«Донецкую степь я люблю...»

 Это фантастический край!
 Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней,
 как дома, и знал там каждую балочку... 

Из письма А. П. Чехова от 25 июня 1898 г.

Степь начиналась за шлагбаумом, обозначавшим границу Таганрога с севера, со стороны материка. Дети часто прибегали сюда во время своих игр и прогулок по городу. Мимо шлагбаума пролегал большой тракт, по которому вереницей тянулись к морю, в порт, подводы с товарами из центральной России. Было что-то таинственное, манящее, притягательное в неоглядном степном просторе, простирающемся до горизонта, отделяющем мальчишек от другого мира, далеких городов и весей, о существовании которых они знали по рассказам матери и тетушки, Федосьи Яковлевны. В молодости двум этим женщинам пришлось совершить, трудное путешествие на лошадях через всю Россию из Владимирской губернии до Новочеркасска, где внезапно скончался их отец, Яков Григорьевич Морозов.

* Шлагбаум. Фото конца XIX в

«Это путешествие, - вспоминал впоследствии младший брат Чехова Михаил Павлович, - оставило глубокий, неизгладимый след в душе моей матери и ее сестры. Дремучие леса, постоялые дворы с запертыми, точно в остроге, воротами, с убийствами и ограблениями проезжих купцов, всевозможные встречи, наконец - раздолье и свобода приазовских степей, где не нужно было останавливаться в подозрительных постоялых дворах, а ночевали прямо под открытым небом, на лоне природы, не боясь ни лихих людей, ни нападений, - все это послужило потом для нашей матери и тети Фенечки неистощимыми темами для семейных повествований, когда мы были маленькими и слушали их, затаив дыхание и широко раскрыв глаза». Эти рассказы дополнялись яркими воспоминаниями няни, Агафьи Александровны Кумской, бывшей крепостной известного на Юге России генерала Иловайского. Вместе с генеральской дочерью, бежавшей из родительского дома, ей тоже пришлось предпринять рискованное путешествие, о котором она повествовала как о «таинственном, необыкновенном, страшном и поэтическом». Так что восприятие подростком окружающей приазовской природы было подготовлено волнующими рассказами взрослых, и отголоски их сегодня найдем на страницах произведений Чехова.

* Окраина Таганрога. Фото конца XIX в

Первый, долгожданный выезд за город, в степь, состоялся на каникулах летом 1871 года, когда одиннадцатилетний Антон вместе со старшим братом гостил у дедушки в станице Крепинской. Можно представить радость ребенка, почти круглый год находящегося под неусыпным надзором строгого папаши, чувствующего себя иногда, как птица в клетке.

* Петр Кравцов. Фото 80-х годов XIX в

Однако радость встречи со степью была омрачена тем, что в этот приезд Антону так и не пришлось увидеть ее близко. Братья попали в гости к дедушке в самый разгар молотьбы. Не терпящий безделья, Егор Михайлович сразу запряг внуков в работу. Антону он поручил наиболее легкую, как он считал, - вести учет намолоченного зерна возле паровой молотилки. Жара, густая горячая пыль, свистки паровика, уставшие от изнурительной жары и работы люди, - все это надолго врезалось в память...

* Василий Зембулатов. Фото 70-х годов XIX в

На следующий год поехали к дедушке почти всей семьей, один Павел Егорович остался в городе. Готовились к поездке тщательно. Александр склеил себе из сахарной бумаги шляпу с широкими полями, Николай раздобыл где-то складной цилиндр-шапокляк. Евгения Яковлевна наварила, напекла всякой снеди на дорогу. Наняли ломового извозчика, устлали дроги одеялами, подушками, и все семеро - мать, Александр, Антон, Николай, Михаил, Иван, Мария - уселись на дроги и отправились в путь.

