К 60-ЛЕТИЮ ВС. Э. МЕЙЕРХОЛЬДА

(Печатается по рукописи и машинописной копни, сохранившимся в архиве О. Л. Книппер-Чеховой. Впервые статья была опубликована в газете «Советское искусство» 15 февраля 1934 года. Авторская дата: «1934 г., 27 янв.»).

Моя память не фиксирует отдельные детали, мелочи о лицах, событиях, встречах. То, что в мемуарной литературе принято называть эпизодами, историческими анекдотами, проходит как-то мимо меня. Я помню облик человека в целом.

Сейчас я узнаю, что Всеволоду Мейерхольду исполняется 60 лет, и невольно память летит на много лет назад, к 1896 году, когда я первый раз встретилась с этим замечательным художником, режиссером и актером. Восстановить сейчас несколькими словами облик этого сложного человека, конечно, мне не удастся.

Итак: 1896 год. Я на втором курсе Драматической школы бывш. Филармонического общества. Среди нашего курса появляется новое лицо, новый «ученик», который сразу приковывает мое внимание. Среди общей распущенности, царившей тогда в стенах училища, ввиду того, что Шостаковский, создавший Филармонию, по болезни фактически отошел от участия в делах школы и она была предоставлена как бы самой себе, повторяю, среди общего невысокого уровня сразу выделилась фигура Мейерхольда. Живо припоминаю его обаятельный облик, нервное, подвижное лицо, вдумчивые глаза, непослушный клок волос над умным, выразительным лбом, его сдержанность, почти даже сухость. При более близком знакомстве он поражал своей культурностью, острым умом, интеллигентностью всего существа. Наш курс, благодаря хорошему подбору учениц и учеников во главе с Всеволодом Эмильевичем, оставил добрую память по себе в школе - своей серьезностью, желанием работать, развиваться, взять все, что могла дать тогда школа, своей дисциплиной. И все это умел создать Вс. Мейерхольд своей инициативой, умел объединить нас - так что мы представляли собой какой-то островок в потоке настроений, царивших среди учеников Филармонии. На втором курсе нам много пришлось работать самостоятельно, так как наш руководитель Вл. И. Немирович-Данченко в это время заканчивал свою пьесу «Цена жизни» и пе очень баловал нас своими в высшей степени интересными уроками (Из черновой рукописи: «Мы очень сплотились, устроили что-то вроде корпорации; за болезнью П. А. Шостаковского - директора-основателя, дисциплина несколько расстроилась, пошатнулась. Наш курс как-то особенно серьезно взялся за работу и за поддержание дисциплины, так как «хозяина» фактически не было. Приезжали к нам на экзамены денежные директора, сановники в расшитых золотом мундирах, но все они были далеки нам и нашей работе. Всеволод Эмильевич Мейерхольд как бы возглавлял наш курс, и благодаря ему мы сплотились и серьезно и дружно работали все три года. Помогло нашему сплочению и дружной работе и то, что мы были фактически предоставлены сами себе, особенно на втором курсе, когда Владимир Иванович писал свою «Цепу жизни» и ставил ее вместе с А. П. Ленским на сцене Малого театра, так что и второй курс Драматической императорской школы также был предоставлен самому себе, и, помню, мы с улыбкой жаловались друг другу на нашу заброшенность. Но когда мы были свидетелями на первом представлении того большого успеха, который выпал на долю наших учителей, то мы гордились ими»).

В начале третьего курса мы с Всеволодом Эмильевичем и другими товарищами приготовили самостоятельно полтора акта из гремевшей тогда «Родины» Зудермана, и после осеннего удачного показа нам было разрешено показать этот отрывок в гримах и костюмах, чем мы весьма гордились. Всеволод Эмильевич играл роль отца Магды (Магда - я), и, конечно, вся режиссерская работа была его. В течение сезона мы готовили с Владимиром Ивановичем «Василису Мелентъеву» Островского - целиком, уже для выпускных экзаменов. Мейерхольд играл роль Грозного и трактовал ее очень интересно. Впоследствии, уже в нашем будущем театре (второй сезон), он играл Грозного в первой части трилогии Алексея Толстого (В. Э. Мейерхольд играл роль царя Иоанна в «Смерти Иоанна Грозного» А. К. Толстого, которая была поставлена Художественным театром 29 сентября 1899 года. Он был вторым исполнителем этой роли; первым был К. С. Станиславский). Играли «Трактирщицу» Гольдонн (Мейерхольд - маркиз Форлипополи, я - Мирандолина), и этот спектакль приезжал смотреть К. С. Станиславский. Впервые увидели мы в стенах школы его живописную фигуру с седыми волосами и черными бровями. Волнение было у нас совсем необычайное, так как уже носились слухи о создании в Москве нового, какого-то необыкновенного театра и Владимир Иванович уже говорил В. Э. Мейерхольду, М. Г. Савицкой и мне, что мы будем в этом театре, если осуществится мечта о его создании. Прекрасно играл еще Всеволод Эмильевич роль профессора Беллака в комедии «В царстве скуки» Пальерона, а я играла прабабушку-герцогиню; в этом спектакле выпускалась Е. М. Муит, бывшая также впоследствии артисткой нашего театра. Ввиду наших успешных выпускных спектаклей Владимир Иванович дал возможность Мейерхольду и мне работать в его пьесе «Последняя воля» - роли были блестящие, выигрышные, и мы, как говорится, имели успех.

