - племянник. Всякого зверя он знал и не боялся, а от людей сторонился и не глядел даже на них... Вот он какой был-ей-богу, правда! Бывало, как он на меня глянет, так у меня по спине будто кошка хвостом поведет... Ну, а человек был все-таки добрый, кормил меня, нечего сказать, хорошо: каша, бывало, гречневая всегда у него с салом, а когда утку убьет, так и утка. Что правда, то уже правда, кормил таки».

Выделенные нами слова Чехов вычеркнул, а против слова «поведет» написал «ла» - настоящее время заменил прошедшим. Рассказ деда, исправленный Чеховым, стал более компактным, «чеховским» - по логической выразительности и стилистической окраске.

Короленко, стараясь придать характерность языку деда-рассказчика, насыщает его речь повторами: «Вот он какой был», «Вот какой человек был, ей-богу», «Вот он какой сердитый», «Вот он как говорит», «Вот он какую загадку загадал», «Вот оно как», «Вот спасибо пану», «Вот выздоровела Оксана» и т. д. Почти все эти многочисленные рефрены в целом или одно слово «вот» Чехов удалил, оставил только очень ограниченное количество, в тех случаях, когда эти повторы стилистически уместны, оправданы контекстом.

В качестве иллюстрации приведем еще одно место из рассказа деда о леснике. Романе, который постепенно привыкал к Оксане и даже стал любить ее: «Вот какое дело с Романом вышло'. Как пригляделся хорошо к бабе, потом и говорит: «Вот спасибо пану, добру меня научил. Да и я ж таки неумный был человек: сколько канчуков принял, а оно, как теперь вижу, ничего и дурного нет. Еще даже хорошо. Вот оно что!» Здесь Чехов вычеркнул только одно «вот».

Когда обращаешь внимание на злоупотребления повторами в рассказе Короленко, то по ассоциации вспоминается отношение Белинского к стилю молодого Достоевского. Характеризуя «Двойник», Белинский писал: «Если что можно счесть в «Двойнике» растянутостью, так это частое и, местами, вовсе ненужное повторение одних и тех же фраз, как например: «Дожил я до беды, дожил я вот таким-то образом до беды... Эка беда ведь какая!.. Эка ведь беда одолела какая!» Напечатанные курсивом фразы совершенно лишние, а таких фраз в романе найдется довольно» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IX, стр. 565).

Отмеченная Белинским стилистическая шероховатость у молодого Достоевского очень близка стилистическому недочету в рассказе молодого Короленко. И Чехов правильно обратил внимание на этот недостаток. Белинский нашел источник «растянутости» автора «Двойника» в молодости таланта, который еще не приобрел себе «такта меры и гармонии». По мысли Белинского, «растянутость» может быть двух родов - от бедности таланта или от богатства молодого таланта, еще не созревшего; в последнем случае ее лучше называть не растянутостью, а излишнею плодовитостью.

Несомненно, что и «растянутость» молодого автора рассказа «Лес шумит» объясняется богатством, а не бедностью таланта, вырабатывавшего в своем стиле «такт меры и гармонии». Чехов видел свое преимущество сравнительно с Короленко в том, что он, имевший возможность работать в литературе беспрерывно в течение 80-х годов, приобрел более богатый литературный опыт, нежели Короленко. Конечно, этот опыт помог Чехову удачно выступить в роли «редактора» рассказа Короленко.

Чехов, как это мы узнаем из его писем и редакторской работы над литературными произведениями, считал, что стиль писателя должен отвечать двум основным требованиям: лаконизму и музыкальности.

Вспомним, что в письме к Суворину от 6 февраля 1889 года Чехов, сообщая о подготовке материала для очередной книжки своих рассказов, признавался: «Черкаю безжалостно. Странное дело, у меня теперь мания на все короткое. Что я ни читаю - свое и чужое, все представляется мне недостаточно коротким» (XIV, 303).

«Черкал безжалостно» Чехов и рассказ Короленко. В основном, стилистическая правка в этом рассказе свелась к значительному сокращению текста.