А. П. Чехов. Фото 1884 г

Сначала окрестность была всем знакомой. Выехали за город, проехали мимо острога. «За острогом промелькнули черные закопченные кузницы, за ними уютное зеленое кладбище, обнесенное оградой из булыжника; из-за ограды весело выглядывали белые кресты и памятники, которые прячутся в зелени

вишневых деревьев и издали кажутся белыми пятнами...» Это описание маршрута, взятое из «Степи», достоверно в деталях. Вскоре перед путешественниками открылся широкий Миусский лиман с церквями на противоположном берегу. Глядя на купола, мать истово крестилась, заставляла креститься детей, но им было не до моленья - встреча с незнакомыми краями вызывала в них буйную радость, бесшабашную отвагу и окрыленность. Кругом была необъятная ширь, наполненная дурманящими запахами, особыми звуками, шумами, возгласами, и огромное, очень далекое небо над головой. И непривычное ощущение свободы, которому сейчас никто и ничто не мешало. Все, что ломало, давило, коверкало душу, осталось там, за чертой горизонта - среди домов, улиц, садов, кладбищ - среди людей. А здесь была степь и только степь, и они, дети, оказались наедине с этим дышащим свободой простором. Они наслаждались ею - свободой - всласть. То и дело вскакивали с подводы, бежали наперегонки по степному разнотравью, по буеракам, прятались за кусты терновника или шиповника, валялись на цветочном ковре и снова бежали, раскинув руки, подражая плавному парению птиц...

Река Дон

Здесь, в степи, они испытали томительные минуты страха, ужаса перед разъяренными силами природы. Летняя гроза настигла путешественников внезапно. Прятаться было некуда - только под телегу, под мешки, случайно оказавшиеся у возчика, и в объятия матери, Евгении Яковлевны, пытавшейся укрыть собою испуганных детей.

Никогда еще они не слышали таких оглушительных раскатов грома, не видели таких ослепительно белых молний, разрезающих черное небо вдоль и поперек...

Гроза стремительно пронеслась над степью и стихла так же внезапно, как появилась. Вновь сияло Ярило-солнце, и дети зачарованно смотрели на обновленную землю - сверкающую, праздничную, е^де никогда не виданную...

Берег реки Дон

В дороге все было захватывающе интересно. Проезжали мимо казачьих куреней с плетеными изгородями и колодцами-журавлями, мимо хуторов немцев-колонистов, мимо барских усадеб; видели молчаливые древние курганы, о которых наслушались столько разных историй, ветряные мельницы, лениво машущие крыльями; встречали в степи «каменных баб» и суровых объездчиков с отарами овец, охраняемыми огромными дикими собаками; ловили бреднем в степных речках золотистых линей и остроносых щурят, разводили костры, варили кашу, обливались студеной водой из колодцев, купались в теплых речушках...

Время в Княжей, где жили дедушка с бабушкой, пролетело незаметно. Здесь детям была предоставлена полная свобода, и они веселились и отдыхали, как хотели. Огромный фруктовый сад над рекою, кузница и клуня, голуби и лошади, большой старинный барский дом с множеством полупустых комнат, с красивыми картинами и красивой ненужной мебелью, - все это было в их распоряжении. Дедушка и бабушка, не пожелавшие жить «в хоромах» и ютившиеся в маленькой белой хатке во дворе, были рады шумной детской компании.

Донецкая степь

Братья Чеховы долго потом вспоминали эту поездку, рассказывали всякие смешные подробности, показывали в лицах встреченных в дороге людей, разыгрывали сценки из степной жизни. Но главное - на всю жизнь запомнилось Антону Павловичу Чехову то светлое, праздничное, возвышенное состояние души, которое было оттого острее, что резко контрастировало с обыденностью, однообразием каждодневного быта. Эта память сердца не угасала с годами, а, наоборот, становилась все более волнующей, жгучей, пока не вылилась в замысел «Степи». Стоит вспомнить, как Антон Павлович, уже одержимый этим замыслом, рвался в родные края, писал из Москвы родственникам в Таганрог о своих намерениях во что бы то ни стало приехать, о желании вдохнуть степной воздух. Его манило, тянуло на юг. Ему было просто необходимо воскресить в душе то давнее, детское, освежить былой восторг, вновь побыть наедине с безбрежным простором...

