«Сами себя выращивали...»

 А я удивляюсь, как наша улица не сделала нас жуликами-грабителями!..
 Ведь росли-то мы без умелого присмотра. Можно сказать, сами себя выращивали...

А. П. Чехов - Л. Волькен-штейну. Из воспоминаний.

Дом, церковь, лавка, гимназия - основные слагаемые детства и отрочества А. П. Чехова, предопределенные временем, в котором он родился, средой, в которой он рос и воспитывался, условиями семьи и быта. Однако все многообразие жизни, влиявшей на формирование личности и определение Ш человеческой судьбы, нельзя втиснуть ни в какие рамки, даже самые жесткие.

* Вид Таганрога с моря. Фото конца XIX в

Девятнадцать лет жизни Антона Павловича протекали в небольшом южном городе на берегу теплого Азовского моря, омывающего Таганрог с трех сторон. Ему, морю, город обязан своим возникновением, с ним была связана вся жизнь таганрожцев.

Море было всюду. Оно притягивало, манило к себе и в будни, и в праздники, и в ненастье, и в жаркую пору. Его видно было из окон длинного коридора на втором этаже в доме Моисеева, где жила семья Чеховых. Дети собирались здесь по вечерам, когда вокруг все затихало и замирал сам дом под раскаленной черепичной кровлей, стоявший на окраине, за которой простиралась степь. Закатывалось солнце, пламенеющее над морем, медленно оседала поднятая за день горячая пыль на ярмарочной площади по соседству, и тогда ясно виднелось море. Зачарованно смотрели братья Чеховы, как из-за горизонта выплывали, будто из-под земли, верхушки мачт, потом появлялся и сам корабль с неясными в дымке очертаниями, и мальчикам казалось, что это сказочный корабль плывет к ним навстречу из далекой, неведомой страны, где жизнь совсем иная, чем здесь, - прекрасная и добрая...

* На море. Фото конца XIX в

Детям Павла Егоровича Чехова запрещалось ходить на море одним. Отец прилагал немало усилий для того, чтобы удержать их от дурного влияния улицы, и потому загружал сыновей всевозможными поручениями, занятиями, полезными, как он считал, для будущей жизни. Однако Павлу Егоровичу, обремененному семейными и общественными делами, явно не хватало времени уследить за детьми, а мать, Евгения Яковлевна, жалея их, отпускала на все четыре стороны, если, конечно, это не мешало учебе в гимназии или работе в лавке.

Памятник Катапули на старом таганрогском кладбище

Летом сразу же бежали на море. К нему ближе всего было спуститься по Каменной лестнице - сто сорок две ступени - или по Банному спуску. Здесь, возле моря, забывались все горести и обиды, дышалось легко и свободно. Мир, наполненный солнцем и ветром, неповторимым запахом моря, криками чаек, казался прекрасным и радостным. Здесь можно делать то, к чему лежит душа, здесь некому ругать за невыученные уроки, за плохую оценку, за недостаточное усердие во время спевок церковного хора.

Если мальчики прибегали на море утром, то шли поначалу к рыбакам и помогали выгрузить из байд ранний улов, растянуть для просушки сети. Они получали за это несколько свежих рыбин.

Памятник на старом таганрогском кладбище

Любимым занятием таганрогских мальчишек считалась ловля бычков. Берег от Каменной лестницы до моря был грубо «вымощен» дикими, необработанными камнями, которые весной во время ледохода сдвигались с мест, под ними образовывались пустоты, где и водились бычки. Нужно было, забравшись в еще прохладную воду, нащупать рыбешку в этих пустотах-расщелинах, ухватить и вытащить. Ничего, если, увлекшись, по неосторожности наглотаешься солоноватой воды, зато поймаешь лишнюю пару бычков. Операция эта упрощалась, когда дул верховой ветер и угонял воду более чем на версту из залива. В таких случаях берег представлял необычную картину: лодки лежат на боку, а по морскому дну бродят люди и собирают дары моря. Бычки не успевали уйти с водою, застревали между камнями, и мальчишки уже без всякого азарта собирали их - только успевай наклоняться.