Работа над стилем рассказа «Лес шумит» велась «редактором» только для себя - Чехов о ней не сообщил Короленко; все последующие издания этого рассказа автор оставил без изменений - значит он ничего не знал о коррективах Чехова, в противном случае Короленко, наверное, воспользовался бы некоторыми стилистическими указаниями Чехова. А коррективы в рассказе «Лес шумит» свидетельствуют о том, что Чехов во второй половине 80-х годов выступает как проникновенный и тонкий стилист; его исправления в большинстве случаев убедительны, обнаруживают в молодом писателе чувство формы и стиля, чувство целого.

В 90-х - годах выдающимся редактором-стилистом выступал и Короленко, который к тому времени овладел полностью «тактом меры и гармонии». Известно, что Короленко стал первым литературным учителем молодого Горького.

Нам представляется, что работа Чехова над рассказом Короленко была не только занимательным редакторским упражнением, «гимнастикой для ума». Чехов, вступивший в новый период своей творческой жизни, вдумчиво работает над стилем своих произведений, «шлифует» его. Эта работа идет попутно с изучением стилевых особенностей великих предшественников, а также современников, - в этом плане заинтересовал Чехова и стиль Короленко. Проливает свет на эту сторону творческой учебы Чехова одно его письмо, в котором он сообщает Короленко: «...буду читать Вашего «Слепого музыканта» и изучать Вашу манеру» (XIV, 100).

Недавно были опубликованы сохранившиеся рукописи рассказов Е. Шавровой («Софка») и А. Писаревой («Счастье») с редакторской правкой Чехова (Публикация П. С. Попова в «Литературном наследстве» ). П. Попов, изучивший эти рукописи, сообщает, в частности, что Чехов, работая над рукописью рассказа Писаревой, не менял композиции рассказа, ничего не вставлял от себя; «его редакторская правка свелась к тому, что он сделал весь рассказ компактнее, упрощая текст в тех местах, где предложения были слишком усложнены, жертвуя при этом отдельными деталями. Впрочем, многие детали ему, очевидно, представлялись лишними и независимо от громоздкого построения фраз... Устранены также вульгаризмы в речи больной Тимофеевой, лишние эпитеты; отдельные неудачные выражения сглажены. Кроме того, Чехов изъял некоторые фразы, представляющие собою как бы прямое авторское высказывание по поводу изображаемого» («Литературное наследство», т. 68, стр. 845-846).

Словом, и в данном случае мы имеем характерную для Чехова-стилиста редакторскую работу.

К сожалению, другие рукописи рассказов современников, выправленные Чеховым, пока не найдены.

Представляет большой интерес для изучения творческой лаборатории Чехова его редакторская работа над своими произведениями; о ней мы тоже пока мало знаем, так как большинство рукописей черновых и беловых не сохранилось.

В 1960 году в 68-м томе «Литературного наследства» были опубликованы найденные беловые рукописи пьесы-шутки «Юбилей» (сообщение Н. А. Роскиной), рассказа «Попрыгунья» (сообщение Н. И. Гитович), рассказа «Невеста» (сообщение Е. Н. Коншиной) и страница из черновой рукописи рассказа «Дама с собачкой» (сообщение К. М. Виноградовой). Авторы публикаций, изучившие эти рукописи, поделились своими интересными соображениями о работе Чехова-редактора.

К этим публикациям примыкает помещенная в том же выпуске «Литературного наследства» содержательная статья Владимирской «Из творческой истории, «Трех сестер», где дается сопоставление текстов пьесы в беловой рукописи, в первоначальной и окончательной печатных редакциях, и сделаны важные выводы об эволюции отдельных образов пьесы.

Исключительную научную ценность для понимания особенностей творческой лаборатории Чехова имеет работа писателя над разновременными печатными редакциями произведений. Прав В. В. Голубков, успешно работавший в этом направлении: «Изучение переработок Чехова, сопоставление вариантов печатных текстов, первоначальных и окончательных редакций, дают много данных для уточнения ряда вопросов, касающихся творческого метода писателя» (В. В. Голубков. Мастерство Чехова. М., Учпедгиз, 1958, стр. 25). Кроме того, такая работа даст много важного материала для характеристики идейно-художественной эволюции Чехова и даже для раскрытия самой природы литературного искусства, выдающимся представителем которого был Чехов. Такая работа еще ждет своих исследователей, пока сделаны только первые шаги.