Конечно, не только эта ранняя встреча нашла отражение в повести Чехова. В те давние отроческие и юные годы были и другие встречи с южной природой, но всякий раз они были волнующими, незабываемыми.

Яркие воспоминания оставила у Чехова поездка в гости в имение Ивана Парфентьевича Селиванова, родственника их таганрогского квартиранта. Впечатления от этой поездки омрачились болезнью Антона. Он искупался в холодной степной речке и тяжело заболел - метался в жару, бредил. Хозяин усадьбы, испугавшись за судьбу подростка, повез его к лекарю и вынужден был остановиться на первом попавшемся постоялом дворе. Ухаживавший за больным еврей-корчмарь Моисей Моисеевич и вся его семья всплывут в памяти Чехова через много лет, когда он будет описывать «степь, степных людей, птиц, ночи, грозы».

Летом 1877 года Антон Чехов гостит в имении донского помещика Гавриила Павловича Кравцова, сына которого готовит в юнкерское училище. Рагозина балка, где расположено имение, степной простор покорили сердце юного Чехова, и он с восторгом рассказывал в письме к младшему брату о своем пребывании «в этой степной первобытной семье». Там он научился стрелять из ружья, познал все тонкости ружейной охоты, там он выучился гарцевать на степных дончаках. Там были такие злые собаки, что для того, чтобы выйти ночью по надобности на двор, нужно было будить хозяев, - собак не кормили, они находили себе пропитание сами. Там не знали счета домашней птице, которая приходила на двор уже с готовыми цыплятами и была так дика, что не давалась в руки, и для того, чтобы «иметь курицу на обед, в нее нужно было стрелять из ружья».

Как непохоже все это было на размеренную, расписанную по пунктам жизнь в доме Павла Егоровича! Не вязалось это с его, Антона, постоянной заботой о куске хлеба, о деньгах, которые надо было где-то добывать... И все-таки потом, через годы, вспомнится не мрачное, а вот это: «Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней, как дома, и знал там каждую балочку. Когда я вспоминаю про эти балочки, шахты, Саур-могилу, рассказы про Зуя, Харцыза, генерала Иловайского, вспоминаю, как ездил на волах в Криничку и в Крепкую графа Платова, то мне становится грустно и жаль, что в Таганроге нет беллетристов и что этот материал, очень милый и ценный, никому не нужен».

Ездил Антон Чехов летом 1879 года после окончания гимназии в имение Зем-булатовых Котломино, находившееся в тридцати пяти верстах от Таганрога. С Василием Зембулатовым, своим одноклассником, он близко сошелся в последние ученические годы.

Отдых был кратковременным, прощальным: предстоял скорый отъезд в Москву, поступление в университет, все ближе становилась разлука с родными краями, где он оставлял свою юность. Грусть сочеталась с надеждами на будущее, с ожиданием своего завтрашнего дня. И может быть, именно в этот момент острых переживаний, раздумий случилась с ним та странная история, о которой он поведал уже в зрелые годы А. С. Суворину, а рассказал о ней Михаил Павлович Чехов: «Где-то в степи, в чьем-то имении стоял он у одинокого колодца и глядел на свое отражение в воду. Пришла девочка лет пятнадцати за водой. Она так пленила собой будущего писателя, что он тут же обнял ее и стал целовать. Затем оба они еще долго простояли у колодца и смотрели молча в воду. Ему не хотелось уходить, а она совсем позабыла о своей воде...»

Впечатления о поездках по родному краю в годы детства, отрочества и юности были настолько сильными, что, когда Чехов писал свою повесть и другие «степные» рассказы, в которых действие происходит на юге, под Таганрогом, он чувствовал, как пахнет степью, как в памяти оживают все степные легенды, рассказы встречных, сказки няни-степнячки и все то, что сам сумел увидеть и постичь душою».