* Морской бульвар. Фото конца XIX в

На рыбалку ходили обычно вчетвером: Антон, Николай, Иван и двоюродный брат Алексей, живший вместе с матерью в доме Павла Егоровича. Отправляясь на ловлю, брали с собой все необходимое для стряпни - жарили рыбу, варили уху прямо на берегу. Антон рыбачил с увлечением, проявляя при этом большую изобретательность: он придумал специальный поплавок в форме человечка, показывающего, какого размера рыба попалась на крючок. Если человечек по пояс в воде, значит, попалась мелкая рыбешка, если по плечи, - то средняя, если с головой и руки подняты вверх, - значит, на крючке крупная рыба и надо быть очень осторожным, чтобы не сорвать ее с крючка неловким движением.

* Набережная. Купальни. Фото конца XIX в

А уж плавать в море можно было сколько угодно. Обойдя малышей, барахтающихся у берега, Антон вместе с бывалыми пловцами забирался подальше от берега. Купались чаще всего у Банного спуска - там песка было больше и море поглубже. Однажды Антон с братьями во время отлива зашли далеко в море и не заметили, как подул низовой ветер, погнавший воду к берегу. Мальчикам пришлось забраться на дырявый баркас, который шевелился всякий раз от приливной волны. Испуганные, прижавшись друг к другу, они смотрели, как прибывала вода. Не любивший показывать своих чувств на людях Антон, хотя тоже испугался, но не подавал виду/а только подшучивал над всеми. Хорошо, что их быстро заметили рыбаки, подъехали на лодке и доставили на берег.

Купались иногда до самого вечера, до тех пор, пока на кораблях, стоявших на якоре, не загорались вечерние огоньки.

* Воронцовский спуск. Фото конца XIX в

В память о детстве, о купании в Азовском море у Антона Павловича на всю жизнь осталась отметина - шрам на левой стороне лба под волосами: однажды он бросился с берега в воду и рассек себе голову об острый камень, каких множество на том месте и до сих пор...

Было еще одно развлечение в гавани, сопряженное с риском, но зато доставлявшее ребятам массу удовольствий. Цель его - раздобыть сладости, которые мешками разгружались с кораблей, прибывших из заморских стран. Особенно желанными были орехи, рожки, конфеты, апельсины, лимоны. Но как их достать? Береговые склады и магазины тщательно охранялись, на них, как правило, работали греки, которые зорко следили за тем, чтобы доставленный товар в целости и сохранности передать покупателям - оптовым купцам. Поживиться каким-либо из этих товаров можно было только когда нагруженные заморскими сладостями возы отправлялись вереницей из гавани в далекий путь, в дороге обычно случались поломки: соскакивало колесо, ломалась ось, развязывался мешок. Сладости высыпались на землю, к радости вездесущих мальчишек и к большой досаде возчиков. Если поломок не было, составлялся такой план действий: кто-либо из наиболее проворных мальчишек, выждав отставшую подводу, на бегу разрезал ножом мешок сзади и стремглав проносился мимо зазевавшегося возчика. Пока тот соображал, в чем дело, и с проклятиями начинал преследовать проказника, остальные мальчишки успевали набить полные карманы рассыпавшимися на дороге сладостями. Однажды Антон так увлекся, что не смог вовремя убежать, и возчик больно ударил его по ногам длинным кнутом, обильно смазанным дегтем и рыбьим жиром. Брюки были безнадежно испорчены. Только с помощью сердобольных тетушек, знавших крутой нрав Павла Егоровича, удалось скрыть это происшествие. Антону купили новые брюки, а старые Евгения Яковлевна перешила меньшему, Михаилу.

* Городской сад, вход в цветник. Фото конца XIX в

О живости характера Антона Чехова в гимназические годы можно судить по тому, что не было увлечения среди таганрогских мальчишек, которому бы он не предавался со всей страстью, со всей энергией души.