Сравнительным изучением чеховских печатных текстов занимался в свое время М. П. Кленский, автор ценного «Библиографического списка сочинений Чехова», который пришел к выводу: «В изменениях текста видна рука большого мастера слова, который, как опытный хирург, уничтожал все «вредоносное» в организме своего же создания» (Сб. «Чехов». М., Изд-во «Атеней», 1925, стр. 259).

Кленский нашел, что окончательная редакция повести «Степь» содержит в себе около ста тридцати текстовых изменений по сравнению с первопечатной редакцией («Северный вестник»).

Эту работу Кленского продолжил А. М. Линии, проделавший скрупулезное сличение печатных редакций «Степи»; результатами своей работы исследователь поделился в статье «К вопросам творческой истории «Степи» (См.: сб. «А. П. Чехов и наш край», 1935).

Переработка Чеховым, взыскательным автором, печатных редакций своих произведений заставляет вспомнить слова известного французского художника Анри Матисса: «Я не отрекаюсь ни от одного из своих полотен, но среди них нет ни одного, которое я не написал бы иначе, если бы делал его заново».

Известно, что Чехов, зрелый художник, готовя собрание своих сочинений для издательства А. Ф. Маркса, тщательно редактировал произведения, а все написанное им до 1883 года не включил в собрание.

Переработка Чеховым своих произведений носила различный характер - от стилистической шлифовки фраз до изменения замысла и композиции произведения.

Остановимся на некоторых примерах, использовав приведенные в 20-томном собрании сочинений Чехова печатные варианты отдельных произведений.

Чехов, перерабатывая в 1900 году рассказ «Шуточка», впервые опубликованный в 1886 году, пользовался различными приемами правки - изменил финал, сократил отдельные места, сделал стилистическую правку текста.

Замена финала была произведена в соответствии с новым, более глубоким замыслом писателя; если в первоначальной редакции все сводилось к простой шутке и кончалось «банальной» женитьбой, то в окончательной редакции замысел усложнился, стал психологически более тонким: любовь - не шуточка; личная жизнь человека - дело серьезное и ответственное; «шуточки» в личной жизни могут привести к большим страданиям, могут испортить жизнь человека.

Сокращения в тексте (выпущены эпизод с обедом у Нади, обращения к читателям, отдельные подробности) преследовали цель сделать рассказ более компактным. Из него были убраны все элементы, тормозящие развитие действия, отвлекающие читателя от основного замысла рассказа.

Шлифовка фраз способствовала стилистическому совершенствованию текста.

Интересна творческая история рассказа «Володя». Впервые этот рассказ под заглавием «Его первая любовь» был опубликован в 1887 году, а окончательная редакция напечатана в 1890 году. Перерабатывая первоначальную редакцию, Чехов внес в рассказ ряд существенных изменений. В последнюю редакцию были введены: 1) эпизод падения Володи, соблазненного Нютой, связанное с ним «чувство гадливости» и внутренние муки Володи; был изменен возраст Володи - он стал 17-летним, более юным, более восприимчивым, более «ранимым»; 2) более глубокий конфликт между сыном и mamari, когда Володя, после падения, особенно остро почувствовал ничтожество матери и того «круга», к которому он с mam an принадлежал; интересен здесь психологический штрих: Володя упрекал тат an во лжи, даже когда она говорила правду - настолько Володе представлялась лживой, неестественной жизнь этого «круга»; У) противопоставление грубой, праздной, легкомысленной жизни в буржуазно-мещанском обществе - другой, чистой, благородной, изящной.

В последней редакции дополнен и углублен облик матери Володи, показанной типичной представительницей буржуазно-мещанского круга.

Дополнено описание внешнего и внутреннего облика тридцатилетней Анны Федоровны, богатой, праздной женщины, ищущей приключений, мелких любовных интрижек. Ей понравилось в Володе то, что, когда он объяснялся ей в любви, «в лице у него было что-то зверское, как у черкеса». Выделенные нами слова появились только в окончательной редакции; это психологическая деталь, вызывающая такую ассоциацию: Нюта, видимо, часто бывала на курортах Кавказа и Крыма, где легкомысленно проводила время с проводниками-горцами, поразившими ее «мужской» манерой, своим «зверским» видом.