Мирандолина - О. Л. Книппер. 'Трактирщица' К. Гольдони. Московское Филармоническое училище. 1898

Слухи об организации нового театра и о приглашении нас троих на работу в нем становились все настойчивее п все больше волновали нас, и вот наконец 14/26 октября 1898 года родился Московский Художественно-общедоступный театр под руководством К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, и так начался наш сценический путь совместно с Мейерхольдом.

В декабре 1898 года мы наконец играли «Чайку» А. П. Чехова, пьесу, в которую мы все были влюблены, и заражал нас этой влюбленностью еще в школе Владимир Иванович. «Чайка» как-то утвердила, поставила наш театр на рельсы и показала Вс. Э. Мейерхольда после ряда характерных ролей, сыгранных им, хорошим драматическим актером. Мне кажется, что «Чайка» сыграла большую роль в жизни Мейерхольда - актера и режиссера. Уже начали смутно зарождаться его первые идеи об условном театре, более «театральном», чем наш.

Группа выпускников Московского Филармонического училища с Вл. И. Немировичем-Данченко. Крайняя слева - О. Л. Книппер. 1898

Кроме сценической работы Всеволод Эмильевич нес в театре работу по выработке корпоративного устава и был еще привлечен к исполнению режиссерских обязанностей. И уже стало заметно, что режиссер в его творческом облике преобладает над актером, что и подтвердилось в самом ближайшем будущем.

В последующие сезоны мы с ним встречались в незабываемых пьесах - «Одинокие» Гауптмана и «Три сестры» Чехова; в последней он играл барона Тузенбаха. Над ролью Иоганнеса Фокерата («Одинокие»), человека, в котором зарождается крупный душевный конфликт, Всеволод Эмпльевпч очень много и серьезно работал, волновался ею, нервничал. Эту нервность он вложил и в сценический образ, был, может быть, излишне резковат, в чем и упрекали его многие. Впечатление, произведенное этими двумя пьесами, было тогда необычайное, ни с чем не сравнимое.

Анна Map - О. Л. Книппер 'Одинокие' Г. Гауптмана

А. П. Чехов с большой симпатией относился к Вс. Э. Мейерхольду, всегда интересовался им, его сценическим ростом, часто говорил о нем, отмечая его серьезное, вдумчивое отношение к ролям. В письмах ко мне справлялся о его здоровье, советовал ему беречь себя, ехать на юг отдыхать. Привожу отрывок из письма А. П. Чехова ко мне от 2 января 1900 года из Ялты по поводу игры Вс. Э. в «Одиноких»: «Я Мейерхольду писал и убеждал в письме не быть резким в изображении нервного человека. Ведь громадное большинство людей нервно, большинство страдает, меньшинство чувствует острую боль, но где - на улицах и в домах - вы видите мечущихся, скачущих, хватающих себя за голову? Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, т. е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией. Тонкие душевные движения, присущие интеллигентным людям, и внешним образом нужно выражать тонко. Вы скажете: условия сцены. Никакие условия не допускают лжи».

В 1902 году Вс. Эмильевич расстался с нами. Ввиду целого ряда глубоко принципиальных разногласий он сначала временно, а потом, после краткого пребывания у нас в 1905 г. (Вернувшись в Художественный театр в 1905 году, Мейерхольд вновь сыграл Треплева в возобновленном спектакле «Чайка». По поручению К. С. Станиславского он в это же время возглавил «филиальное отделение» МХТ, так называемую «Студию на Поварской», где готовил с молодыми актерами и художниками спектакли «Смерть Тентажиля» М. Метерлинка, «Шлюк и Яу» Г. Га-уптмана. Спектакли эти настолько расходились с основными творческими установками МХТ, что Станиславский после закрытого просмотра решил ликвидировать студию, не показывая ее работ широкой публике), уже окончательно оставил наш театр, и начинается новая эпоха в его творческой жизни, за которой я следила уже только издали.

В 1924 г., после возвращения МХАТ из Америки, Всеволод Эмильевич снова искал путей сближения с нами. Он приезжал к нам на спектакли, говорил о необходимости нашей совместной работы, совместной борьбы за новую советскую театральную культуру, о необходимости бережного отношения театра к русскому языку. Но для меня самой неясно, в силу каких объективных или субъективных условий из этого обоюдного стремления к сближению ничего не вышло. К. С. Станиславский по просьбе Всеволода Эмильевича ездил смотреть «Мандат», и ему в общем понравилось. Он отметил остроту, режиссерскую смелость постановки.

Пути наши разошлись, но и по сию пору я всегда с большим интересом, волнением и вниманием смотрю постановки Всеволода Эмильевича, хотя не всегда и не все принимаю в них. Я лично мечтаю и считаю возможной и непосредственную встречу Мейерхольда с нашим театром. Я уверена, что никаких объективных принципиальных препятствий не могло бы быть (Это высказывание О. Л. Книппер-Чеховой перекликается с мыслями К. С. Станиславского о полезности режиссерской работы В. П. Мейерхольда в МХАТ, Об этом он неоднократно говорил в своих беседах и письмах).

Этим искренним пожеланием о творческой встрече я и хочу закончить эти мои «воспоминания» о Всеволоде Эмильевиче в день, когда он как-то неожиданно вдруг оказался маститым «шестидесятилетником».