Ловлей птиц занимались так же самозабвенно, как и ловлей бычков. Существовала целая наука, как поймать щегла или соловья, были и «профессора» своего дела, о чем подробно рассказали в воспоминаниях о детских годах А. П. Чехова его гимназические товарищи А. Дросси, В. Тан-Богораз.

* Городской сад. Фото конца XIX в

Ловили обычно в конце лета и осенью. К этому времени запасался Антон клетками, западнями, подыскивал подходящие места, где обитали щеглы, синицы: это был или пустырь за домом, так называемое «царство куриного царя», или загородные рощи Карантин или Дубки. Пойманные птицы сбывались на базаре по две-три копейки за штуку или обменивались на другой товар. С видом знатока Антон присматривался к продававшимся на базаре голубям, оценивал их достоинства. Были у него и собственные голуби, которых он каждый день выгонял из голубятни, и, по утверждениям младшего брата, любил это занятие. Нужда заставляла Антона продавать на том же базаре часть пойманной рыбы. Вырученные деньги тратились обычно на билеты в театр, на покупку книг...

Еще одним «баловством», как сказал бы Павел Егорович, была для подростков ловля тарантулов, в изобилии водившихся на кладбище. Кладбище находилось на самом краю города, за ним начиналась степь. Прогулка на кладбище для таганрогских ребят была заманчивой и волнующей, окружена таинственностью и неизвестностью.

* Городской сад. Гимназическая аллея. Фото середины XIX в

Растревоженный жарой, от которой трескалась земля и звенело в воздухе, тарантул становился агрессивным и опасным.

Чтобы поймать тарантула, нужно проявить немало ловкости, изворотливости и смекалки. Ловили его, как рыбу, на удочку, только вместо крючка на нитке подвешивали мягкий восковой шарик, опускавшийся в норку, где жил тарантул. Разъяренный паук вцеплялся лапками в мягкий воск, его вытаскивали и тотчас же помещали в баночку с маслом. Поймать большое количество тарантулов считалось особенной доблестью.

Коридор на втором этаже в доме Моисеева. Музей 'Лавка Чеховых'

Не только охота на ядовитых пауков приводила подростка Чехова на городское кладбище. В то время оно было настоящим музеем скульптур. Таганрогские богатеи не жалели денег на памятники и заказывали их часто у известных мастеров. Склепы, часовни, надгробья были так величественны и прекрасны, что кладбище стало одной из достопримечательностей Таганрога. Любовался здесь скульптурами и Антон Чехов и в годы юности, и позже, когда, уже будучи известным писателем, приезжал в родной город. Один из памятников таганрогского кладбища попал впоследствии на страницы его рассказа «Ионыч» и известен ныне как памятник Деметти, с которым Чехов связал романтическую историю о певице итальянской оперы, умершей в Таганроге.

В те давние времена в городе было много свободной, незастроенной земли, много пустошей и выгонов для скота, много парующей земли с курящимся прямо на задворках навозом, много грязи, в которой в бездорожье, в распутицу тонули и люди и лошади, тонуло все от Киева до Бердичева... Ржание лошадей, мычание коров, петушиные крики и лай многочисленных таганрогских собак сливались с говором разноязычной толпы, с зычными голосами моряков, звонкими криками уличных мальчишек.

Яхт-клуб. Фото конца XIX в

Дети Павла Егоровича не были уличными мальчишками благодаря стараниям и заботам отца и матери, но они росли подвижными, деятельными, способными на озорство, шалости, проказы. Удержать их в доме, особенно весной или летом, было мудрено. И уж если вырывались на улицу, то обязательно придумывали что-то необычное, благо места для всяких игр было в городе предостаточно. Где-либо на облюбованном пустыре они запускали воздушные шары. Клеили шары из папиросной бумаги, позаимствованной в отцовской лавке, надували теплым воздухом, идущим от разожженных костров. Шары поднимались невысоко и быстро сгорали, к^великому огорчению ребят. И братья Чеховы нашли выход.