Чехов в рассказе приводит одну интересную ассоциацию. Мать, прощаясь с сыном, сказала по-французски Нюте: «Он немного похож на Лермонтова. Не правда ли?» Почему у матери появилась такая ассоциация? Думается, что Чехов таким сравнением подчеркнул особенность внешнего и внутреннего облика Володи: он, некрасивый, болезненный, скрытный, живет напряженной внутренней жизнью. Но способна ли недалекая maman понять психологию своего сына? Нет, ее поразило только внешнее сходство Володи с Лермонтовым, но она случайно попала «в точку», - сравнение оказалось удачным для характеристики Володи.

Раскрывается в окончательной редакции и тема отца Володи. В первой редакции maman вспоминает своего мужа - отца Володи только в связи с рассказом Нюты о Володе, объяснившемся ей в любви, у которого в тот момент «в лице было что-то зверское». На это сообщение, вызвавшее у легкомысленной maman только «протяжный смех», она откликнулась характерным для нее воспоминанием: «Как он мне напоминает своего отца!» В этой реплике отец Володи выглядит только как типичный для буржуазного общества легкомысленный жуир. А в окончательную редакцию Чехов ввел воспоминание Володи о том, как он в детстве, семилетним мальчиком, жил во Франции со своим отцом, и в момент самоубийства Володя «увидел, как его покойный отец в цилиндре с широкой, черной лентой, носивший в Ментоне траур по какой-то даме, вдруг охватил его обеими руками, и оба они полетели в какую-то очень темную, глубокую пропасть».

Попытаемся разобраться в этой новой теме отца в окончательной редакции. Та подробность, что отец в Ментоне носил траур по какой-то даме, вызывает мысль, что здесь намек на какое-то большое, сильное чувство любви у отца, неудовлетворенного жизнью с недалекой женой; видимо, не случайно отец поехал во Францию только с Володей. Этот штрих - траур по какой-то даме - заставляет вспомнить фигуру Шабельского из пьесы «Иванов» («внутренний заем» и здесь!).

Тема отца в последней редакции имеет двойственный аспект: 1) Володя, как и его отец, отравлен жизнью в богатой, праздной, легкомысленной среде; 2) у Володи, как и у отца, живет стремление к другой, чистой жизни и к большому, настоящему чувству любви.

В окончательной редакции появилась и новая тема - тема детства. Володя после своего падения, вызвавшего у него мрачное настроение, вспомнил, как он, будучи семилетним мальчиком, бегал по песку в Биаррице с двумя девочками - англичанками, - какое хорошее тогда было у него настроение! «Девочки-англичанки промелькнули в воображении, как живые».

Здесь характерный для Чехова-писателя штрих: светлая, чистая пора детства противопоставляется порочному, грязному настоящему; детские непосредственные переживания и чувства расцениваются как норма подлинно человеческих эмоций.

И еще один пример переработки Чеховым своего произведения - рассказа «Пари». Впервые этот рассказ под заглавием «Сказка» был опубликован в 1889 году, а переработанная редакция рассказа под, заглавием «Пари» появилась в 1901 году.

В окончательной редакции была опушена заключительная третья глава (она полностью приводится в примечаниях к рассказу в 7-м томе 20-томного собрания сочинений Чехова).

Конечно, нас интригует вопрос: почему Чехов опустил эту главу? И другой вопрос: как же изменился замысел рассказа в связи с этим в окончательной редакции?

Нам представляется, что третья глава придавала концу истории с необычным пари банальный финал: человек после 15-летнего заточения - отречения от жизни почувствовал, что жизнь прекрасна, а не мрачна, как говорили ему книги философов; книги же - «это слабая тень жизни», обокравшая его, и ему захотелось простых житейских радостей. Кроме того, третья глава противоречила содержанию второй главы, где добровольный узник отказался от двух миллионов, так как в течение 15 лет он «внимательно изучал жизнь по книгам, которые дали ему «мудрость», и он пришел к твердому убеждению, как он писал в своем отречении, что «все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж». Он упрекает людей в том, что они обезумели и идут не по той дороге: «Ложь принимаете все за правду и безобразие за красоту».

Во второй главе, в письме - отречении юриста, для Чехова основное было не в утверждении пессимистических мыслей о сущности жизни, а в отрицательной характеристике буржуазной действительности, где, по мысли Чехова, ложь принимают за правду и безобразие - за красоту. Третья глава сводила на нет, снимала критику буржуазных отношений, а в этой критике как раз и заключено существо рассказа.