Л. П. Ваганова. Семантическая двуплановость атрибутивных конструкций в произведениях А. П. Чехова

У Чехова в одном предложении бывает 
такое богатство красок, какого хватило 
бы на пространное описание.

М. К. Милых

Довольно широко известно чеховское требование краткости, которое в письме А. М. Горькому, например, было сформулировано так: «Вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов». Подмечено, однако, что использование целых рядов определений-прилагательных и других атрибутивных конструкций составляет одну из отличительных черт языка произведений А. П. Чехова. Может показаться, что здесь обнаруживается противоречие, расхождение между требованиями писателя к языку художественного произведения и речевой практикой художника слова. Это побуждает исследователя к внимательному чтению и анализу текста и заставляет предположить, что названные конструкции выполняют в языке писателя какие-то особые функции, они необходимы и художественно оправданны. Указанное явление уже привлекло внимание исследователей. Среди атрибутивных конструкций у Чехова наиболее обстоятельно были охарактеризованы сочетания синонимичных прилагательных. О них писали К. С. Горбачевич, М. К. Милых, Е. Б. Гришанина и др. Языковеды выявили такие функции этих сочетаний, как расширение характеристики явления (смысловое наполнение), смысловое уточнение определения, эмоционально-смысловое усиление обозначаемого признака (Горбачевич К. С. Сочетание синонимичных прилагательных в прозе А. П. Чехова//А. П. Чехов - великий художник слова. Ростов н/Д, 1960.). Отмечалась ритмообразующая роль сочетаний прилагательных. Но вопрос о семантике этих словесных объединений все же оставался мало разработанным, так как максимальным контекстом, в котором они изучались, было предложение, а не художественный текст как целое.

В современных лингвистических исследованиях ставится вопрос о целостном тексте как содержательной категории и утверждается необходимость учета не только текстовых, но и внетекстовых связей при его изучении. Углубленное внимание к семантике, свойственное языкознанию нашего времени, также обязывает более тщательно анализировать составляющие интересующих нас сочетаний определений-прилагательных. При таком подходе оказывается, что во многих случаях в составе сочетаний определений-прилагательных объединяются слова семантически разноплановые: одни обозначают признаки, действительно присущие предмету, а другие дают ему оценку, исходящую со стороны оценивающего субъекта.

Это бывает в случае объединения двух линий повествования: объективной, принадлежащей автору, и субъективно-оценочной, принадлежащей персонажу, например: «Надя пошла наверх и увидела ту же постель, те же окна с белыми, наивными занавесками, а в окнах тот же сад, залитый солнцем, веселый, шумный» (Невеста, 10, 218 - 219). Если ограничиться рамками такого контекста, как изолированное предложение, вычлененное из текста, то в сочетании «с белыми, наивными занавесками» можно усмотреть лишь обычную контекстуальную синонимию прилагательных, что до сих пор и наблюдалось при традиционном подходе к указанным сочетаниям. Если же обратиться к целому художественному тексту, то окажется, что слово «наивный» в рассказе «Невеста» встречается не один раз, в сочетаниях с разными другими словами, в различных грамматических функциях и во всех случаях употребления передает взгляд героини на изображаемое, ее субъективную оценку. Например, в составе несобственно-прямой речи, передающей раздумья героини: «Быть может, то же самое испытывает перед свадьбой каждая невеста. Кто знает! Или тут влияние Саши? Но ведь Саша уже несколько лет подряд говорит все одно и то же, как по-писаному, и когда говорит, то кажется наивным и странным» (10, 206). Затем в авторском повествовании без явных примет несобственно-прямой речи слово «наивный» становится показателем чужой речи, передавая точку зрения героини на изображаемое, ее оценку происходящего: «Он держал ее за талию, говорил так ласково, скромно, так был счастлив, расхаживая по своей квартире; а она видела во всем одну только пошлость, глупую, наивную, невыносимую пошлость, и его рука, обнимавшая ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч» (10, 210). Встречается и форма «наивно»: «И все ей вдруг припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с вазой; и все это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и уходило все назад и назад» (10, 215).

Так слово, принадлежащее персонажу, вносит в авторском повествовании своеобразный эмоциональный нюанс в характеристику изображаемого, выражая постоянное жизневосприятие чеховской героини. Выступая в различных сочетаниях (и даже в разных формах), прилагательное «наивный» становится постоянным субъективно-оценочным компонентом этих сочетаний, характеризующим не столько изображаемые лица и предметы, сколько отношение героини к ним. Обращает на себя внимание тот факт, что в тексте почти всегда так или иначе отмечается, что изображение дается именно через восприятие героини: думала Надя, она видела, увидела, ей припомнилось, кажется - и другие показатели восприятия поддерживают оценочный характер прилагательного «наивный». Но даже там, где эти показатели отсутствуют, прилагательное «наивный» осуществляет функцию эмоционального освещения изображаемого через восприятие персонажа и ощущается читателем как постоянный эпитет, оценивающий изображаемое с точки зрения персонажа. Следовательно, в контексте целого художественного произведения сочетание «с белыми, наивными занавесками» оказывается семантически сложной, двуплановой структурой, позволяющей писателю объединить в авторском повествовании обозначение объективно наблюдаемого признака (белые) с субъективно-оценочным восприятием этого признака персонажем (наивные), т. е. тонко, высокохудожественно, поэтично переплести в тексте две разные линии повествования.