Событием огромного значения было для жителей патриархального города устройство газового освещения, газовых фонарей на улицах. Один из них был установлен на пересечении улиц, возле дома Моисеева. Очень скоро фонарщики заметили, что им чаще, чем где-либо, приходится приставлять лестницу к столбу именно возле этого дома и устранять неисправности. Причина утечки газа была разгадана: кто-то из подростков додумался наполнять воздушные шары светильным газом. Способ этот, хотя и сопряжен был с риском, давал лучшие результаты. Наполненный светильным газом шар взмывал ввысь к всеобщему ликованию мальчишек...

Таганрогский залив

Павла Егоровича пригласили к полицейскому приставу и потребовали объяснений. Дело кончилось экзекуцией, и творческая энергия братьев Чеховых стала искать более безопасное направление...

Антон был неистощим на выдумки. То он подложит ради шутки в постель сестренки череп, взятый в гимназии, и до смерти напугает свою набожную тетушку, Федосью Яковлевну, обнаружившую череп раньше Машеньки; то, присмотревшись к игре младших в классики, заберется на сеновал и станет незаметно бросать в них маленькими арбузами; то начнет передразнивать молящегося отца и весь ритуал богослужения...

Каменная лестница. Фото конца XIX в

Некоторые его выходки приводили в замешательство даже взрослых. Достаточно вспомнить собственное признание писателя Чехова о том, как в детстве он любил бродить по тихой Елизаветинской улице. «Там была ужасная пыль. Я подбрасывал ее ногами. Девицы, которые сидели за воротами, визжали и бранились. Мне это доставляло большое удовольствие».

Антон Чехов, по воспоминаниям современников, не был пай-мальчиком и в гимназии. Он мог явиться на уроки вместо гимназической формы в брюках какого-либо немыслимого цвета (ведь он шил их сам себе и довольно неплохо!). «От начальства ему постоянно влетало за несоблюдение формы, - писал в своих заметках «Чехов-гимназист» его одноклассник А. Вишневский, - но он упорствовал в своих вольностях».

Гимназист Чехов ранец носил не по правилам - не на спине, а под мышкой. Он с вызовом отвечал Крамсакову, который пытался уличить его в пристрастии к театру.

А уж в самом театре Антон просто преображался. Переодевшись в какой-либо замысловатый костюм, сделав свое лицо совершенно неузнаваемым, он с удовольствием прохаживался мимо инспекторов, дежуривших в театре и высматривавших гимназистов.

А его выходки во время спектаклей! Об этом вспоминают и П. Серги-енко, и А. Вишневский. Начинался невероятный переполох, когда с галерки раздавался звонкий молодой голос, вызывающий не имена актеров, занятых

в спектакле, как это было принято среди театралов, а фамилии известных в городе людей, главным образом, богатых греков. Друзья подхватывали шутку под смех и аплодисменты зала, и скоро весь театр скандировал известное в городе, уважаемое имя и сотрясался от хохота. Полиция пыталась усмирить возмутителей спокойствия, а вызванные по фамилиям греки выходили в это время из зала...

Каток в городском саду. Картина Д. М. Синоди-Попова 70 - годов XIX в

Откуда это? Такая дерзость, такое нарочитое желание делать не как все? Как соотнести это поведение с тем представлением о Чехове-ребенке, Чехове-подростке, который, по свидетельствам современников, родных и близких, исправно сидел в лавке, регулярно посещал утрени и вечерни, прилежнее других братьев вел записи в амбарных книгах и был обходителен с покупателями, почтителен и учтив с родителями и вообще с людьми старше себя по возрасту?

Думается, никаких противоречий тут нет. Антон Чехов, от которого с рождения требовали послушания и подчинения чужой воле, рано почувствовал грубость и фальшь среды, его воспитывающей. Ему необходимо было сохранить себя, найти свою точку опоры среди людей, с которыми приходилось каждодневно общаться и сталкиваться.

Бравада, шокирующая мещанскую публику, была ничем иным, как самозащитой, проявлением независимости, духовной свободы от той морали и тех правил, к которым пытались его приобщить, чтобы он стал таким, «как все». Лет через десять он выскажется вполне определенно:

«Такая кругом Азия, что я просто глазам не верю. Шестьдесят тысяч жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся... Впечатления Геркула-нумы и Помпеи; людей нет, а вместо мумий - сонные дришпаки и головы дынькой. Все дома приплюснуты, давно не штукатурены, крыши не крашены, ставни затворены...»

Именно это ощущение неудовлетворенности провинциальной обывательской жизнью и желание возвыситься над ней находили выход в бунтарском поведении. Надо полагать, что это и было «выдавливанием из себя по каплям раба», о чем он как-то упомянул в одном из писем к А. Суворину: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу, и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба, и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая, человеческая».

Стол в детской. Музей 'Лавка Чеховых'. (фрагмент)

Эта чеховская характеристика современного ему молодого человека зачастую трактуется как автобиографическая.

Однако, по нашему твердому убеждению, сам Чехов никогда, и в юности тоже, не чувствовал себя в этом мире рабом. Да, из него пытались сделать раба, безропотного обывателя, довольного «собой и женой, своей конституцией куцей», послушного слугу царя и отечества, но дух противоречия, или, как сказал Павел Егорович, «дух превознесения», свойственный всем Чеховым, в Антоне Павловиче оказался довольно устойчивым и сильным...

Вспомним, как в шестнадцать лет Антон Чехов писал младшему брату Михаилу в Москву в ответ на его письмо, где тот позволил уничижительно отозваться о себе:

«Почерк у тебя хорош, и во всем письме я не нашел у тебя ни одной грамматической ошибки. Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай знаешь где? Перед богом, пожалуй, перед умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожество».

Написано это, как видим, твердо, обдуманно, убежденно. Нужно было иметь свой практический опыт, нужно было многое прочувствовать в жизни, чтобы так веско, так строго судить о смысле человеческого бытия.

Антон Чехов, как свидетельствуют факты, торопил жизнь и «чувствовать спешил». Он жил активно, эмоционально, страстно. Таганрогская действительность с ее южным колоритом и патриархальщиной давала ему массу впечатлений, и он не пренебрегал ими.

В старом приморском городе тех далеких времен молодежь, да и взрослое население любили устраивать зимой на спусках к морю состязания на санках - кто быстрее. В воскресные дни к Банному или Воронцовскому спуску собиралось много народу - кто посмотреть, а кто принять участие в головокружительных гонках на санях. Часто бывал здесь и Антон Чехов и впоследствии подробно описал в рассказе «Шуточка» картины этих зимних забав провинциального города.

Свидетелем первых юношеских увлечений Чехова-гимназиста был городской сад, любимое место отдыха и свободного времяпрепровождения многих поколений таганрожцев. Тенистый, дышащий покоем и прохладой, с уединенными аллеями, обсаженными старыми деревьями, акацией, парк прекрасен в любое время года. В зимние вечера Антон пропадал там на катке и возвращался домой нередко с обмороженными ушами и носом. Весной и летом, до глубокой осени, в саду играл струнный оркестр, руководимый известным дирижером Гаэтано Молла. Каменная белая ротонда, находившаяся в глубине сада, в конце аллеи, названной Гимназической, была одним из самых поэтических уголков. Здесь собирались гимназисты, делали робкие попытки обратить на себя внимание местных красавиц. Как вспоминает товарищ Чехова по гимназии, главной «притягательной силой, влекшей нас в сад, была красавица-гимназистка Черец, дочь инспектора гимназии, по имени Ариадна, или просто Рурочка, как мы ее называли. Окруженная всегда толпой поклонников, Рурочка была неизбежной спутницей безмятежной юности нашей, вплоть до своего замужества... К числу тайных вздыхателей Рурочки принадлежал и Антон Павлович. Застенчивый до чрезвычайности с женщинами, он очень редко пропускал прогулки в ее обществе». «Сколько знаю, - вспоминает младший брат писателя, Михаил Павлович, - будучи учеником седьмого и восьмого классов, он очень любил ухаживать за гимназистками, и, как рассказывал сам братьям, его романы были всегда жизнерадостны».