Нечто подобное наблюдал академик Виноградов в поэзии А. Ахматовой, где эффект новообразования бывает особенно выразителен благодаря необычной сочетаемости «нейтрально-внешнего обозначения зримого качества» с его ярко эмоциональной характеристикой (хотя форма сочетаний иная, чем у Чехова) (Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой//Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.). Объединяя в авторском повествовании объективное и субъективно-оценочное, анализируемые словесные ряды могут быть своеобразным эмоционально-смысловым аккордом, в котором сливаются голоса повествователя и персонажа, как, например, в рассказе «Почта», где под влиянием обстановки меняются настроение и состояние персонажа-студента, его взгляд на окружающее, и даже солнце ему, не спавшему ночь и замерзшему, кажется заспанным и холодным: «Холод утра и угрюмость почтальона сообщились мало-помалу и озябшему студенту. Он апатично глядел на природу, ждал солнечного тепла и думал только о том, как, должно быть, жутко и противно бедным деревьям и траве переживать холодные ночи. Солнце взошло мутное, заспанное и холодное» (6, 338). Встречаются такие сочетания прилагательных и в повествовании от первого лица. В этом случае они подчеркивают необычность индивидуального восприятия рассказчика, своеобразие его взгляда на изображаемое, например в рассказе «Святою ночью»: «Канат, влажный и, как казалось мне, сонный, далеко тянулся через широкую реку и местами исчезал в белом тумане» (5, 202). В сочетании «влажный и сонный» объединено обозначение объективно существующего признака и субъективной характеристики его. Эмоционально-смысловой эффект такого сочетания весьма значителен, но необычность смысловой сочетаемости снимается прямым указанием на индивидуальное восприятие («как казалось мне»), поэтому семантическая новизна сочетания не нарушает чеховской простоты, а кажется естественной, оправданной и вполне соответствующей принципу изображения «глазами героя».

Анализируемые конструкции используются в произведениях А. П. Чехова и как средство создания сжатой, экономной и глубоко содержательной фразы, поскольку оценочные слова, как известно, создают в предложении потенциальную позицию субъекта оценки, который может быть прямо и не назван, но подсказывается контекстом, ситуацией и т. п. Ведь оценка всегда принадлежит какому-либо лицу, субъекту (Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982. ), например в рассказе «Крыжовник»: «Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой» (10, 56). Здесь «вид... холодный, злой» означает и оптическое восприятие, и эмоционально-оценочное, так как сочетание «холодный, злой» в данном случае не является объективным свойством изображаемого, а привносится субъектом и становится ясным из контекста: «Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга» (10, 60). Так что интересующее нас сочетание является обозначением объективированного восприятия (фиксируется оптическая позиция, точка зрения, и дается оценка ее). Вот почему подобные построения можно рассматривать как результат компрессии построений более развернутых, в которых представлены и субъект восприятия, и восприятие, и оценка состояния, вызванная восприятием, т. е. могло бы быть: «Они увидели плес, он произвел на них впечатление холодного, злого». Или: «Они увидели плес, и он показался им холодным, злым». Или: «Был виден плес, и им казалось, что он холодный, злой». Ситуация во всех этих случаях одна и та же, но обозначена она по-разному. У Чехова - предельно коротко и просто: «вид у плеса был холодный, злой». Но одновременно и очень сложно со стороны семантической, так как в чеховской фразе восприятие впечатывается в явление, субъективное проступает сквозь объективное благодаря необычному сочетанию слов. Прилагательные, которые синтезируют объективное и субъективное, образуют обычно единый словесный ряд в пределах одного предложения. Иногда они располагаются в соседних предложениях текста, образуя два параллельных ряда в тексте: объективный и субъективно-оценочный, как в рассказе «Гусев»: «Из-за облаков выходит широкий зеленый луч и протягивается до самой середины неба; немного погодя рядом с этим ложится фиолетовый, рядом с ним золотой, потом розовый... Небо становится нежно-сиреневым. Глядя на это великолепное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке и назвать трудно» (7, 339). Из описания ясно, что океан приобретает те же цвета, что и небо (зеленый, фиолетовый, золотой, розовый, нежно-сиреневый), но этот ряд не повторяется, а лишь дополняется субъективно-оценочным: цвета ласковые, радостные, страстные. Хадактерно добавочное замечание: «...какие на человеческом языке и назвать трудно».

Писатель искал и находил самые выразительные средства художественного изображения. Рассмотренные конструкции позволяли писателю создавать образцы высокохудожественной концентрации мысли и чувства и, как результат, повествование повышенной смысловой и эмоциональной насыщенности при постоянном соблюдении принципа краткости. Появление и распространение указанных конструкций находится в прямой связи с общим процессом выработки языковых средств экспрессивной субъективно-оценочной выразительности. Однако до Чехова подобные конструкции были свойственны преимущественно поэзии. И для нашего времени они остаются приметой поэтической речи, причем в них подчеркивается способность не только определить предмет с разных сторон одновременно, но и выразить то состояние, которое возникает при их восприятии (Воробьева Т. Б. Тропеические окказионализмы В. Маяковского//Стилистика художественной речи. М., 1982.). Показанное здесь взаимодействие линии внешней действительности и линии внутренних переживаний, проявляющееся в синтезе объективного и субъективного и свойственное обычно лирике, составляет характерную черту языка повествовательных произведений А. П. Чехова и свидетельствует об общности художественно-эстетических законов его прозы и законов лирики в ее лучших, классических образцах.