Эти светлые и жизнерадостные прогулки, встречи, свидания не всегда оставались тайной для окружающих, особенно для преподавателей, ревностно следивших за нравственностью своих воспитанников. Впечатлениями от парка навеяны строки одного из самых ранних чеховских рассказов «И то и се», в котором много местного, автобиографического. «В городском саду, на скамеечке, под широкой акацией сидит гимназист восьмого класса, в новеньком мундирчике, с пенсне на носу и с усиками. Возле него хорошенькая.

Гимназист держит ее за руку, дрожит, бледнеет, краснеет и шепчет слова любви... Она томно опускает глазки...

- Идите в класс! - раздается дребезжащий тенор над головой гимназиста.

Гимназист поднимает голову, и с его головы сваливается кепи... Перед ним инспектор...»

Притягательных мест для отдыха, развлечений в Таганроге предостаточно. Кроме моря, городского сада, кладбища-некрополя, ходили за город, в Дубки, в Карантин, к паровой заброшенной мельнице, где играли в лапту, бегали, боролись, отдыхали, пели. Чехов любил петь, любил слушать песни -русские народные, донские казачьи - удалые и протяжные, зовущие к свободе, к вольной жизни...

В окрестностях Таганрога, да и в самом городе, было немало полупустующих помещичьих имений, дворянских гнезд, роскошных особняков, напоминающих о существовании какого-то неведомого, недосягаемого для сына лавочника мира. В богатых домах, стоящих на центральной улице города, постоянно слышались музыка, иноземная речь, смех, звон посуды - гул чужого веселья, так чуждый семейству Чеховых. На породистых лошадях, украшенных золоченой сбруей, от этих домов часто отъезжали красиво одетые красивые люди, слышалось гулкое цоканье по мощеной Петровской улице...

Антону Чехову доводилось несколько раз бывать в помещичьих имениях. Первый раз - в двенадцать лет - в имении Платова, где его дед, Егор Михайлович, служил управляющим. Он поместил внуков, точно «графят», в огромном пустом барском доме, возил их на беговых дрожках по обширным полям, разрешал прогуливаться в прекрасном яблоневом саду над рекой.

Юноше Антону довелось побывать в имениях своих гимназических друзей Кравцова, Зембулатова, Савельева.

Сложные чувства вызвали у него эти встречи с уходящим миром и его отживающими обитателями - старыми барынями и графами, совершенно беспомощными и не понимающими, что делается вокруг них; с дряхлыми слугами в ливреях, слоняющимися по огромным пустынным комнатам и скучающими по своим хозяевам, которые прожигали жизнь за границей. Столько было безотрадного в этих покинутых домах и в бесцельно цветущих фруктовых садах, что воображение молодого человека было растревожено, а впечатления глубоко запали в душу...

Можно еще и еще перечислять те приметы таганрогской действительности 60 - 70-х годов прошлого века, которые нашли отражение в творчестве великого писателя-земляка. Скажем, совсем незначительный факт в биографии Чехова - посещение частных бань Трилле. Но как праздничны и торжественны для семьи Чеховых были они в свое время! Сколько было связано с этим мальчишеских переживаний, которые отложились накрепко в душе и воскресли в свой черед многие годы спустя.

Словом, ничто не ускользало от цепкого, острого взгляда юного Чехова, который жадно впитывал в себя жизненные впечатления. И то, что сильно взволновало в детстве и юности, было заново пережито в творчестве.

Одним из ярких впечатлений детства была встреча со степью. О ней Антон Павлович рассказал в своей знаменитой повести «Степь»...